Леська уложил Володю на кровать, и, стоя над ним с грушей в руке, раскрывал перед другом тайну своей любви к Васене.
— Ты только сравни, Володя, эту гравюру с этой фотографией.
— Поразительное сходство.
— Нет, ты серьезно? А может быть, это только мне так кажется?
— Абсолютно серьезно. Однако что же тут удивительного? Венеру создали, мне думается, по воображению: богиня настолько идеальна, что не должна иметь двойников. Но Ева задумана как земная женщина, и такую, как она, можно найти.
— Ты прав, Шокарев: можно, но трудно, ох, как трудно! А я нашел. Нашел и упустил. Почему мне так не везет с женщинами, а? Ну скажи. Может быть, со стороны виднее. Что во мне такого демонического?
— Ничего демонического в тебе нет, чудак ты этакий. Просто ты еще молод и не умеешь обращаться с девушками.
— А ты умеешь?
— Нет.
Леська вонзился зубами в грушу, не отрывая глаз от Шокарева.
— Почему ты не женишься?
— Потому что не могу влюбиться.
— А почему не можешь?
— Потому что, если девушка отвечает мне взаимностью, меня одолевает мысль, будто ей нужны мои миллионы.
— Володя! — жарко воскликнул вдруг Леська.— Женись на Мусе Волковой! Она такая несчастная…
— Ну, знаешь ли, это уже слишком. Любовь не филантропия.
— А почему великий Мечников женился на своей чахоточной ученице только потому, что она была несчастной?
— Вот и спроси у Мечникова.
Они рассмеялись.
— А ты помнишь, Володя, вопрос Муси: в чем мы видим смысл жизни?
— Помню.
— А ведь ты тогда не ответил. Отшутился.
— Как тебе сказать… Я считаю, что жизнь лишена всякого смысла. Люди рождаются не для чего-либо. Это не оловянные солдатики. Рождаются они потому, что их родили,— вот и все. А мы сами напридумываем всякие-разные смыслы и носимся с этой пустой мистикой, как дурак с писаной торбой.
— Эх, Володя, Володя… Зачем ты так себя обедняешь? Ведь ты же чудесный человек! Где-то у Герцена я прочитал такую мысль: «В конце концов в каждом человеке доходишь до его горизонта». Согласен. Но не могу согласиться с тем убогим горизонтом, которым ты почему-то щеголяешь, хотя ты абсолютно не циник. Ты оказался способным хлопотать за моего Андрона, хотя он хотел реквизировать твою шхуну. Больше того: ты поднялся до такой нравственной высоты, что подарил Евпатории целый пароход с пшеницей. Не знаю, кто бы из наших толстосумов пошел на этот шаг. Значит, как личность ты явление незаурядное. Но… тебя душат твои миллионы! — кричал Леська, размахивая недоеденной грушей.— Твои миллионы сделали тебя совершенно неспособным к труду. Они внушили тебе, что на тебя всю жизнь будут работать другие. А по какому праву? Ты задумывался когда-нибудь над этим? Твой отец всеми правдами и неправдами наковал состояние. Из него жали соки, а потом он и сам стал выжимать соки. Но у него хоть молодость была. А у тебя? Разве у тебя есть молодость? Только и дела, что шкуру свою спасать.
— Легче, легче, Елисей. Ты что-то уж очень.
— Ничего не очень. Скажи мне, что ты в жизни любишь? Науку, искусство, женщин, вино? Деньги, наконец? Ничуть не бывало. Ты ко всему равнодушен. Как можно так жить?
Вошел хозяин.
— Елисей! Тебя какая-то образина требует.
Елисей вышел на крыльцо. Там стоял оборвыш, до глаз обросший черной шерстью.
— Авелла,— сказал он тихо.
— Паспорт есть?
— Есть.
— Новый?
— Новый. Крестьянин Владимирской губернии. Матвеев Иван Саввич.
— Пошли бриться.
Елисей ввел его в свою комнату.
— Знакомьтесь: Шокарев — Матвеев.
— Очень приятно,— сказал Шокарев.
— Взаимно,— сказал Матвеев.
Елисей налил из термоса в чашку горячей воды, достал свой бритвенный прибор и круглое ручное зеркальце. (Он не хотел, чтобы в зеркале Васены отражалось чье-то чужое лицо: зеркало было полно призраков Васены, он дорожил ими и боялся, что их сдует.)
Хозяин пригласил гостей завтракать. На столе — домашняя жареная колбаса кольчиком, селедка с маслинами и луком, горячий картофель. Шокарев принес бутылку вина, одетую в соломку.
— Э, нет! — запротестовал Елисей.— Такое тонкое вино к завтраку не годится. Разопьем его за обедом.
— А что же пить будем? — растерянно спросил хозяин.
— То самое, что пьется под селедку.
— Да ведь вчерась ее кончили.
— У меня еще есть.
Леська знал, куда ехал, и поставил сотку.
— Сколько их у тебя? — полюбопытствовал хозяин.
— Так я тебе и сказал!
Все рассмеялись.
После первой стопки хозяин спросил Матвеева:
— А вы сами откуда будете? Нашей? Таврической?
— Нет. Владимирской.
— Врешь.
Леська вздрогнул и опасливо поглядел на Шокарева.
— Почему вы так думаете? — спросил Матвеев, твердо уставив на Сизова красные от бессонницы глаза.
— Да ведь владимирские все окают, а ты акаешь.
— Я окончил университет в Москве, а Москва, как известно, акает.
— А-а… Ну, извиняюсь… Что же… Это ничего. Это бывает.
После завтрака Елисей предложил Матвееву свою кровать, Матвеев, не раздеваясь, лег, повернулся к стене и тут же заснул.
Леська с Володей вышли на улицу. Городовой издали подобострастно взял под козырек.
— Между прочим, дядя Василь чуть не разоблачил твоего комиссара,— спокойно сказал Шокарев.
Леська понял, что сейчас юлить нельзя.
— А что я могу сделать? — сказал он с раздражением.— Не я выдаю паспорта.
Они направились в парк и дошли до того пня, на котором Леська сидел рядом с Васеной. Каким тогда Леська был счастливым и как мало это понимал: ведь Васена была еще живой.
— Хочешь искупаться? — спросил Елисей.
— Не знаю,— ответил Володя.
— Как это на тебя похоже.
— А что хорошего в соляном озере? Больницей пахнет.
— А я тебе озера и не предлагаю. К морю пойдем.
Пошли к морю. Идти было довольно далеко. По дороге говорили о пустяках. Елисей явно думал о чем-то своем и нервно озирал пляж. Особенно зорко всматривался он в рыбацкий баркас, который стоял на якоре недалеко от узенькой деревянной пристани.
— Чем тебе понравился этот баркас?
— Мне показалось, что он тот самый, на котором я когда-то плавал.
— А если даже это он, в чем его прелесть?
— Лирика все-таки.
Они разделись и вошли в воду. Шокарев нырнул, выплыл и тут же вышел на берег, а Елисей доплыл до баркаса, обогнул его, поговорил о чем-то с вахтенным и вернулся к Володе.
— О чем ты говорил с этим матросом?
— Выяснял, не мой ли это баркас.
— Ну и как? Выяснил?
— Да.
— Что же оказалось?
— Не мой.
— Конечно.
Обед прошел великолепно. Был кулеш с гусиным салом и сам гусь, а к нему маринованные помидоры. Делать нечего — пришлось откупорить шокаревскую бутылку.
— «Лякрима Кристи»! — объявил Шокарев.
— Да, вино действительно тонкое,— сказал Матвеев.— С соленьями не проходит.
— У нас все пройдет! — лихо захохотал хозяин и опрокинул в глотку стакан, точно воду в широкогорлую лейку.
Потом Елисей, Володя и Матвеев играли в «очко». Елисей проиграл Матвееву целую пачку николаевских.
— Старик, ты ведь так разоришься,— сказал Шокарев.— Впрочем, я тебе мешать не буду.
Действительно, когда Матвеев шел ва-банк, Шокарев говорил: «Пасс».
Уже стемнело. Леська встал, потянулся всем своим богатырским телом и обратился к Шокареву:
— Володя! Давай покатаемся на твоем автомобиле. Никогда еще не ездил с фарами.
— А без фар ты много ездил?
— Так ведь ты меня не приглашал.
Матвеева посадили рядом с шофером, а Бредихин с Шокаревым расположились на широком заднем сиденье.
— Куда? — спросил шофер.
— По симферопольской дороге,— скомандовал Леська.
Автомобиль покатился по селу, выхватывая из темноты то хату, то обнявшуюся парочку, то звериные огоньки кошки, перебегавшей дорогу.
Леська взял руку Шокарева в свою.
— Какое счастье, что ты у меня,— сказал он.— Ты не представляешь, как я тебе обрадовался! Как Пушкин Пущину.
Шокарев ответил вялым рукопожатием.
Справа на море покачивался фонарь уже невидимого баркаса.
— Остановите! — сказал Матвеев.— Я сойду.
— Вам плохо? — спросил Шокарев.
— Нет. Но вон в той хате живет мой родственник. Пойду к нему. Спасибо, господа, за гостеприимство!
Он большими шагами пошел к морю. Никакой хаты у моря не было.
— Можно вернуться? — спросил Шокарев.
Когда доехали до избы Сизова, Шокарев сказал:
— Ну, кажется, я тебе больше не нужен.
— Ты мне нужен всегда! — пылко ответил Елисей.
— Могучий ты парень, Бредихин, но есть в тебе что-то женское.
— Вот тебе раз!
— Сентиментальность, что ли… Не умею определить.
Шокарев уехал домой.
Под утро кто-то тихонько постучал в окно Леськиной комнаты. Елисей распахнул ставни. Перед ним высился долговязый юноша, такой же небритый, каким был Матвеев. Елисей открыл окошко настежь.
— В чем дело? Что вам нужно?
— Авелла,— сказал юноша.
— Паспорт есть?
— Есть.
— Новый?
— Новый. Евгений Алексеевич Дублицкий.
Леська высунулся по пояс и оглядел улицу — ни души.
— Влезайте в окно.
Юноша влез.
— Побрейтесь, а потом ложитесь спать. Я постелю вам на полу. Раздеваться не надо.
Утром хозяин с удивлением увидел за самоваром молодого человека по имени Евгений.
— Знакомьтесь. Двоюродный брат Шокарева. Приехал сдать мне экзамен: я с ним занимаюсь по истории русской литературы.
— Ну что ж. И такое бывает.
Помолчали.
— Промежду прочим,— снова сказал хозяин,— нынче ночью по селу облава была. Каких-то беглых искали. Бандиты из Евпатории, говорят, сюда драпанули.
— Что же к нам не зашли? — спокойно спросил Леська.
— Заходили было. Да я им сказал, что у нас гостился Владимир Иваныч Шокарев. На собственном автомобиле, мол, приезжал. Все, мол, видели. Ну, и пришлось им дать на пробу стаканчик-другой винца из плетенки, чтобы свидетельство было. Ничего. Понравилось.