Сначала были бродяжничество, алкоголизм, воровство, недолгая служба в армии – и откос (симуляция психического заболевания), да и многое другое. Не стань он в конце концов (уже в 1980-е годы) писателем, из Элроя вполне мог бы получиться преступник – что ж удивляться тому, что он знает преступный мир как свои пять пальцев и не питает по его поводу ни малейших иллюзий. Как, впрочем, и насчет полиции, которую он воспринимает и описывает как одну из форм организованной преступности. Как, впрочем, и насчет политики – что стало особенно ясно сразу по выходе «Американского таблоида». Причем, если раньше писатель изобличал нравы, царящие в его родном Лос-Анджелесе, то теперь полем битвы и соответственно местом преступления стала уже вся Америка.
Я исхожу из того, что читатель рубрики знаком с «лос-анджелесским периодом» творчества Элроя хотя бы по фильмам. Поэтому ничего пересказывать и анализировать не буду, ограничусь только расхожим суждением: его романы куда глубже и значительней снятых по ним фильмов.
Самому Элрою более-менее понравился оскароносный фильм «Секреты Лос-Анджелеса», а также режиссерская – трехчасовая – версия «Черной орхидеи». Я пытался найти эту версию, но безуспешно, – похоже, она так и не вышла хотя бы на DVD. Особенность прозы Элроя – тонкий психологизм при минимализме изобразительных средств, основанный на невероятных хитросплетениях сюжета и детализованном внимании к насильственной и порочной стороне жизни. Насильственную и порочную сторону кинематограф передавать умеет, психологизм – более-менее тоже, а вот хитросплетения сюжета – огрубляет и комкает. Странно, что до сих пор не сняли телесериала по «Лос-Анджелесскому квартету» – хватило бы в аккурат на четыре сезона.
«Таблоид» и «Шесть тысяч чистыми» я читал в оригинале, по выходе обеих книг; русского издания первой в руках еще не держал и судить о качестве перевода, увы, не могу. Причем в случае с Элроем важно не столько абстрактное качество, сколько особая аура достоверности (достоверности, от которой кровь застывает в жилах), заставляющая тебя продираться сквозь требующий постоянного эмоционального и интеллектуального внимания текст. Как это на сей раз вышло по-русски, пока не знаю. Пятьсот пятьдесят шесть страниц в подлиннике – восемьсот в переводе. Ну, может быть, крупный шрифт…
Трилогия «Америка. Преступный мир» представляет собой во многом личную расправу писателя над кланом Кеннеди, осуществленную как последовательная деконструкция мифа об этом героическом семействе. Действие в «Таблоиде» заканчивается за несколько часов до роковых выстрелов в Далласе; Харви Ли Освальд не фигурирует; общий смысл сводится к тому, что Дж. Ф. К. просто нельзя было не убить. И хотя президент Кеннеди (а в «Шести тысячах чистыми» – и его брат Роберт, и Мартин Лютер Кинг) становится или вот-вот станет жертвой чрезвычайно разветвленного заговора, общая конспирологическая картина настолько реалистична, что фильм Оливера Стоуна «Дж. Ф. К.», по меткому замечанию одного из американских рецензентов, кажется по прочтении романа Элроя безобидной поделкой Уолта Диснея.
Элрой искусно подводит к историческим персонажам (братьям Кеннеди, Гуверу, Хоффе и др.) вымышленных, каковыми являются все трое главных героев: плейбой из ближнего круга молодого президента, при всей своей любви к нему шпионящий за Дж. Ф. К. (потому что деньги нужны) сразу в пользу трех спецслужб; мастер манипулирования общественным сознанием из ФБР (именно он и запускает сплетню о связи президента с Мерилин Монро, «украсив» ее историей о том, что вообще-то дива спит с каждым разносчиком пиццы, не говоря уж о тренерах и массажистах); специально выписанный из Канады убийца-виртуоз по прозвищу Шантажист. Потом вся эта троица перейдет из первого романа трилогии во второй.
Но дело даже не в том, насколько скверный человек сам Дж. Ф. К. (да и вся семейка), а в том, что он не более чем продукт пиар-технологий, чересчур много о себе возомнивший и, вопреки изначальному намерению кукловодов, нежданно-негаданно набравший недюжинный политический вес, – а раз так, то от него необходимо как можно скорее избавиться.
Моральные ограничения? Но их в преступном мире большой политики (да и малой) нет. Хороша или плоха марионетка, ей положено знать свой шесток. И если вместе с ней провалится в тартарары вся американская «оттепель», она же «эра Кеннеди», то и черт с ней, с «оттепелью»!
У Элроя нет на этот счет иллюзий. И ни на какой другой. И его вот-вот широко издадут у нас. Уже издали. Вот почему (а не из-за того, о чем вы, возможно, подумали) в нашей стране, похоже, начинается год Элроя.
Нобелевская награда нашла настоящего героя[32]
Нобелевская премия по литературе присуждена всемирно знаменитому перуанскому прозаику Марио Варгасу Льосе. Это первое вменяемое решение Нобелевского комитета за долгие годы. Начиная с 2005-го, когда нобелеатом стал Гарольд Пинтер, – утверждают многие. Но ведь Пинтер второй драматург Англии и примерно двадцать второй – мира, тогда как британский (и всемирный) драматург № 1 Том Стоппард Нобелем почему-то обойден. Я бы поэтому назвал последним вменяемым жестом Нобелевского комитета присуждение премии в 1999 году немецкому прозаику Понтеру Грассу.
Причин у подобной невменяемости три. Это традиционная любовь академиков к поэзии, особенно на неведомых им языках (оценивая поэзию, куда легче замаскировать собственную некомпетентность, чтобы не сказать невежество), столь же традиционный и нарастающий год от года антиамериканизм (не дождались Нобеля ни Норман Мейлер, ни Сэлинджер, да и сейчас в очередной раз обнесли Филипа Рота, Дона Делилло, и целый ряд других выдающихся писателей) и, наконец, правящая воистину сатанинский бал политкорректность, по правилам которой любой конкурс должна выигрывать одноногая и слепая престарелая негритянка, непременно являющаяся лесбиянкой и, желательно, подвергаемая политическим гонениям. Ряд решений последних лет – Нобель Дороти Лессинг, Герты Мюллер, да и Эльфриды Елинек тоже, – свидетельствует о том, что до искомого идеала политкорректности членам Нобелевского комитета буквально рукой подать.
В фаворитах нынешнего года ходили, например, кенийский прозаик Нгуги Ва Тьонго, сирийский поэт Адонис, шведский поэт Томас Транстремер, тогда как Льоса котировался у букмекеров 25:1 – наравне с американским поэтом-графоманом Джоном Эшбери (Белла Ахмадулина – 66:1, Евгений Евтушенко – 150:1), но, слава богу, на этот раз пронесло. Марио Варгас Льоса – кандидатура пусть и несколько устаревшая, но вполне достойная.
Писатель хорошо известен в нашей стране и, что немаловажно, переведен не только оперативно, но и прекрасно – нашим бывшим земляком, а ныне москвичом Александром Богдановским, которому приношу самые горячие поздравления. «Зеленый дом», «Тетушка Хулия и писака», «Рота добрых услуг», «Война конца света» – все это когда-то входило у нас в набор обязательного интеллигентского чтения – несколько позади Борхеса, Габриэля Гарсиа Маркеса и Хулио Кортасара, но впереди, скажем, Карлоса Онетти, Аугусто Роа Бастоса или Карлоса Фуэнтеса (вчерашняя нобелевская котировка которого – 33:1), – а по роману «Город и псы» у нас и вовсе сняли в 1986 году фильм «Ягуар».
Это был – и в значительной мере остается – латиноамериканский магический реализм, который у нас в советское время привечали за антиколониализм и антиамериканизм и широко издавали (правда, с изрядными изъятиями в области, сказали бы доктор Щеглов с продюсером Прянишниковым, «жесткой эротики»), тогда как интеллигентная публика вычитывала из них антисоветскую сатиру и опять-таки как раз литературное порно. К тому же многие из магических реалистов – Льоса в том числе – были леваками, дружили с Фиделем и даже с диктатором Трухильо.
Творческий кризис Льосы, начавшийся после «Войны конца света» (его, бесспорно, вершинного произведения 1981 года), связан, скорее всего, далеко не в последнюю очередь с мировоззренческим: от левых Льоса – уже не только писатель, но и общественный, а то и политический деятель – ушел, к правым так и не пришел; хуже того, угораздил однажды – в роли независимого политика – в весьма неприятную ситуацию и вышел из нее не без репутационных потерь. Ну и, конечно же, прошло его время. Впрочем, и поздние книги, написанные по принципу «тех же щей, да пожиже влей», еще вполне удобоваримы, а последняя из них – «Похождения скверной девчонки» (2006) – представляет собой латиноамериканский ремейк флоберовской «Мадам Бовари».
Марио Варгас Льоса, сын водителя автобуса и дочери плантатора, ставшего позднее фабрикантом и дипломатом, – происхождение довольно курьезно. Незрелым юношей женился на родственнице тринадцатью годами старше него. Защитил докторскую диссертацию по творчеству Гарсиа Маркеса, после чего два будущих нобелеата разругались и не разговаривали друг с дружкой тридцать лет. Так стоит ли удивляться его едва ли не пожизненному интересу к классовой борьбе, прелестям продажной любви и дружескому вероломству? Нобелевскую премию ему присудили с формулировкой «за детальное описание структуры власти и за яркое изображение восставшего, борющегося и потерпевшего поражение человека».
Нобелеатов у нас в последние годы начинают спешно переводить. С Льосой это не понадобится – его будет достаточно столь же пожарными темпами перепечатать. Тем, кто еще не знаком с его творчеством, я бы порекомендовал начать с «Тетушки Хулии и писаки», прочитать (вернее, попробовать прочитать; она очень длинная) «Войну конца света», а потом уж – и если пойдет – приниматься за все остальное.
Перечитывать Льосу – овчинка не стоит выделки; не столь он все же глубок, да и не столь хорош тоже; поэтому тем, кто уже читал его, я бы посоветовал удовольствоваться мыслью о том, что на сей раз – исключительно ради разнообразия – нобелевская награда нашла героя.
Нобелевский ноблесс оближ[33]
В питерской «Амфоре» вышел в русском переводе роман Герты Мюллер «Качели дыхания» (2009) – роман, судя по всему, и принесший ей в том же году Нобелевскую премию по литературе, официально присужденную «за сосредоточенность в поэзии и честность в прозе, с которыми она описывает жизнь обездоленных» – то есть фактически за благие авторские намерения (или за конъюнктурный расчет, за благие авторские намерения выдаваемый). Роман вышел, я бы сказал, не просто в «Амфоре», но, разумеется, в «Амфоре». А почему, собственно говоря, разумеется?