— Может быть, он скончался? — дрожащим голосом спросила мать.
Елисей на цыпочках прошел к двери и заглянул в щелочку.
— Спит.
— Ну, слава богу. Но как вы могли так сильно его ударить? Жестокое у вас сердце.
— Но, мама, ведь он меня едва не задушил!
Зинаида Николаевна показала матери шею: она припухла и запеклась кровавыми ссадинами.
— Да-да, но все-таки: что же это будет? Один вывихнул ему руку, другой чуть не выбил из него дух.
— Валерьяна нужно отправить в желтый дом,— строго сказал Елисей, который сам был потрясен всем происшедшим.
— Что вы, что вы! — замахала на него старая дама. Там на него наденут смирительную рубашку.
— Да уж, нянькаться с ним не будут.
— Жестокий, жестокий вы человек. Такой молодой и такой жестокий!
В коридоре послышались неуверенные шаги: вошел Валерьян.
— Валюша, голубчик! Тебе больно? — кинулась к нему мать.
— Этот человек нанес мне удар в implexus solaris. Если бы он ударил чуть-чуть посильнее, со мной случился бы шок.
— Ах, боже мой! Неужели?
— Я хочу, чтобы этот человек больше не был в нашем доме. Ни одной минуты.
— Слушаюсь, Валерьян Николаевич. Сейчас уйду. А вы, женщины, помните: волков держат в клетке!
— Вон! — заорал Валерьян.— Вон! Я сказал: вон! Понятно? Вон! Вон! Вон!
Елисей вышел на улицу.
— Подождите меня! — крикнула вдогонку Зинаида Николаевна.
Елисей подождал у крыльца. Толпа разошлась. Архивная улица, самая тихая в городе, опять углубилась в дрему. На крыльцо вышла Зинаида.
— Вы спасли мне жизнь,— сказала она.— Мама прислала вам деньги, но никаким золотом нельзя оценить того, что вы сделали. Душевнобольные — они ведь такие сильные.
Она быстро обняла Елисея и поцеловала его в лоб.
12
Куда ж теперь? Это как игра в шашки: туда нельзя, сюда нельзя, а бить некого. Но почему он вдруг испугался Денисова? Ну, была небольшая ссора, но ведь Иван Абрамыч все-таки член правления профсоюза и наверняка коммунист. Не мог же он быть провокатором!
Елисей решил идти на фабрику.
За окошком в проходной сидела Гельцер.
— Здравствуйте. Можно вызвать Нюсю Лермонтову?
Гельцер странно поглядела на Елисея:
— А вы… вы разве… не арестованы?
— А за что я должен быть арестован?
— А за что арестовали Нюсю?
— Она арестована?
— А как же! Из-за вас. Вот что вы сделали с девушкой. Она вас, понятно, не выдала, но ведь все знали, что вы с ней водились.
— Как это произошло?
— Явились из контрразведки, пошли в контору, посмотрели копирки на свет и в зеркало, переписывали на чистую бумагу. Что вы там такое понаписали, бог вас знает. Писатель!
— А дальше, дальше!
— А потом всех нас вызывали поодиночке и допрашивали: не знает ли кто, где вы проживаете?
— Так. А Денисов сейчас на фабрике?
— А где ж ему быть?
— Я пойду к нему.
— Идите.
Елисей прошел во двор. В темноте его не узнали. Он спокойным шагом приблизился к домику и заглянул в окно: сквозь горшки с геранью и фикусом он увидел Фросю Трубецкую: она собирала на стол. Елисей вошел в сени.
— Кто там?
— Иван Абрамыч здесь?
— Он на фабрике. А кто это?
Елисей шагнул в комнату. Фрося уставилась на него испуганными глазами.
— Бредихин?
— А что? Это вас не устраивает?
— Зачем пришли? Вас ищут.
— Знаю.
— А что вам у нас нужно?
— Ивана Абрамыча,— ответил Елисей, задернув занавески.
— Он… Он совсем ни при чем… Ей-богу! Все думают, что он, а он, ей-богу…
— Бросьте, Трубецкая. Вы прекрасно знаете, что он…
Фрося молчала.
— Вы хорошая женщина и не умеете врать. Скажите: зачем он выдал меня и Нюсю? Ведь нас расстреляют.
— Зачем расстреляют? Нет, это вы зря. Я сама ему говорила: ну, обидел тебя Леська, эка важность! Ведь он еще сам мальчишка.
— Так и сказали?
— Ага.
— А он что же?
— Не твое, говорит, дело. Он подрывал мой авторитет или как еще там…
— Но ведь нас расстреляют!
Хлопнула наружная дверь. Вытерев ноги в сенцах, вошел Денисов. Увидев Елисея, он оторопел.
— Тебя ищут, Бредихин.
— Мне ночевать негде. Я как затравленный волк. Явился к вам. Приютите на одну ночь…
— Если ты только за этим, что ж, ночуй.
— Ну вот видите, как хорошо все устроилось,— тревожно залепетала Фрося.
— Да лучше быть не может.
— Кровать у нас, извините, одна, но можно будет вас уложить на табуретках. Тюфяк найдется,— продолжала суетиться Фрося.
— Садись чаевать,— сурово сказал Денисов, не глядя на Елисея.
Хозяйка поставила сороковку, рубленую селедку с маслинами и яйца, сваренные вкрутую.
— Выпьем?
— Могу.
Денисов налил себе стопку.
— А тебе как?
— А мне в стакан, если не жалко.
— Как знаешь,— сказал Денисов.
Мужчины сидели, женщина стояла.
— Садитесь, Фрося.
Фрося робко взглянула на мужа.
— Садись, раз гость приглашает. В ногах правды нет.
Фрося деликатно присела на краешек стула, всем своим видом показывая, что она не виновата.
— Ну, как дела на фронте? — спросил Елисей.
— Хороши. Наши нажимают — спасу нет.
— Вскоре появятся?
— Да уж недолго.
— Фрунзе обещал Ленину взять Крым к декабрю.
— Раньше возьмут,— уверенно сказал Денисов и налил себе стопку, а Елисею снова полный стакан. Леська пил и не пьянел, потому что был очень возбужден, но притворился пьяным.
Вскоре сороковка опустела.
— Фрося, достань другую.
Фрося вышла в сенцы.
— Погоди! — спокойно произнес Денисов. Даже слишком спокойно.— Ты не найдешь.
Он встал со стула и ушел в сенцы. Скрипнула наружная дверь. Елисей выглянул в окошко: Денисов бежал к проходной. Вскоре вернулась Фрося.
— А где Абрамыч? — спросил Елисей.
— Побег в контору: сороковку-то, оказывается, он оставил там.
— Ну, и я выйду на минутку. Извините.
Фрося понимающе кивнула, глядя на него детскими глазами.
— Нужничок у нас, знаете, свой. Как раз за домом. Мы его из курятника сделали.
Елисей вышел, пошатываясь, а потом бесшумно гнался за Денисовым, как тигр за подбитым стервятником. Он прятался в тени складских помещений, и хоть стервятник раза два оглянулся, но никого за собой не приметил.
Наконец он зашел в контору. В окне зажегся свет. Елисей ворвался в комнату и увидел Денисова у телефона.
— Тебе чего? — сурово спросил Денисов, положив трубку обратно на рычажок.
— Где твоя сороковка? В телефоне?
Он подошел в стене и выключил электричество. Денисов замер и вдруг кинулся к двери, но Бредихин подставил ему ногу, и мастер растянулся на полу. В комнате полумрак. Леська различал распростертое тело и ждал. Ждал чего-то и Денисов.
«Наверно, так всегда бывает перед убийством»,— подумал Леська. Он держался на ногах прочно и даже чувствовал необычайную легкость во всем, что делал. Увидев, что Леська ничего не предпринимает, Денисов начал приподыматься. Тогда Елисей ударил его носищем своего «танка» в голову, как в мяч. Денисов снова повалился на пол.
Когда Елисей выходил с фабрики, Гельцер спросила:
— Нашел Ивана Абрамыча?
— Нашел. Старик хотел меня подпоить, а сам пьяный в дым валяется в конторе, как труп.
— Да, выпить он мастер.
— Ну, прощай, дорогая.
— До свиданьица. Дай вам бог!
Елисей решил пойти в деревню Ханышкой к старикам Синани. В Евпатории мигом разыщут, а Синани всегда его примут, властей над ними нет никаких. Как не было германцев, так нет и белогвардейцев: в самом деле; что делать войску офицеров в такой дыре?
Выйдя на Бахчисарайскую дорогу, Елисей почувствовал такую слабость, что должен был спуститься в овражек и здесь отдохнуть. Осень в этом году стояла ранняя. Овражек был полон листвы. Влажные листья отдавали рыбой, а сухие пахли, как пахнут усталые женщины: теплым и таким домашним запахом.
Слегка поворочавшись в этом ворохе, Леська уснул. Во сне неотвязно мучил его вопрос: неужели он так-таки и убил Денисова? Но угрызений совести не было.
Проснулся он на заре. Все вокруг было так же безлюдно. Стряхнув с себя листья, Елисей побрел в глубь Крыма, далеко обходя железную дорогу.
В Ханышкое все осталось таким, каким он его знал. Вот огромный холм раскуривающейся золы. За ним — кофейня, а там и сад Синани.
Старушка сидела у входа в домик и мыла в тазу рыбу. Леське показалось, что он все тот же гимназист, что не было за ним ни тюрьмы, ни сумы, ни убийства Денисова.
Старушка мыла рыбу и возбужденно говорила, обращаясь к крыльцу:
— Вир балабан паровоз американской системы… Солдатлар, офицерлар-ибсн, забарабар!
По-видимому, Эстер-ханым совсем недавно побывала на какой-нибудь станции и была полна впечатлений.
— Бабушка,— позвал он негромко.
Старушка не слышала.
— Госпожа Синани!
— А? Что? Ты кто это?
— Привет вам от Елисея. Помните его?
Эстер-ханым вгляделась в Леську и вдруг всплеснула руками:
— Ой! Это же сам Леся…
Она бежала навстречу, крича по дороге истошным голосом:
— Исачка! Исачка!
Пока старушка обнимала Леську, из домика во двор приковылял Исхак-ага.
— Боже мой! Енисей! Старуха, ставь самовар!
— Нет, нет! Я поставлю сам,— заявил Леська.— Только где ваш Тюк-пай?
— Умер Тюк-пай…— грустно сказал старик.— Сколько человек может жить? Он был уже очень старый. Старше тебя.
Леська вбежал в домик, точно к себе домой, вынес пузатый самоварчик все того же ослепительного блеска и пошел к ручью.
— Какое счастье! Леся приехал. А?
— Да, да, счастье, счастье.
— А зачем приехал? — засипела старушка оглушительным шепотом.
— А тебе какое дело? — заворчал старик.— В наше время такие вопросы не задают. Приехал, ну и приехал. И слава богу!
Леська прошел мимо пустой собачьей будки, и ему стало грустно.
Осенний сад совсем не был похож на тот, каким его видел Елисей прошлой весной. Полуголые тополя, обнаженные яблони. Сугробы железных листьев скрежетали, когда в них копошились ежики или шастали гадюки. Полны плодов были только деревья айвы, поспевшей в этом году особенно поздно. А вот ручей совершенно такой же…