здушным, какого, наверное, в жизни никогда не бывает, но от этого казалось еще более женским, невыносимо женским…
— Что это? — спросил Леська.
— Буше. «Геркулес и Омфала».
У Елисея замерло дыхание, но он не без юмора подумал: «Хорошенькая „женская работа“ у Геркулеса».
Дома его ожидала радость: приехал Шокарев. Правда, пришел он не к нему, а к Леониду, и они о чем-то шептались, но в конце-то концов Володя принадлежал Леське.
— О чем ты шептался с моим братом?
— А ты не догадываешься?
— Догадываюсь. Но зачем тебе это нужно?
— Демобилизоваться хочу.
— Но ведь Деникин взял Тулу, а генерал Мамонтов…
— Не издевайся, Леся. Мало ли какие ошибки мы делаем в жизни!
— Да, но твою ошибку трудно будет оправдать, даже если ты уйдешь из армии. Евпаторийцы знают все: кто с кем живет, у кого сколько денег в банке, и, конечно, им известно, что подпоручик Шокарев служит в Осваге, хоть он и не носит военной формы.
— Что же мне делать? Уходить с белыми?
— А ты уверен, что они уйдут?
— Теперь уже уверен.
— А я был уверен в этом с самого начала.
— И все-таки я советую тебе также обратиться к брату. Пока суд да дело, Врангель объявит мобилизацию, и тебя забреют.
— Резать я себя не дам, а к барону в солдаты не пойду.
— Как же ты избежишь этого?
— Спрячусь.
— Где?
— У Шокаревых.
Володя засмеялся.
— Ну и хитер же ты, Леська! Я просто восхищаюсь тобой. Недаром я решил взять тебя в управляющие.
— Ах, так! Значит, ты все же уверен, что белые вернутся?
— А кто их знает? Все может быть.
И тем не менее Шокарев сутки пролежал в «амбулатории» Леонида, а потом целую неделю ходил на перевязки.
— Я не борец «Икс». Моя красота от шрама не пострадает. К тому же доктор Бредихин сделал такой тоненький шов, что моя будущая жена легко мне его простит.
— Значит, все-таки решил демобилизоваться?
— Да. И когда придут большевики, Леонид будет свидетелем, что он сделал мне фальшивую операцию исключительно, чтобы я ушел от белогвардейцев.
— А ты представляешь себе, в какое неловкое положение ты поставишь Леонида?
— Почему же в неловкое? Мы ведь не скажем, что я ему за это заплатил. Налицо будут исключительно идейные соображения.
— Ох, и расстрелял бы я тебя, Володька… С наслаждением расстрелял бы…
— Бы, бы… А кто тебя будет прятать?..
Дни шли за днями, а Леська так ничего и не узнал о намерениях атамана. Но, может быть, об этом знают сами казаки?
Леська дождался приезда Андрона и рассказал ему, чего от него, Леськи, ждет партия. Андрон задумался. Потом сказал:
— Готовь с утра шаланду и сеть.
Шаланда доплыла до собора. Оставив Леську в лодке, Андрон ушел на базар. Через полчаса он вернулся, неся в ящике из-под фруктов множество свежих, еще живых карасей, ставридок и барабули. Карманы его топырились от бутылок. Под мышкой — каравай хлеба.
За мельницей показался казачий лагерь. Андрон забросил сеть. Елисей начал грести к берегу и сильными рывками заставил шаланду прыгнуть на пляж.
К ним тут же подбежали три казака.
— Здесь нельзя! — закричал один из них.
— А где можно?
— Где хочешь, там и можно, а тут сам видишь — военный лагерь.
— Ладно. Сейчас уйдем.
Андрон и Леська вытащили сеть, в которой было много камки и очень немного рыбы, да и та хамса.
— Мелкота! — презрительно сказал низенький, коренастый, которого казаки звали Прохор.
— У нас и покрупней,— отозвался Андрон и показал ему ставридок.
— Купите? — спросил Леська.
— Кто? Мы?
— Ну да.
— А гроши у нас е? — комически вопросил третий, очевидно кубанец.
— А может быть, другие купят?
— Да другие не богаче нас.
— Как же быть? — раздумчиво спросил Андрон.— Не ворочаться же с этим домой.
— Жинка засмеет?
— Угу.
Андрон подумал и вдруг решил:
— Пустим рыбу обратно в море.
Он зачерпнул ладонью карасей и швырнул их в воду, но станичник кинулся к нему:
— Слышь, рыбак! Давай вот что: сварим из них ушицу, а? Твоя рыба — наш котелок. А?
— Ушицу…— как бы неуверенно протянул Андрон.
— А что? — поддержал казака Елисей.— Только у нас ни соли, ни лаврового листа. Зато,— он подмигнул станичнику,— водка есть.
Станичник взволновался еще горячее:
— Соли мы достанем, а насчет лаврового листа,— скусно и без него. Уха, да еще с водочкой… Э-эх!
— А из чего костер разжигать? — спросил Андрон.— Ящик у нас есть, да, пожалуй, одного мало.
— Ящики доставим,— успокоил его станичник.— А ну-ка, Прохор, сбегай к повару, притащи казано́к и ложки. Только никого сюда не пускай! Скажи, мой брательник отыскался. Тут и самим… Гам — и вот он, зуб.
— Да я зараз…
Он действительно очень скоро вернулся. Запылал костер, белый и бледный на солнце, и вскоре пятеро мужчин хлебали уху из котелка, держа хлеб под деревянной ложкой, чтобы ни капли не пропало. Потом по кругу пошла бутылка. После третьего глотка беседа стала такой дружеской и откровенной, точно люди знали друг друга с детства.
— Сидим, загораем,— сказал высокий станичник.— А что с нас думают делать, никто не знает.
— Так уж и не знают?
— Подлец я буду, не знают! Хоть кого спроси. То ли военная тайна, то ли просто некуды нас девать.
На дороге показались два автомобиля. Окутанные пылью, подкатили они к лагерю. Из первого вышел очень рослый краснолицый человек в черкеске и папахе. За ним двое пониже.
— Врангель!
Прохор вскочил и побежал в лагерь. Двое других остались доедать уху. Уха оказалась невкусной, но казаки были очень голодны.
— А нам тоже можно подойти к лагерю? — наивным голосом спросил Леська.
— Подойти можно, а войти нельзя.
Барон Врангель уже держал речь. Голос у него был могучий, а у тихого моря прекрасная слышимость.
— Русские люди! За что мы боремся? Мы боремся за наши поруганные святыни. Мы боремся за то, чтобы каждому крестьянину была обеспечена земля, а рабочему его труд, за то, чтобы сам русский народ выбрал себе хозяина. Помогите мне, русские люди! К нам идут из-за границы новенькие пулеметы, винтовки, седла. Донцы! Россия смотрит на вас с надеждой. Спасите Россию!
Рядом с Врангелем стояли атаман Богаевский и начальник контрразведки генерал Кутепов.
Андрон и Леська решили отступить, пока их не заметили.
— Да… Беляки определенно чего-то затевают, и как раз в Евпатории. А то на кой Врангелю сюда ехать?
Андрон, конечно, был прав. Но что задумали белогвардейцы? Казаки пока не знали.
Дома на скамье под яблоней Леську поджидал Еремушкин.
— Авелла!
— Ну, как дела?
— Пошли на мельницу.
— Зачем?
— Увидишь.
И Леська увидел «товарища Андрея».
— Я хотел бы, товарищ Бредихин, услышать из ваших уст то, о чем вы сообщили нашему связному. Это для нас чрезвычайно важно. Разумеется, ультиматум де Робека в Москве известен: он ведь послан в два адреса — Ленину и Врангелю. Но неужели Богаевский так прямо и сказал, что делается это исключительно для проволочки времени?
— Да. Так прямо.
— Вы не ошибаетесь?
— Нисколько.
— Вспомните, пожалуйста, если можно, слова атамана точно.
Елисей передал все, что слышал, обрисовал обстановку, в которой проходил разговор.
— Спасибо, товарищ Бредихин. Вы сделали для партии большое дело. Теперь к вам великая просьба. Несомненно, белые готовят десант,— кстати, он перед вами,— сказал Ульянов, указывая на лагерь.— Так вот: не сможете ли вы узнать, куда именно бросят эту публику?
— Сделаю все, что смогу, Дмитрий Ильич.
— Будем вам очень благодарны.
— А теперь у меня к вам свой вопрос: почему меня не хотят принять в партию? Неужели я еще не проверен?
— Этого сейчас ни в коем случае делать нельзя, товарищ Бредихин. У вас уникальное положение. До тех пор, пока вашего имени нет в списках, все ваши провалы можно объяснить, простите меня, мальчишеством. Но если ваше имя найдут хоть в одном списке, вы для нас потерянный человек. Конечно, мы постараемся вас спрятать, но работать вы уже не сможете. Однако обещаю вам: как только советская власть утвердится в Крыму, я первый дам вам рекомендацию.
Леська возвращался с мельницы, как со свидания. Он был полон счастья…
Дома, на той самой скамье, где его ожидал Еремушкин, сидел уже Сеня Дуван.
— Авелла!
— Здравствуй, Леся. Мама послала меня к тебе: ей очень нужно тебя видеть.
— Хорошо…
— У нас опять беда с Аллочкой,— начала Вера Семеновна.— Африкан Петрович почему-то отозвал сестру милосердия, Артемий Карпыч уехал в университет, и мы снова должны просить вас о помощи.
— Если я нужен…— рыцарски поклонился Леська и пошел к Алле Ярославне.
— Куда вы исчезли? — спросила Карсавина.
У нее были две улыбки. Одна — общая, расхожая, дружелюбная, предназначенная всем. Другая — особая, с приподнятыми уголками губ,— для очень-очень редких людей. Этой второй улыбкой она и встретила Леську.
Вся нежность, которая скопилась в груди Елисея, устремилась к ней, но Леська сумел взять себя в руки.
— При вас находились муж, и сестра, и атаман. Зачем еще тут я?
— Много званых, мало избранных.
— Неужели я избранный? — бестактно спросил Леська.
— Это я так, из Евангелья,— неопределенно ответила Карсавина, и голос ее прозвучал суше.
Потом появилась Вера Семеновна. Она позвонила атаману и вызвала сестру. Та сделала укол и ушла.
— Подумайте, Леся,— шепотом заговорила Вера Семеновна, чтобы дать больной уснуть.— Пять дней назад у нас испортился движок, который подавал воду в резервуар. Я наняла двух казаков, чтобы они качали вручную. Они покачали-покачали, а теперь ушли. Завтра в гостинице нечем будет умываться. А у нас Врангель.
— Наймите меня,— сказал Елисей тоже шепотом.— Я как раз сейчас ищу работы.
— Он не справится,— сквозь сон пробормотала Карсавина.