О западной литературе — страница 51 из 64

Существует у нас – и едва ли стоит закрывать на это глаза – целая когорта спекулянтов, специализирующихся на переводе и распространении зарубежных детективов. Где дефицит, там и спекуляция. Вот и кочуют из рук в руки (довольно крупными купюрами оплачиваемые) убогие самодельные книжки, полубезграмотно, зато дословно и, да простится нам этот каламбур, без каких бы то ни было купюр воссоздающие иные шедевры и «шедевры» жанра.

И надо отдать должное этой коммерческой, на грани уголовщины, деятельности – здесь (если отвлечься от качества перевода) шедевров все же куда больше, чем «шедевров», во всяком случае, тех романов, которые давно следовало бы опубликовать официально и в пристойном виде. Автору этих строк довелось подержать в руках 4 (!) самодеятельных, но широко циркулирующих перевода «Мальтийского сокола» – признанного шедевра известного американского мастера детектива Дэшела Хэммета. Роман этот, несомненно, стоило издать у нас давным-давно, о чем пока безуспешно поговаривают и по сей день.

Нынешняя неразбериха с зарубежными детективами затрагивает не только отбор и оценочные параметры. Намеренно или нет в журнальных и даже в некоторых книжных публикациях искусственно затемняется, если не просто искажается, время создания того или иного детектива: романы полувековой давности выдаются за свеженькие, и только по «вторичным признакам», вроде внешнеполитической событийной стороны или таких деталей, как, скажем, покупка автомобиля за сто долларов, мы понимаем (а кто мы? все ли мы?), что дело происходит все-таки не сегодня. А чего стоит практически постоянный «журнальный вариант» (хотя и саму эту помету чаще всего «забывают» привести)! Представляем ли мы, что за этим кроется? Стандартный, но совсем не обязательный объем детективного романа – десять печатных листов: ровно столько, сколько средний читатель может проглотить залпом, за ночь, в один присест; стандартный объем «журнального варианта» – пять – шесть листов. И кромсают редакторские ножницы текст, вычеркивают целыми страницами карандаши покорных, а то и угодливых переводчиков, лишь бы кое-как сошлись концы с концами, лишь бы читатель усвоил, кто кого убил и кто с кем «позабавился».

Последнее условие обязательно, потому что – и не совсем по недоразумению – клубничку у нас в последние годы многие читатели причисляют к первостепенно важным атрибутам жанра. Вспоминается скандальная история с журнальной публикацией перевода «Святилища» – детектива, написанного тогда еще малоизвестным писателем Уильямом Фолкнером в тщетной попытке достичь коммерческого успеха. Фолкнер остался Фолкнером, и в этом романе, где есть великолепные страницы, есть специфически фолкнеровские смысловые и синтаксические сгущения, перемены планов и темпа, но есть и включенные, очевидно, в угоду невзыскательной публике, смачные и достаточно экзотичные занятности эротического свойства. В «журнальном варианте», опубликованном в советском журнале, переводчик (или редактор) все истинно фолкнеровское выкинул, зато всю похабщину (а там это выглядит именно так) скрупулезно донес до читателя.

О переводе детективов следовало бы написать отдельную статью, но и здесь приходится упоминать об этом постоянно. Та же Агата Кристи – тонкий стилист, речевые характеристики ее персонажей всегда точно индивидуализированы; диалоги, скажем, между Эркюлем Пуаро и капитаном Гастингсом исполнены чисто английского юмора; кто может догадаться об этом по русским переводам? Кто, не зная оригинала и основывая свое суждение лишь на переводах, посмеет утверждать, что Жорж Сименон владеет элементарными школьными правилами стилистики и синтаксиса (правда, здесь следует оговорить, что один из его постоянных переводчиков, Ю. Корнеев, работает мастеровито; но остальные…)?

А ведь это классика, что же тогда говорить о детективе рядовом! Вот читаем, например, в детективе «ее очередной вздыхатель» (вместо «воздыхатель» или, лучше бы, «поклонник»): где еще, кроме как в «детективпроме», такое встретишь? Зато здесь – на каждом шагу… Мы еще не решили, не до конца решили для себя, что детектив – это литература второго сорта, мы еще об этом спорим, но перевод детективов отдан переводчикам второго (в лучшем случае) сорта в полное и безраздельное пользование, и это наводит на размышления. Как говорится, не до жиру: быть бы живу! Да и стоит ли стараться, если о качестве перевода детективов у нас пишут только в одном случае, когда, обидевшись на автора, решают заодно «пройтись» и по переводчику. Так был раскритикован в центральной печати роман Себастьяна Жапризо «Убийственное лето», а вместе с ним – и блистательный перевод А. Брагинского… Хорошим качеством перевода отличаются разве что книги, выпускаемые в серии «Современный зарубежный детектив» издательства «Радуга» («Прогресс»); здесь работают профессионалы, порой и талантливые профессионалы. Но это – пусть и самое престижное – издание предлагает нам три, максимум шесть детективов в год. А сколько выходит в год во всей стране помимо этого?

Рассмотрим один пример, в котором, как в фокусе, собраны воедино многие недостатки наших детективных публикаций из жизни «гнилого Запада», уже упомянутые выше. Запоздалая и вряд ли вообще уместная публикация (зато уж и в журнале, и вслед за этим в книге); странноватая адресовка – роман напечатан в журнале «Аврора», обращенном к молодежному читателю, и прежде всего к учащимся ПТУ; смакование эротических и иных патологических подробностей в тексте произведения; наконец, явно подтасованные соображения о его разоблачительной силе в послесловии. И, конечно, чудеса перевода… Не назовем до поры имени автора романа (оно пользуется у нас широкой известностью), вдумаемся в объективную картину происходящего на страницах молодежного журнала.

Парижский сутенер в попытке шантажировать клиента своей подруги случайно убивает его, попадается с поличным, отбывает наказание на каторге, бежит затем оттуда и на протяжении восемнадцати лет преподает немецкий язык в школе, ведя при этом жизнь добропорядочного буржуа. И вот, неожиданно оказавшись под угрозой разоблачения, пытается вновь пуститься в бегство и, когда этот план срывается, начинает симулировать безумие. Захватывающе, не правда ли?

Ж. П. Г., как именуют главного и единственного героя романа в его новой жизни, изображен человеком отталкивающим, ненавидящим все и вся. Он не раскаивается в совершенном убийстве, а лишь стремится замести следы. Все действие сводится к изображению нарастающего патологического ужаса Ж. П. Г. перед близящимся возмездием. И все страсти-мордасти, разыгрывающиеся в провинциальном французском городке, дополнительно взбадриваются и подогреваются каторжными воспоминаниями Ж. П. Г. Ну как не поведать читателям молодежного журнала, «к примеру, историю Гориллы. Горилла был не обезьяной, а его напарником: их сковали одной цепью. Прозвали же его так потому, что все тело у него заросло волосами, как у обезьяны. И в течение двух лет Ж. П. Г…» Многоточие принадлежит переводчице, и жаль, что она поставила его на «самом интересном» месте.

Перевод, как уже говорилось, прибавляет этому сочинению немало очарования. Полковник интендантской службы оказывается «интендантским полковником», неотделяемые приставки немецкого языка, который преподает Ж. П. Г., «неотделимыми», короткие пальто, в которых расхаживают по Парижу молодые щеголи, именуются «полупердончиками». Душевное волнение изображается следующим образом: «Корсаж ее между грудями натянут туже, чем обычно, и она не решается смотреть на отца». А вот как сопоставляется внешность двух дам: «Жена его была такой же толстой, как Мадо, но не столь розовой и хорошо сохранившейся». Вряд ли стоит говорить и об имени героя: инициалы «Ж. П. Г.», повторяемые по пятнадцать и по двадцать раз буквально на каждой странице, свидетельствуют об отменном языковом чутье. Думается, сам Ж. П. Г., обучай он не немецкому, а русскому, не смог бы добиться от своих учеников более впечатляющих результатов…

В журнальной публикации роман снабжен послесловием переводчицы, позволяющим ближе познакомиться с механизмом «пробивания» литературы подобного рода в нашу печать. В данном случае он прослеживается с трогательной откровенностью.

Во-первых, главный упор в послесловии сделан на элементы социальной критики, в романе якобы наличествующие: «В критический момент, когда неожиданная встреча с прошлым может мгновенно уничтожить его репутацию и подорвать общественное положение, ему не у кого искать поддержки и помощи. Буржуазный мир оказывается не менее жестоким, чем мир уголовный» (выделено мной. – В. Т.). О чем здесь речь? Почему буржуазному миру брошено столь грубое, хотя в целом и справедливое обвинение? Да потому, что хочется повернее продать роман, в котором все обстоит как раз наоборот: бывший сутенер, убийца и беглый каторжник окружен вниманием и сочувствием и дома, и на службе, и в кругу друзей. Конечно, ему от этого не легче, ведь никто, не зная его прошлого, не может понять его смятения, а открыться людям он боится из-за возможного (или неизбежного) разоблачения, но и только-то. И вот смысл книги фальсифицируется (и, как мы увидим дальше, совершенно сознательно) автором послесловия, а юному читателю «Авроры» предлагается пожалеть несчастненького Ж. П. Г., которого довел до ручки проклятый капитализм.

Цинизм журнальной интерпретации романа становится особенно очевиден, когда в другой статье той же исследовательницы и переводчицы читаешь, что лейтмотив истории Ж. П. Г. – «неизбежный распад личности после совершения ею убийства». Такая трактовка верна, но в молодежном журнале предложена прямо противоположная. Как вы думаете зачем?

Во-вторых, делается попытка продать лежалый товар как новый. Для этого статья о романе, опубликованном на языке оригинала в 1932 году, названа «Имярек продолжает поиск», дата написания, естественно, замалчивается и лишь вскользь упоминается о том, что с этой, как и с многими другими книгами того же автора, «как и в других странах, у нас стали знакомиться несколько позднее»… И в-третьих, и это также весьма характерно, сам писатель представлен в статье как большой друг нашей страны и нашей культуры. Он и «смерти замечательного ленинградского трубочника» посочувствовал, и «с восхищением отозвался о присланной ему библиографии всех его произведений, изданных в СССР», и… все. Других свидетельств интереса данного писателя к культуре нашей страны в послесловии не приводится.