Леська побежал в больницу и привез фельдшерицу. Все это время Карсавина металась, не находя себе места.
Утром за кофе Леська спросил Леонида:
— Леонид! Ты умеешь делать уколы?
— Разумеется.
— Научи меня.
— Зачем?
— Понимаешь… У меня такая цыганская жизнь… Кем я только не был: и натурщиком, и гадальщиком, и борцом. Но это же все ерунда. Надо хоть что-нибудь уметь! А шприц — это всегда кусок хлеба.
— Гм… Пожалуй, ты прав.
— Научишь?
— Хорошо.
— Давай сейчас.
— Сию минуту?
— Ну да. Мало ли что может случиться? К чему откладывать?
И Леонид показал Леське, как делать укол почти без боли.
— Прежде всего, нажми кожу в одном месте, а коли в другом. Понимаешь? Все сознание больного устремляется к той точке, которую ты нажимаешь, а шприц кольнет в другой, и та не успела сигнализнуть о боли. Далее: никогда не коли медленно — всегда быстро, с размаху. Третье: вонзив иглу и выжимая жидкость под кожу, оттягивай потихоньку шприц к себе, чтобы струя не разрывала ткань, а имела какой-то порожний канальчик.
«Черт возьми! Старик знает свое дело!» — подумал Леська.
Но «старик» знал больше.
Однажды Леська увидел маляра, который красил две крайние кабинки масляными белилами.
— Что это? Зачем?
— Больничку себе устрою на одну койку,— засмеялся Леонид.— Вот эта кабинка будет операционной, а та палатой.
— На одного человека?
— А сколько мне нужно? Аборт я делаю в четыре минуты, а потом два часа пациентка отлеживается. Ну, конечно, в случае осложнения…
Леську передернуло.
— А ты разве имеешь право? Без диплома?
— По законам империи лечить имеет право любой человек. Лечат же знахари, бабки… Надо только, чтобы это проходило в стерильных условиях.
Вскоре на даче появилась Александра Федоровна со своим красным крестом: у нее были отпускные дни, и она могла работать «налево».
— Ну, как, Леся, наша больная? Вы по-прежнему носите ее на руках?
— Это какая еще больная? — спросил Леонид.
— А как же? Красавица Алла Ярославна. Если б вы ее хоть раз увидели, Леонид Александрович, непременно бы влюбились, гарантирую. Но она, бедняжка, больна. У нее нефрит, и довольно острый.
— Так во-от зачем тебе нужен шприц,— протянул Леонид.
Леська смутился и быстро вышел из комнаты, ничего не сказав.
В «Дюльбере» началась та же история, что и в тот вечер. Сначала все шло как будто не плохо, но вдруг снова появилась боль, и Карсавина заметалась головой по подушке.
— Аллочка Ярославна! Я вам сейчас сделаю укол. Я уже научился. Пантопон у вас, кажется, двухпроцентный?
Карсавина испуганно взглянула на Леську:
— Что это вы вздумали? Ни за что!
— Но почему? Это же так просто.
— Экспериментируйте на ком-нибудь другом.
— Ну, Алла Ярославна…
— Нет, нет.
И снова разметалась. И потеряла сознание.
Елисей сделал ей укол. Неуверенно, но удачно. И, сорвавшись с места, выбежал на улицу.
Внизу его поджидал Еремушкин.
— Слушай, Бредихин, вот какое дело. Вчера в Евпаторию понаехали донцы и калмыки, разбили под городом лагерь и сидят. Зачем сидят? Не на курорт же прибыли.
— Ну?
— Так вот, надо выяснить.
— Хорошо. Постараюсь. Хотя, откровенно говоря, не знаю как.
5
Когда Елисей снова пришел в «Дюльбер», по обеим сторонам парадной лестницы стояли юнкера. Подняться во второй этаж можно было беспрепятственно: часовые охраняли только оба коридора первого.
«Так,— подумал Леська.— Атаман здесь».
Атаман Войска Донского сидел у постели Карсавиной, окруженный всеми Дуванами. Елисей ожидал встретить лихого казачину с чубом на ухе, а увидел мужчину средних лет, профессорской наружности. Вытянув одну ногу вперед и несколько поджав под себя другую, он сидел, опираясь на эфес шашки, в классической позе всех генералов, позирующих перед фотографом. Сейчас фотографа не было, но генерал все же позировал, хотя бы уж потому, что на него глядела Алла Ярославна.
— Что же дальше, Африкан Петрович? — вопрошал Дуван-Торцов.— Как, по вашему мнению, будут развиваться события?
— Как? Антанта предложила нам и Совдепии прекратить военные действия. Совсем недавно мы получили ультиматум от верховного комиссара Великобритании адмирала де Робека.
— И вы согласились?
— Барон не возражает, но с тем условием, чтобы нам оставили Крым.
— Неужели это устроит белое командование? — спросила Карсавина.
— Разумеется, нет. Но нам нужно выиграть время. Собраться с силами. Именно того же добивается и Антанта.
— И вы думаете, красные на это пойдут?
Богаевский вздохнул.
— Боюсь, что нет. Ведь Ленин оттого пошел на мировую с Польшей, чтобы перебросить силы с запада на юг.
— Как же вы думаете из Крыма ударить на красных? Ведь не с перешейка же, правда? — спросил Леська дрожащим голосом.
— А вот это военная тайна,— ответил, улыбаясь, Богаевский и тут же сам перешел в атаку: — А почему такой богатырь не в армии? Впрочем, мы в Крыму еще не объявили мобилизации. Но вы можете записаться добровольно. Я устрою вас в казачье юнкерское училище, и перед вами откроется карьера. Мы добровольцев очень ценим. Особенно тех, кто записывается сейчас.
Леська смутился…
— Хорошо. Мы подумаем,— ответила за него Карсавина.
— Почему «мы»?
— Потому что Елисей — мой племянник. Леся! Подай-ка мне пузырек с атропином.
— Вам плохо?
— Не плохо, но как-то неуютно.
— Мадам! — с необычайной галантностью произнес атаман.— Если вам понадобится врачебная помощь, мой военно-медицинский пункт к вашим услугам. Он помещается в левом крыле первого этажа — рукой достать.
— Вот это замечательно! — воскликнула Вера Семеновна.— Вот за это вам великая благодарность! Вы не представляете, как в Евпатории трудно с медициной.
Прощаясь, атаман поцеловал Карсавиной руку и сказал:
— Вы удивительно похожи на мою жену! Просто удивительно!
У Карсавиной появилась новая сестра — Нина Павловна, присланная атаманом. Сам Африкан Петрович навещал Аллу Ярославну довольно часто, и когда после сессии из Евпатории вернулся Абамелек-Лазарев, он не мог не обратить на это внимания.
— О чем же с тобой говорил этот представитель казацкого рыцарства?
— Так. Ни о чем.
— Ну как это «ни о чем»? Что-нибудь же изрек?
— Сказал, что я очень похожа на его жену.
— На жену? Так-таки и сказал?
— Да.
— Ах, мерзавец! Как он смел! Да я на порог его не пущу!
— А что в этом такого?
— Как «что»? Если б он сказал, что ты похожа на его сестру… А то на жену! Этим он уже входит с тобой в какие-то интимные отношения…
— Ну, что ты, Артемий? Леся! Дайте мне, пожалуйста, градусник.
— Почему Леся? Разве я не могу?
— Можешь. Но ты будешь долго искать, а он уже все тут знает.
— Ах, «уже знает»! И часто ты просишь его об этих пустяках?
— Часто. Он бывает здесь почти ежедневно.
— Но ведь у тебя есть Нина Павловна!
— Она у меня совсем недавно.
Абамелек-Лазарев воззрился на Леську и произнес лекторским тоном:
— Однажды за какие-то грехи Зевс покарал Геркулеса: он повелел ему стать рабом лидийской царицы Омфалы и выполнять женскую работу.
— Ну, работа у Леси не всегда женская. Иногда он носит меня на руках.
— Как это понять?
— В самом буквальном смысле.
Артемий Карпович вышел на балкон.
— Зачем вы его дразните?
— Ничего. Пусть привыкает. Уж очень ревнив.
Елисей решил больше не ходить к Алле Ярославне. У нее сестра, приехал муж, она уже не одинока, не беспомощна. Конечно, было бы полезно бывать в обществе атамана, но Африкан Петрович едва ли станет часто навещать Карсавину при супруге.
На всякий случай Елисей пошел на мельницу и вызвал Еремушкина.
Мастер с запыленными волосами поднялся на второй этаж. Елисей стал ждать в небольшом помещении, где кости перемалывались в костяную муку — фосфат. Из большого чана где-то под потолком мослаки, цевки, ребра, бабки проскакивали на кожаный пасс, который доставлял их в барабан, откуда они высыпались уже в мешок в виде муки. Леська равнодушно наблюдал за этим движением и думал о словах Богаевского. И вдруг из чана выпрыгнул человеческий череп и медленно поехал вниз вслед за мослаками. Был он очень величав и философичен. Судя по его коричневому тону, он принадлежал какому-нибудь скифу или гунну.
Мастер дотронулся до Леськиного плеча:
— Вас требуют наверх.
— Смотрите,— сказал Леська.— Человеческий череп!
— Ну и что? — ухмыльнулся мастер.— Перемелется — мука будет.
Леська побрел на второй этаж. Еремушкин и Шулькин стояли у раскрытого окна и напряженно вглядывались в даль.
— Посмотри в окно,— сказал Леське Еремушкин.
Елисей взглянул и увидел вдали белый лагерь, белый, точно стая лебедей.
— Казаки… Донцы и Зюнгарский калмыцкий полк. Можешь нам что-нибудь про них рассказать? — спросил Шулькин.
— Про них не могу, а вообще…
Елисей доложил об ультиматуме де Робека и о комментариях Богаевского.
— О-о! Вот это находка! — тихо и значительно сказал Еремушкин.— Конечно, в Москве догадаются и без нас, но у тебя факты, Бредихин. Молодец!
Лето было в разгаре.
Леська изнемогал в своем студенческом костюме, а купить что-нибудь более легкое не мог. Но у деда в сарае лежал парус № 7, шедший на кливера рыбацких лодок. Это был самый тонкий номер паруса. Елисей бросил его в море, вычистил песком и высушил на солнце. Парус побелел. Тогда Леська отнес его к портному, и тот сшил ему штаны и рубаху с обрезанными по локти рукавами. Рубаха заправлялась в брюки и торчала на плечах, как рыцарские латы. При студенческой фуражке костюм имел почти приличный вид.
К Алле Ярославне Леська по-прежнему не ходил, но не мог же он не бывать в «Дюльбере». К тому же стало известно, что приехал Тугендхольд.
Когда Елисей посетил Якова Александровича, искусствовед сидел на полу во фланелевой жилетке и раскладывал вокруг себя цветные репродукции. Одна из них бросилась Елисею в глаза: совершенно голый, очень смуглый мужчина, похожий на дьявола, впился поцелуем в уста обнаженной женщины. Тело ее поразило Леську: оно было таким нежно-розовым, таким во