А при чем тут Стайрон? При том, что он написал как раз об этом. О генетическом изъяне, о программе самоуничтожения, о принципиальной невозможности и хороших, и дурных, и даже компромиссных решений.
Будь роман издан у нас в советское время, его сочли бы гимном в честь национально-освободительной борьбы; сегодня кое-кто назовет его апологией терроризма; на самом же деле перед нами обвинительный приговор всему человечеству. В лице Ната Тернера, и его палачей, и его жертв. Нат Тернер не изверг и не святой, он, на библейский лад, ближний.
Он один из нас. Он точно такой же, как мы. Он даже лучше нас. И это, наверное, самое страшное в романе, трагическом от первой страницы до последней.
[Норман Мейлер][21]
Роман, который вам предстоит сейчас прочесть, – книга особенная. Не рискуя сильно ошибиться, предположу, что ничего подобного вы не читали. И многих из вас определенные линии и страницы «Американской мечты», да и вся книга в целом, повергнут в состояние шока.
Речь не о предельном натурализме сцен изощренного секса – видели вы, возможно, «Империю чувств», читали «Эдичку». И не о столь же детализированном описании актов насилия – в «Иностранной литературе» опубликована исповедь лондонского вампира, в Ростове недавно судили отечественного. И не об общей атмосфере реальной, повседневной жизни в Нью-Йорке, в котором, оказывается, за тонкой пеленой естественного и понятного правят бал сверхъестественные, иррациональные, главным образом кромешно черные люди. Прочитан ведь «Ребенок Розмари», прочитан «Экзорцист», на видеоэкране отсмотрены одноименные и изрядное число сходных фильмов. Читателя, знакомого с творчеством, скажем, Кортасара, автора замечательной повести «Преследователь», не удивит история негритянского джазового певца Шаго Мартина, «Крестный отец» подготовил нас к разговору о мафии, переведенные в последние годы многочисленные шпионские триллеры – к пониманию политики как сферы приложения криминально-альковных сил. Имя Макса Вебера, увязавшего успехи капитализма в ряде стран Запада с этикой протестантизма, сегодня общеизвестно хотя бы в интеллектуальных кругах. Куда менее одномерный, призрачный, устремленный одновременно в трансцендентальную высь и инфернальную бездну, мир католицизма осознается нашей культурой в значительно меньшей степени, но его можно хотя бы мысленно выстроить по аналогии и по контрасту. Читатель набоковского «Пнина» и великого множества американских романов чувствует себя как дома в кругу псевдоученой заокеанской гуманитарной профессуры с ее высосанными из пальца теориями и квазиоткрытиями. Читатель Джека Лондона, Артура Хейли, а теперь уже и Тома Вулфа осознает, что едва ли не для любого американца идолом являются вовсе не деньги, а успех, что в стране царит культ успеха. И даже своеобразная теория происхождения раковых заболеваний, разработанная автором «Американской мечты» и приписанная им своему герою, стала с момента публикации романа если не общепринятой, то достаточно распространенной. Разве что мир запахов – значащих, говорящих запахов – может предстать неожиданным и новым, но читали же вы, например, Пруста, обонятельная символика которого здесь, едва ли не по-марксистски, поставлена с ног на голову. Будучи разложен на элементы, мир Нормана Мейлера повсюду – и его лучший и самый оригинальный роман «Американская мечта» не составляет здесь исключения – может показаться если и не вторичным, то как минимум далеко не новаторским.
Откуда же ощущение новизны – шоковой новизны, – охватывающее каждого, кто впервые погружается в эту книгу? Может быть, все дело в том, что много накручено и лихо закручено? Есть и это. И все же ответ лежит в другой плоскости: отсылая в предыдущих строках читателя то к одному источнику, то к другому, подсказывая отгадки, сводя оригинальное если не к банальному, то хотя бы к достаточно известному, я, конечно, лукавил. Потому что читателя, знакомого и с Максом Вебером, и с Фредериком Форсайтом, и с Марио Пьюзо, и с Зигмундом Фрейдом, и с «Утром магов», и с Марселем Прустом, и с Эдичкой Лимоновым, и с блаженным Августином, представить себе трудно. То есть представить его, понятно, можно, но процент таких читателей среди тех, кто впервые сейчас ознакомится с «Американской мечтой», наверняка окажется ничтожно мал. Одни, условно говоря, элитарные читатели, едва ли коротают время над гангстерским, шпионским или откровенно бульварным романом; другие – средне-интеллигентная, так сказать, публика – Кортасара прочли, а имя, скажем, Хоркхаймера или Уильяма Джеймса впервые встретили в данной врезке. Литературные и научно-гуманитарные познания и тех и других топологически не покрывают духовного пространства предлагаемого сейчас вашему вниманию романа. Вот почему ощущение новизны и первооткрытия станет компонентом первопрочтения «Американской мечты». Такова, по крайней мере, одна причина.
Но есть и другая, родственная, но не тождественная первой. Элементы «низовой», массовой литературы и культуры вплетены здесь в ткань интеллектуального романа высокой пробы не по закону контраста, а как органическая ее часть. Герой Нормана Мейлера – высоколобый представитель духовной элиты, герой войны, телезвезда, мистик, убийца, сексуальный маньяк – представлен читателю не только и не столько раздетым, сколько просвеченным рентгеновскими лучами. Может быть, даже уместно говорить о вскрытии – груди, живота, головного мозга, – о вскрытии, произведенном на предмет поиска такой ускользающей и загадочной субстанции, как душа. Проведя несколько часов за чтением «Американской мечты», прожив вместе с ее героем Роджеком несколько дней его жизни, вы узнаете его буквально насквозь, узнаете в той же мере, в какой читатель джойсовского «Улисса» узнал Блума. И опять-таки многие ли из вас читали – и дочитали – «Улисса»? А от «Американской мечты» вам будет не оторваться.
Профессор Роджек – мистифицированный автопортрет Нормана Мейлера, бесспорно, одного из самых талантливых и, вне всякого сомнения, самого скандально популярного писателя современной Америки. Достаточно сказать, что преступление, которое совершает в романе и от которого пытается отпереться Роджек, соответствует одному из получивших общеамериканскую огласку инцидентов в супружеской жизни многажды женатого Нормана Мейлера. Инцидент этот, правда, закончился не столь трагически, но его официальная версия резко отличалась от событий, описанных в «Американской мечте». А роман этот был написан и опубликован по горячим следам тогдашнего скандала.
Термин «американская мечта», вынесенный Мейлером в название, не раз проинтерпретирован в нашей критике. «Американская мечта» – успех, победа индивидуума и индивидуалиста над потенциально или откровенно враждебными окружением и обстоятельствами. В романе (хотя это и снижено по закону трагической иронии) это еще и победа протестанта над католиками, над католицизмом. Английское слово «дрим» имеет два значения – «мечта» и «сновидение». И хотя выражение «американская мечта» – устойчивый оборот, Норман Мейлер, полагаю, обыгрывает и второе значение слова. Атмосфера сновидения – то тягостного, кошмарного, то сексуально наэлектризованного – обволакивает персонажей романа, логика сна (то есть отсутствие логики) проглядывает порой в их поступках и мыслях. Неминуемая, казалось бы, опасность, смертельная угроза – и чудесное избавление от нее: этот чисто сновидческий мотив возникает в романе не раз, превращая его чтение в головокружительное катание на «американских горках». Грань яви и сна – предельно зыбкая грань (мечта, греза) – равнозначна здесь грани сознания и подсознания, грани иррационального и сугубо реального.
И последнее, о чем уместно в этих предваряющих знакомство с романом строках упомянуть. «Американская мечта» написана четверть века назад, но ничуть не «заветрилась». Все проблемы, так или иначе поставленные в романе, остаются актуальными. И лишь один – неизбежно присутствующий в компендиуме шестидесятых – мотив, важный в его конструкции, вынужденно отошел сейчас на второй план. Речь идет об убийстве Джона Фицджералда Кеннеди, не только ужаснувшем Америку (и вслед за ней весь мир), но и ставшем подлинной драмой для целого поколения американских интеллектуалов. Сейчас Америка как бы пришла в себя (хотя и находится на грани экономического кризиса, идет рецессия), обрела – не в последнюю очередь благодаря победе над СССР – новую гордость, чтоб не сказать гордыню. Но тогда, в шестидесятые-семидесятые и отчасти в восьмидесятые, империей зла многие американцы, особенно из числа интеллигенции, считали не нашу, а собственную страну. Президент Кеннеди был их надеждой на очищение и преображение (отдельный вопрос – оправданной ли), и его трагическая гибель 22 ноября 1963 года знаменовала крушение этих надежд. Профессор Роджек в романе – приятель и однокашник Кеннеди – переживает это с особенной остротою. Грехопадение совершилось в Далласе, грехопадение всей Америки. Дальнейшее не имеет особого значения, так он это воспринимает. Если Бога нет, значит, все дозволено. Применительно к нашему герою это можно перефразировать так: если (даже) Кеннеди убили, то само понятие преступления в нашем преступном мире потеряло малейший смысл.
Что ж, наберитесь духу – он вам понадобится – и приступайте к чтению романа.
Знакомьтесь: Уокер Перси[22]
Что-что, а литературу США мы, казалось бы, знаем неплохо. Знали и в советские годы, когда за редчайшими исключениями у нас были переведены все классики первого и второго ряда – и Фолкнер, и Хемингуэй, и Стейнбек, и Сэлинджер, и Апдайк, не говоря уж, понятно, о Джеке Лондоне, Теодоре Драйзере, Марке Твене; переведены, кстати, превосходно, хотя порой и с изрядными купюрами. А уж в наше вольное времечко к ним добавились Норман Мейлер, Филип Рот и даже Чарльз Буковски. Не говоря уж о новинках последних лет – не зря же три четверти переводной литературы, издаваемой во всем мире, оказывается переводами с «англо-американского». И представить себе, что в таких условиях можно открыть и преподнести отечественному читателю почему-то «пропущенного» ранее американского писателя, дарование и масштаб све