Откровенно подражательный поэтический сборник провалился – и о сочинении «в столбик» Грин, похоже, забыл раз и навсегда, возложив все надежды на прозу. С ней, однако, тоже как-то не складывалось. Относительный успех первого романа «Внутренний человек» побудил начинающего автора, бросив службу в газете, уйти на вольные хлеба, но уже второй роман, а вслед за ним и третий обернулись сокрушительным фиаско. Мало того что они не принесли писателю ни гроша – они в корне подорвали начавшую было складываться профессиональную репутацию.
Расхожая мысль о том, что одну более-менее приличную книгу (роман о себе самом) может написать каждый, тогда как подлинным мерилом таланта и наличия свежих идей и слов у того или иного автора служит вторая, родилась не вчера и имеет хождение отнюдь не только в России.
Меж тем вторая – и третья! – книги Грина единодушно были признаны не просто плохими, но плохими чудовищно. По-видимому, с такой оценкой согласился задним числом (интересно, насколько задним? и чего ему стоило подобное согласие?) и сам писатель; во всяком случае, романов этих он впоследствии не переиздавал никогда – пусть даже начиная с какого-то времени любую чушь, подписанную его именем, с восторгом приняли бы (если не читатели, то издатели) и оплатили по высшей ставке.
Пока суд да дело, молодого писателя резко «понизили в должности». Перевели чуть ли не в разряд литературных «негров». Нет, подписать новый – четвертый – роман он имел право собственным именем, вот только сочинять его предстояло на «заказ», причем и тему (поезд!), и жанр (откровенно развлекательный!) навязал обаятельно-никчемному и не по рангу саркастичному (как тогда казалось) горе-литератору Грину издатель. Хотя что значит «навязал»? Не хочешь – не ешь!
Грин есть как раз хотел (и его семья тоже) – и заказ с благодарностью принял. Так появился четвертый роман писателя – «Стамбульский экспресс», привлекший к себе внимание публики, принесший недурные деньги и впоследствии – первым из произведений Грина – экранизированный. А главное, если не удовлетворивший, то в известной мере оправдавший личные писательские амбиции.
Любопытно, что все это (а значит, не исключено, и сам факт дальнейшего существования Грина в литературе) висело буквально на волоске. Стремительно и вдохновенно написанный «Стамбульский экспресс» всего на полгода опередил с выходом в свет «Убийство в „Восточном экспрессе“» Агаты Кристи. А ведь выйди первым «Убийство…» – кто заметил бы железнодорожный роман безвестного дебютанта? Или даже так: кто заказал бы ему роман на ту же парижско-стамбульскую тему?
Итак, знаменитый впоследствии гриновский индивидуальный жанр роман-развлечение был навязан неудачливому молодому автору издателем. Любопытно, что как раз эта первая «развлекаловка» при всей своей подразумеваемой ироничности весьма драматична, чтобы не сказать трагична. И, как это ни парадоксально, в этом романе писатель, возможно, впервые заговорил собственным творческим голосом.
Во всяком случае, в «Стамбульском экспрессе» проявились многие признаки «фирменного стиля» писателя – того самого стиля, окончательное формирование которого (не говоря уж о некотором «окукливании») произошло, разумеется, куда позже.
Роман «Внутренний человек», которым писатель дебютировал, походил, скорее, на зашифрованный личный дневник в пышных исторических декорациях начала XIX века; забракованные впоследствии самим автором «Имя действия» и «Шепот на краю ночи» и вовсе ни в какие ворота не лезли. А вот в «Стамбульском экспрессе» уже дали о себе знать и утонченный психологизм с присущей писателю в дальнейшем тщательной (пусть порой и пунктирной) проработкой характеров, и подчеркнутая кинематографичность (не удивительная для заядлого киномана и профессионального кинокритика, каким Грин успел стать к этому времени). Хотя, конечно, «Стамбульский экспресс» (и еще два-три романа вслед за ним) написан не без шероховатостей; кое-где писатель сбивается на скороговорку или, напротив, пускается в излишне пространную «глубокую философию на мелком месте».
Отмечу, что несколько «непричесанным» выглядит и русский перевод романа – отчасти по вине переводчиц, стилистические изъяны, присущие ранним романам Грина, в своей версии несколько утрировавших, – но в основном, естественно, именно таков и сам оригинал «Стамбульского экспресса» (да и романа «Меня создала Англия» тоже).
Действие начинается на перроне вокзала в бельгийском Остенде. Перед читателем проходит череда персонажей, с которыми он поначалу знакомится только внешне; это, сказал бы киношник, не типы, а всего-навсего типажи: юная танцовщица, богатый еврей, усатый доктор, англиканский священник и так далее. Да и в дальнейшем нам суждено познакомиться с большинством персонажей исключительно по их высказываниям и поступкам, даже не пытаясь (так распорядился автор) проникнуть во внутренний мир каждого (или каждой). Вместе с тем мы сразу же подмечаем, что чуть ли не всем здесь присуща некая тайна (порой и не одна) или как минимум определенная несообразность. Почему у доктора британский паспорт, если он говорит по-английски с таким акцентом? И как он может преподавать английский язык и литературу, причем не где-нибудь, а в самой Англии? Почему пассажир первого класса Майетт и пассажир второго класса Циннер так нервничают? Из-за чего препираются мужеподобная журналистка и ее красавица-компаньонка? Что за человек вроде бы модный писатель Сейвори?
«Стамбульский экспресс» определенно входит в литературный поджанр железнодорожного детектива («Убийство в „Восточном экспрессе“» Агаты Кристи, фильм Хичкока «Леди исчезает» и др.). Замкнутое пространство (череда комнат), перемещающееся на местности, – и в нем таинственное убийство: таков канон. В романе Грина есть и убийство, и тайна, хотя одно с другим и не стянуто в традиционный для криминальной литературы узел. Речь здесь идет куда в большей мере о граничащей с разоблачением и саморазоблачением идентификации персонажей, временно вырвавшихся на волю (как оно и бывает в дальних странствиях) – и закусивших удила: пока не ступишь на твердую почву, чувствуешь себя вправе вытворять что угодно.
Главным героем является, конечно же, доктор Циннер. Он садится в поезд под именем доктора Ричарда Джона, школьного учителя из Англии, однако довольно быстро мы узнаем, что на самом деле он политэмигрант, возвращающийся к себе на родину, в Югославию, чтобы поднять там коммунистическое восстание. Как бы под масками появляются и другие персонажи, подсаживающиеся в поезд на остановках. Иозеф Грюнлих – находящийся в розыске убийца – тревожно озирается по сторонам; писатель Сейвори по ряду причин вынужден выдавать себя за конторского клерка, каким и был когда-то; опознающая его журналистка Уоррен отчаянно ревнует свою прелестную спутницу Джанет к мужчинам и подумывает о том, не соблазнить ли ей самой танцовщицу Корал. В клаустрофобном пространстве, уравнивающем всех и вся, и общество, и его мораль идут вразнос.
Главной пружиной действия становится по-своему трогательный дорожный роман еврея-промышленника Майетта и той же Корал. Он выстроен на полутонах, на недоразумениях, на ослышках и обмолвках – и вместе с тем читателю ясно, что эти двое, пусть и ненадолго, всерьез влюбляются друг в друга. Или, вернее, получают шанс влюбиться. Разворачивая во взаимоотношениях всю гамму чувств от самозабвенной нежности до предельной жестокости с очевидным (по меньшей мере для нашего современника) намеком на садо-мазо. Корал обречена оставаться в кордебалете, она слишком ординарна, чтобы стать солисткой; Майетт – типичный, даже несколько шаржированный еврейский скоробогач; отношения тут уместны сугубо функциональные, а взаимная любовь кажется поначалу просто-напросто невозможной. На первый взгляд будущий возлюбленный похож на любого «папика», поздним вечером поджидающего девиц из кордебалета у служебного подъезда. После встречи с Корал богачу снится сон, в котором он «снимает» ее, выделив из шеренги полупрофессионалок на бульваре. (А мы помним, как трепетно относился к сновидениям сам Грин, не говоря уж о том, сколько раз он «снимал» проституток во всех частях света.) Сходятся они лишь после того, как Корал убеждается в том, что ее благодетель за свои десять фунтов на самом деле ничего от нее не требует, а сам Майетт понимает, что девица, влюбившись, на все согласна и ничего не ждет, – сходятся и клянутся никогда больше не расстаться… Но если хочешь насмешить Бога, сообщи ему свои планы.
Доктор Циннер – коммунист; в свое время он чудом избежал ареста и сейчас возвращается в Белград раздуть на горе всем буржуям мировой пожар. Но и его (как перед тем писателя Сейвори) опознает журналистка Уоррен. Эта отчаянная дамочка, алкоголичка и лесбиянка, едет в «Восточном экспрессе» совсем недолго – от Кельна до Вены, – но успевает изрядно испортить жизнь едва ли не всем пассажирам. Циннера она не только раскусывает, но и «раскалывает» на интервью, затем передает текст по телефону из Вены – и на перроне в Суботице революционера уже поджидают югославские полицейские.
Сюжет с телефоном несколько атавистичен даже для 1930-х годов. А вот полувеком раньше в континентальной Европе поймали не одного беглого преступника, который, сев в поезд, почувствовал себя в безопасности, потому что ему и в голову прийти не могло, что его приметы передадут в пункт назначения по телеграфу или по телефону. Сюжет этот описан, в частности, у швейцарского писателя К. Ф. Майера (1825–1898).
В Суботице действие достигает кульминации и в единственный раз, кроме финала в Стамбуле, выходит из замкнутого пространства. Полиция хватает не только Циннера, но и Грюнлиха, а также Корал (соответственно потенциального преступника, закоренелого злодея и невинную жертву), обвиняя всех троих во множестве преступлений – и девушка и впрямь оказывается замешана в одном из них. Правда, нашей несвятой троице удается отчаянный побег из участка – в соседнюю, сказал бы Станислав Ежи Лец, камеру. Да и сам «Восточный экспресс» это своего рода лимбо (преддверие ада); сойдя с поезда, полного эротических мечтаний и политических упований, мы оказываемся в аду, причем попадаем явно не в Первый Круг.