Наконец страдалец отчаялся в его появлении и, скрежеща зубами, застонал, заревел что было силы, но никто не внимал его воплям. Все грешники, томившиеся в преисподней тьме, были заняты собой, своим собственным мучением.
Но вот тихий свет ангельской славы разлился над бездной. С райской улыбкой подошел Ангел к нашему страдальцу и спросил:
– Что, каково тебе, брат?
– Не думал я, чтоб в ангельских устах могла быть ложь, – прошептал он едва слышным, прерывающимся от страданий голосом.
– Что такое? – спросил Ангел.
– Как что такое? – произнес страдалец. – Ты обещал взять меня отсюда через три часа, а между тем целые столетия протекли в моих невыразимых мучениях!
– Что за годы, что за столетия? – кротко и с улыбкой отвечал Ангел. – Прошел только час со времени моего ухода, и тебе осталось здесь пробыть еще два часа.
– Как два часа?! – в испуге спросил страдалец. – Еще два часа?! Ох, не могу терпеть, нет сил! Если только можно, если только есть воля Господня, умоляю тебя, возьми меня отсюда! Лучше на земле я буду страдать годы и века, даже до последнего дня, до самого Пришествия Христова на Суд, только выведи меня отсюда! Невыносимо! Пожалей меня! – со стоном воскликнул страдалец, простирая руки к светлому Ангелу.
– Хорошо! – ответил Ангел.
С этими словами страдалец открыл глаза и увидел, что он по-прежнему дома. Он был в крайнем изнеможении. Страдания духа отозвались и в самом теле. Но с той поры он с радостью переносил свои страдания, помня ужас адских мучений и благодаря милосердного Господа.
Час адских мук на земле
Долгое время при нашей церкви бессменно служил церковным старостой Гавриил Иванович Гончар. Прихожане очень любили его и всегда говорили о нем:
– У нас никого нет справедливее и усерднее до Божьего храма, чем Гавриил Иванович. Мы боимся и подумать, как можно его кем-то заменить. Просим, чтобы до самой смерти он был нашим старостой!
И служил он при церкви до самой своей кончины, которую удостоился принять на Пасхальной неделе.
Гавриил Иванович был кристально честным человеком, его сердце было полно безмерной христианской любви и кротости. Бог не даровал ему детей, он жил с женой, братом и племянником. Никто никогда не видел его праздным, и Богу ведомо, что он всегда творил умную молитву. Внешне он был похож на отца Серафима Саровского, в год канонизации которого и умер.
Никаких спиртных напитков и табака Гавриил Иванович не употреблял и других всегда кротко вразумлял за нетрезвость и курение. Служил я с ним уже в последние годы его жизни, но все люди говорили, что знают дедушку Гавриила трезвенником, сколько помнят. Несколько раз я расспрашивал его, почему он такой строгий трезвенник, что даже когда он был болен, то не послушал врача и не стал пить вина. Дедушка отнекивался и переводил разговор на другую тему.
За год до его кончины как-то ехали мы вместе с ним в город. Гавриил Иванович собирался положить там небольшую сумму денег на нужды церкви и на свое поминовение. Обычно молчаливый, на этот раз дедушка был очень словоохотлив и много рассказывал о Святой Земле и Афоне, где он прожил месяц. Его очень поразило там, что на каждой трапезе всем дают вина, и ему давали…
– А мне-то нельзя! – сказал дедушка.
Вот тут-то я и упросил его рассказать, почему ему нельзя выпить даже и малой рюмки слабого вина с водой.
– Был я один сын у отца, жили мы зажиточно. Родители мои учили меня уму-разуму и воли мне не давали. Но, известно, молодость: собираются вечером, нанимают музыкантов, пьют водку, а на выпивку да на гостинцы девчатам берут тайком из дома. Был и я такой, и хотя отец и наказывал меня, но я все время изворачивался, а у нас из дома можно было долго тянуть, и это было бы незаметно. Повадился я на гулянки, а там и стал втягиваться в пьянство. Без водки уже скучно жить мне стало. А тут неожиданно умер отец. Своя воля стала, мать я не слушался. Тогда она меня женила, надеялась, что я исправлюсь. Но уже поздно было, я не мог остановиться. Наверное, совсем бы пропал, если бы Господь не оглянулся на меня.
Однажды повез я в город продавать воз муки. Удачно продав ее, я выпил там как следует, потом всю дорогу домой с приятелями тоже пил. Как приехали домой, не помню. Вот, батюшка, есть люди, которые не верят, что будут вечные муки, вечный огонь, они думают, что ада нет. А я, окаянный, уже мучился на этом свете вечными муками и каждую минуту про это помню, хотя это было давно.
Проснулся я и вижу, что вокруг меня огонь. Вижу, что связан, ни руками, ни ногами не могу пошевелить, а вокруг меня стоят эти… (он никогда не называл имени бесовского и при этом всегда крестился) и жгут они меня огнем, да не таким, как на земле, этот можно стерпеть, а лютейшим. Да так мне больно, так горячо, как сейчас это было, а ведь уже больше пятидесяти лет прошло после того случая! А огонь-то лютый, и жгут меня, а сами-то… и сказать нельзя!
Спаситель мой! Матерь Божия! Тут я взмолился, а мучению нет конца! Думалось, что уже целый век прошел, а всего-то мучился я один час. Видно, Господь наказал меня для вразумления, да помиловал.
Вдруг сразу все пропало, чувствую, что развязались руки и ноги. Я повернулся и вижу: пред образами горит лампадка, а на коленях стоит моя мать и слезно молится. Вот тут-то я вспомнил и понял, что правильно сказано: материнская молитва со дна моря поднимает. И меня молитва матери вызволила из адских мук! А случилось это в праздник Успения Божией Матери.
Поднялся я здоровый, как будто хмельного в рот не брал. Мать рассказала, что привезла меня лошадь без чувств. Внесли, как мертвого, и положили на лавку, дыхания и не заметно было. Мать стала со слезами молиться… С тех пор я этого часа всю свою жизнь забыть не могу.
Как же будет нам, грешным, если так мучиться вечно! Господи милосердный, наказал Ты меня раз на земле, накажи еще здесь много раз лютыми муками, но избавь вечных мук!
Я его спросил:
– Рассказывал ли ты, дедушка, кому-либо об этом?
– Кроме своего духовного отца, я однажды рассказал об этом одному человеку, так он засмеялся и сказал, что это мне спьяну представилось. Бог с ним, больше я уже никому и не рассказывал, кроме вот вас, батюшка.
И правильно делал дедушка, что никому об этом не говорил. Он был рад, что Господь вразумил его, и не хотел бесплодными размышлениями и разъяснениями допустить врага рода человеческого опять склонить себя на погибельный путь.
Такие вразумления бывают нередко, но часто они проходят бесследно для пользы вразумляемых, ибо их стараются объяснить естественными причинами, забывая, что в мире, а особенно в жизни человека, все происходит не по каким-либо естественным причинам, а по Промыслу Божьему.
Кончина христианского отрока
Этот случай рассказала мне мадам Бернаскони, с которой я познакомился в имении Раевских.
«В шестидесятых годах я жила с сыном Виктором в селе Красном. Это был замечательный ребенок, подвижный, умный не по годам. У него было доброе сердце, он очень любил молиться. Когда ему исполнилось пять лет, он неожиданно заболел дифтеритом. Однажды утром он мне сказал:
– Мамочка, сегодня я должен умереть, поэтому сделай мне ванночку, чтобы я мог явиться Богу чистеньким!
Я стала возражать, что ему от этого станет хуже, он может простудиться, но он настойчиво требовал ванну, и я уступила его просьбе – умыла его, одела в чистое белье и положила на кроватку.
– А теперь, мама, дай мне образок, который я так люблю, – попросил он, и я исполнила его просьбу. – Скорей, мама, дай мне в руку свечку, я сейчас умру! – требовал ребенок, и я зажгла восковую свечу и вложила ему в руку. – А теперь прощай, мамочка! – сказал Виктор, закрыл глаза и тотчас скончался.
Для меня потеря сына была страшным ударом, днем и ночью я плакала, не находя ни в чем утешения. Но вот однажды зимой, проснувшись утром, я услышала около моей кровати голос Виктора, который звал меня:
– Мама, мама, ты не спишь?
Пораженная, я ответила:
– Нет, не сплю!
Я повернула голову в ту сторону, откуда раздался голос, и – о чудо! – я увидела моего Виктора, стоявшего в светлой одежде и грустно смотревшего на меня. Казалось, что от него шел свет, потому что в комнате было настолько темно, что без этого я не могла бы его увидеть. Он так близко стоял от меня, что первым моим порывом было броситься к нему и прижать к сердцу. Но едва эта мысль промелькнула у меня в голове, как он предупредил меня:
– Мама, ты меня не трогай, меня нельзя трогать!
При этих словах он отодвинулся немного назад. Я стала молча любоваться им, а он продолжал говорить:
– Мама, ты все плачешь обо мне. Зачем ты плачешь? Мне ведь хорошо там, но еще лучше было бы, если бы ты меньше плакала. Ты не плачь!
После этих слов он стал невидим…
Через два года Виктор снова явился мне наяву, когда я была в спальне. Он сказал мне:
– Мама, зачем тебе Оля, она лишняя!
Оля – это моя дочь, которой тогда было около года. Когда я его спросила, неужели и ее возьмут, он ответил:
– Она лишняя!
За две недели до ее смерти он опять пришел и сказал:
– Мама, тебе Оля лишняя! У тебя все большие, она тебе будет только мешать.
Я была уверена, что моя дочь умрет, и через две недели, придя домой, нисколько не удивилась, когда нянька сказала, что у ребенка жар, а затем через два дня моя Оля умерла».
У монаха Ионы умер сын, послушник в Чудовом монастыре. В пятницу под Лазареву субботу, около полуночи, Иона встал поправить лампадку и увидел, что дверь открылась, вошел его сын в белой рубашке, а за ним шли два светлых мальчика.
– Сынок, зачем ты пришел, я боюсь тебя! – сказал Иона.
– Не бойся, батюшка, я ничего не сделаю, – ответил он и поцеловал отца.
– Каково тебе, сынок, там?
– Слава Богу, батюшка, мне хорошо!
Иона еще хотел спросить о чем-то, но сын встал и поспешно произнес: