— Замечательно! — воскликнул Абамелек.— Но, извините, я еще не кончил. В своем реферате я обращался к режиссеру Мейерхольду с предложением поставить «Скупого рыцаря» так, чтобы какие-то строки из монолога ростовщика-барона вложить в уста ростовщика Соломона. Ну, хотя бы эти… После слов еврея:
Деньги? — деньги
Всегда, во всякий возраст, нам пригодны,—
вставить слова барона из сцены второй:
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
В великолепные мои сады
Сбегутся нимфы резвою толпою;
И музы дань свою мне принесут,
И вольный гений мне поработится,
И добродетель и бессонный труд
Смиренно будут ждать моей награды.
А во второй сцене барон произносит эти же строки, как ему и положено автором. Представляете эффект? А? Это вам не лошадь на втором этаже.
— Потрясающе! — воскликнул Дуван-Торцов.— И, конечно, только Мейерхольд посмел бы отважиться на такой ход.
Абамелек ликовал. Атаман сидел расстроенный и накручивал свой пышный ус на указательный палец.
Тут-то и решил выступить Елисей. Точным глазом боксера он увидел, что Богаевский «раскрылся». Атаман пойдет на все, если дать ему повод восстановить свой «ореол» в глазах Карсавиной. Чутье разведчика подсказало Елисею, что действовать надо сейчас, сию минуту, и бить под самый вздох.
— Я вполне понимаю всю прелесть реферата Артемия Карпыча,— сказал Елисей,— но все это из области эстетики, не больше. В наше суровое время не она решает проблему эпохи. Африкан Петрович рассказал нам интересный анекдот из своей юности, но почему-то не хочет поделиться с нами думами о тех огромных задачах, которые ему приходится решать сегодня.
— О чем вы говорите, молодой человек? — с надеждой спросил атаман.
— Я говорю о том, что сегодня вы, Африкан Петрович, человек истории. От того, как вы сейчас поступите, зависит судьба России.
Атаман покраснел от этих льстивых слов и мягко попытался их отвести:
— Ну, вы преувеличиваете…
— Нисколько! Вот почему ваш рассказ о коне нас не удовлетворил. Мы хотели бы услышать рассказ о коннице. Евпаторийцы взволнованы тем, что под городом на берегу моря разбит лагерь казаков. Евпаторийцы спрашивают: неужели в такие острые дни лошадей привезли на морские купания?
— Да, действительно! — обрадованно подхватил Абамелек.— Создается впечатление, будто этот курорт превращен в мирную казарму для такой боевой части, как донская кавалерия.
Атаман снова попал в центр внимания, откуда ему трудно было бы теперь выбраться, да он и не пытался этого сделать.
— Господа! — сказала Карсавина.— Мы требуем от Африкана Петровича чуть ли не выдачи военных тайн. Это некорректно. Переменим тему. Так что же, Артемий, было с Мейерхольдом? Как он отнесся к твоему предложению?
«Милая…— подумал Елисей.— Как ты мне помогаешь! Неужели сознательно?»
— Мейерхольд о нем даже не узнал.
— Но почему? Ты ведь мог послать ему свой реферат.
— Понимаешь… Не решился. Струсил.
— Но при чем тут военные тайны? — снова вступил в разговор Африкан Петрович.— Что именно вас интересует?
— Нас интересует, что именно вы намерены делать с казаками! — раздраженно ответил Дуван-Торцов.— С нас, обывателей, все время берут контрибуцию на содержание этого войска, и я хотел бы знать, долго ли такое положение продлится.
— Теперь-то уж недолго.
— Но что, что предполагается? Только вчера с меня взяли пятнадцать тысяч рублей. Имею я право хотя бы на какой-нибудь намек?
Атаман смутился и развел руками.
— На базаре говорят,— сказал Леська с самой наивной интонацией,— что предполагается десант на Хорлы. Вот вам и военная тайна.
— Хорлы? — рассмеялся атаман.— Пусть говорят. Нам это выгодно.
— Почему?
— Потому что чепуха! К Хорлам есть только два подъездных пути с моря. Разве это может нас устроить? Да и пристань там всего в сто саженей. Хорлы!
Он снова расхохотался.
«Ура! — весело подумал Леська.— Он себя выдал. Если б не решили организовать десант именно в Каркинитском заливе, Африкан не знал бы так подробно какие-то захудалые Хорлы. Очевидно, в штабе изучали этот вариант и забраковали его. Остается Скадовск! Ничего другого».
Леська хотел тут же бежать к Еремушкину, но решил все же дождаться Шокарева.
Когда все, кроме Абамелека, ушли, Елисей спросил Карсавину:
— Я вам сегодня не нужен?
— Нет! — резко ответил Абамелек.
На улице Леську поджидал Еремушкин.
— Ну? Выяснил что-нибудь?
— Десант предполагается на Скадовск. Но, может быть, это только догадка.
— Ну-ну, расскажи, в чем дело!
Когда Елисей изложил ему мысли Андрона и реплику Богаевского, Еремушкин сказал:
— Это всерьез. Это очень всерьез.
И тут же засуетился.
— Айда! Иди к своему Шокареву, а я пойду доложить кому надо.
Леська отправился к Шокареву.
Володя по-прежнему ничего не знал о десанте, но зато снова сварил турецкий кофе в медной кастрюлечке с длинной ручкой. Они сидели теперь на диване в гостиной. И опять началось: «А помнишь?», «А помнишь?»
— А помнишь, как мы играли в самоубийство? Клали в барабан пятизарядного револьвера одну пулю, потом ударяли по барабану пальцем, а когда он останавливался, стреляли наудачу…
— Да. Ты стрелялся. Я стрелялся. А Листиков, подлец, ни в какую…
— За что мы его очень подробно били.
Воспоминания сближали друзей, но дело оставалось делом.
— Ты что-нибудь выяснил? — спросил наконец Елисей.
— Да пока ничего.
— Извини меня, Володя, но ты напоминаешь мне дрессированного льва, который с отвращением на морде прыгает сквозь огненный обруч.
— Ты прав, Осваг — это действительно огненный обруч. Малейшая неосторожность — и можешь заработать виселицу.
— А ты предпочитаешь красный расстрел?
Володя поглядел на Леську затравленными глазами.
— У тебя нет выхода,— продолжал Елисей.— Поэтому нужно рисковать. Риск — это прежде всего надежда.
Дня через три горничная Даша спустилась в подвал к Леське:
— Елисей! Вас требуют Алла Ярославна.
— Артемий Карпыч тоже там?
— Там.
Леська вымыл руки, оделся и взбежал наверх. У двери в комнату Карсавиной он услышал каркающий голос Абамелека:
— Я категорически не хочу, чтобы этот парень у нас бывал! Он в тебя влюблен!
— И я в него,— сказала жена.
— Ого! Может быть, вы уже и целовались? — спросил муж.
— Я его любовница,— сказала жена.
— Я не говорю, что ты его любовница, но этот молодой человек…
— А я говорю, что я его любовница.
На Леську вдруг напал такой страх, что сердце кинулось под горло, и он убежал в свой погреб.
Утром Даша снова спустилась к Елисею:
— Елисей! Вас требуют Алла Ярославна.
— Артемий Карпыч тоже там?
— Нет.
Леська постучался.
— Войдите!
Это был голос Аллы Ярославны, такой ясный голос, какого он у нее давно не слышал.
— Лесик! Как я по тебе соскучилась. Поди сюда.
Елисей подошел. Алла притянула его к себе и жарко поцеловала в губы.
— Садись.
Леська сел. Алла взяла его руку.
— Ну вот, наконец мы свободны. Артемий Карпыч согласился меня оставить.
— Как оставить?
— Навсегда. Мы разошлись.
— Вы уже не муж и жена?
— Понял, наконец,— рассмеялась Карсавина.
— Значит… Теперь ваш муж — я?
— Ну нет. Зачем же… Замуж я не собираюсь. Мы будем принадлежать друг другу столько, сколько нам захочется.
— Я хочу всю жизнь!
— Хорошо.
— Вы это как-то несерьезно говорите.
— Любовь на всю жизнь — это в наших с тобой обстоятельствах несерьезно.
— Почему?
— Да ведь я старше тебя на целых двенадцать лет.
— Это не имеет значения.
— Сейчас — да. Но лет через десять… Женщины очень меняются.
Вошла Вера Семеновна.
— Елисей! Идите на балкон.
— Плакать будете?
— Поплачу немножко.
Леська вышел на балкон. Пляж уже поостыл. Купающихся не было, но было много влюбленных. Они лежали у воды в одежде и, пересыпая ракушки из ладони в ладонь или выпуская из кулака струйку песка, говорили о любви.
Елисей думал о том, что он счастливее их всех, потому что ни у кого нет такой красавицы, как Алла Ярославна. Подумать только: она допрашивала Леську в тюрьме и могла подвести его под пулю. А вместо этого… Но какой-то червячок все же подтачивает Леську под сердцем.
«Конечно, теперь я ее муж. Пускай мы не обвенчаны, но все-таки муж. Ради меня она разошлась с Абамелеком. Но на что мы будем жить? Алла больна. Работать не сможет. А я? В лучшем случае я могу прокормить себя: одна голова не бедна. Но как я смогу обеспечить жизнь Аллы?»
Он подумал о том, что у нее уже нет даже намека на второй подбородок, который так ему нравился. И голос потерял свою свежесть… Ему было так жутко перед будущим, что, когда его снова позвали, он не успел согнать туман со своего лба.
— Бедный Леся! — вздохнула Вера Семеновна.— Он определенно у меня худеет.
Потом утерла глазки надушенным платком и спокойно выплыла из комнаты.
— Отчего мальчику взгрустнулось? — как-то по-матерински спросила Карсавина.
— Вы всегда будете называть меня мальчиком?
— До тех пор, пока это будет мне приятно.
Леська хотел рассказать ей о своей тревоге, но побоялся, что она, пожалуй, сочтет его мещанином. Но жить-то все-таки на что-нибудь нужно?
К ночи снова появилась Вера Семеновна. Оказывается, она чего-то еще недоплакала, и Леську опять отсылали на балкон, но ему это надоело. Он откланялся и пошел домой.
Дома его ждал Шулькин.
— Авелла, Елисей!
— Здравствуй. Ты от Еремушкина?
— Не от Еремушкина, а вместо Еремушкина.
— А что с Еремушкиным?
— Его послали в Скадовск.
— Да что ты? Как же он туда попадет?
— Очень просто: на рыбацком баркасе.