– А что, Джон, не больно ли хорошо, не больно ли счастливо живет миролюбивый народ невиданными темпами строящей реальный социализм независимой Кубы? Так не послать ли нам туда, на Остров Свободы, тысячу-другую наемников, грязных насильников, сифилитиков, грабителей и убийц, чтобы они расстреляли наконец кубинскую революцию из проржавевших стволов своих смит-вессонов? А налей-ка мне, Джон, литруху виски, а то я разволновался, мерзавец я старый! Нет, лучше пусть мне нальет Джоанна, а потом, после того как я ее попользую, глядишь, и тебе там чего-нибудь обломится, ха-ха-ха!
Вот так (и только так) и написаны «Благоволительницы»: давайте зароем этих жидов в землю и сделаем вид, будто их умертвили хохлы… Не путайся с украинками, Генрих, у всех у них тут, в Крыму, сифилис под юбкой, ангина во рту, геморрой в жопе и партизан в сутенерах, а почитай-ка лучше Платона – вот он тебе на языке оригинала – и вставь, раз уж тебе невтерпеж, вставь наконец, сладкий мой, мне, своему товарищу по партии и начальнику по службе, вставь наконец своему оберштурмбанфюреру…
И все это на голубом глазу, на восьмистах страницах убористого шрифта, в прославленном издательстве интеллектуальной литературы.
Книга уже поступила в магазины Петербурга – и вот-вот книжный обозреватель одной известной радиостанции перескажет вам своими словами приведенную в начале этой рецензии аннотацию «Благоволительниц» и с деланным равнодушием (за которое его там и держат) бросит: «Читайте!» Это он вас (скорее всего, по неведению) захочет пропагандистски обуть. Рубликов так на шестьсот, на семьсот нагреть – и обуть… Поэтому я и говорю вам заранее: Джон Литтел, «Благоволительницы» – НЕ ЧИТАЙТЕ!
Саморазоблачения 80-летнего Умберто Эко[36]
«Благоволительницы» Литтела, о которых у нас шла речь неделю назад, складываются в своеобразную тематико-психологическую и стилистическую дилогию еще с одним «интеллектуальным бестселлером всемирного звучания» – с романом Умберто Эко «Пражское кладбище». Роман итальянца вышел позже, но трактует события куда более ранние; по-русски обе книги выпущены одновременно, поэтому вопрос о том, в каком порядке их лучше читать, я оставляю на усмотрение читателя. Тем более что лучше их вообще не читать – ни ту ни другую.
У Райнера Марии Рильке есть потрясающее стихотворение (маленькая поэма) «Пражское кладбище»: о том, как Христос вновь приходит в мир и, никем не узнанный, склоняется над могилой знаменитого пражского раввина (создателя Голема) – склоняется и начинает донимать его вопросами теологии, телеологии и главным образом теодицеи. Мол, если Господь, Отец Мой, сущ (и единосущ), то почему все на земле так плохо?.. Роман Умберто Эко написан, однако, о другом.
Но если о другом, то тогда о чем же?..
Умберто Эко нынче восемьдесят. А восемьдесят лет – тот возраст, в котором и литературной знаменитости хочется напомнить о себе если уж не взрывом, то взвизгом. Хочется напомнить о себе битьем бокалов. Звоном хрусталя, хрустальным звоном. Хочется напомнить о себе битьем стекол, витрин и, по возможности, физиономий. Хочется напомнить о себе пресловутой Хрустальной ночью. Если уж не фактической, то хотя бы умозрительной.
И вот восьмидесятилетний антифашист нобелевский лауреат Гюнтер Грасс пишет и печатает мемуары, в которых признается в том, что был в юности нацистом и эсесовцем. Книги Грасса не расходятся уже тридцать лет, но как раз эта уходит со свистом.
И вот восьмидесятилетний нобелевский лауреат Александр Солженицын затевает двухтомное издание «Двести лет вместе» – и впервые с тех пор, как рухнул Советский Союз, становится хоть кому-то, пусть и ненадолго, со своими утомительно-надсадными писаниями интересен.
И вот восьмидесятилетний нобелевский НЕлауреат (что само по себе скандал) Умберто Эко выпускает «Пражское кладбище» – псевдоисторический роман о некоем капитане Симонини, который якобы и сочинил (а вернее, составил) всемирно знаменитую фальшивку – «Протоколы сионских мудрецов», – и после провала нескольких книг за последние годы вновь становится популярен.
Новой популярности Эко безмерно способствуют несмолкающие протесты той публики, которую в нашей стране принято называть изряднопорядочной. Начиная с главного раввина Святого города (Рима все-таки, а не Иерусалима). Но на нем не заканчивая. Далеко не заканчивая…
Что, впрочем, и неудивительно: устами Симонини (и его альтер эго) – человека, отнюдь не лишенного обаяния, – итальянский писатель излагает едва ли не все претензии, обоснованные или нет, к «международному еврейству» (формула Генри Форда), накопившиеся за две тысячи лет у юдофобов всех мастей и оттенков.
Конечно, излагая и интерпретируя антисемитские клише, буржуазный гуманист Эко исподволь высмеивает их или как минимум компрометирует – но так ли уж престарелый писатель искренен в этом вопросе?
Вспоминается древний казус в стане Александра Великого. «Порадуй нас: воспой доблесть македонских воинов!» – велел он рапсоду, и тот воспел. «А теперь позабавь нас: высмей трусость македонских воинов!» – продолжил Александр, и рапсод высмеял. Александр пришел в ярость и распорядился казнить рапсода: «Ведь и слепому видно, когда ты был искренен, а когда нет!» Правда, македонские воины все же упросили императора смилостивиться над себе на голову чересчур искусным певцом.
Вот и по адресу Эко звучат обвинения в том, что он искренен в юдофобских инвективах, а отнюдь не в их опровержении. Обвинения, конечно, ложные – но тиражам «Пражского кладбища» вся эта суматоха, безусловно, идет на пользу. Плохого пиара, как и плохой водки, не существует в природе.
Собственно говоря, Эко пользуется (только все же искуснее) тем же приемом, что и Литтел: разоблачительные речи героя звучат у него в романе саморазоблачительно. А поношения еврейства оборачиваются похвалой: скажем, Симонини с отвращением докладывает читателю о том, что евреи, дескать, овладевают языком страны пребывания буквально за неделю и в дальнейшем говорят на нем без малейшего (гм, ой ли…) акцента.
Или утверждает, будто евреи, изуродованные обрезанием, из-за этого постоянно одержимы похотью и залюбливают своих (да и чужих) жен буквально до смерти. Любопытно, что эта проходящая через весь роман лейтмотивом мысль впервые приходит в голову капитану Симонини при личном знакомстве с Зигмундом Фрейдом, «чахоточную жену» которого он заранее лицемерно жалеет: за…бут, мол, тебя – и все дела!
Фрейд, Дюма, Шопен, Лео Таксиль – кого только в этом романе нет. Один-единственный капитан Симонини – лицо вымышленное. Да и то…
Считается, что «Протоколы сионских мудрецов» сфабрикованы в России. Строго говоря, это даже доказано. Однако сами фальсификаторы вроде бы «творчески обработали» в «Протоколах…» не антисемитский даже, а антироялистский анонимный памфлет против Наполеона «Малого», получивший некогда распространение во Франции. Так что полуитальянец-полуфранцуз Симонини, в общем-то, не совсем из пальца высосан.
«Протоколы сионских мудрецов» – отнюдь не единственное «произведение» Симонини, а просто наиболее грандиозное. На фабрикации фальшивок, – сегодня сказали бы, на литературном фотошопе, – предприимчивый капитан и специализируется. Один из российских критиков справедливо усмотрел в этом сатиру на постмодернизм и, строго говоря, автоэпиграмму, потому что и сам Эко, разумеется, постмодернист. И все же эпиграмма получилась с двойным дном, чтобы не сказать, с душком, добавлю я от себя.
«Протоколы сионских мудрецов» – книга, разумеется, удивительная. Фальшивка или нет (да нет, конечно, фальшивка), но сатирический прогноз, сбывшийся на восемьдесят пять процентов, а то и на все девяносто. Опровергая и отвергая аутентичность «Протоколов…» как признательных показаний участников всемирного еврейского заговора, нельзя не изумиться политической прозорливости, психологической убедительности, да и литературным достоинствам этого текста. Нилус, вы говорите? Капитан Симонини? Ну-ну…
Роман «Пражское кладбище», напротив, литературными достоинствами отнюдь не блещет. Это вялая старческая проза с претензией на барочную избыточность, буйство глаз и половодье чувств. И тем не менее я бы удержался от рекомендации «НЕ ЧИТАТЬ!», будь этот роман хоть сколько-нибудь нормально переведен на русский…
«Дедушка описывал прозорливые иудейские очи, лицемерием несказанным доводящие людей до посинения. Описывал их нечистые ухмылки, их раззявленные гиеньи пасти, зубы торчком, взоры тяжелые, развратные и скотские, носогубные складки подвижные, усугубляемые ядовитостью, и носы, крючковатые, наподобие клювов южных птиц… Что ж до глаз – о, их глаза! Лихорадочно вращаются в орбитах у евреев их зрачки цвета горелых гренков, знак заболевания печени, где накопилась вся их желчь за восемнадцать столетий. Вокруг зрачков – размякшая кожа нижних век, испещряемая тысячью морщин каждый год, и уже в двадцать лет иудей выглядит потасканным, почти старик. При ухмылке его напухшие веки прижмуриваются, оставляя еле проницаемую щель, и это примета лукавства, как расценивают некоторые, или же гримаса похоти, как утверждал мой дед».
Вот такая вот смесь машинного перевода, стилистической какофонии и прямой безграмотности правит бал на сотнях страниц этого якобы интеллектуального текста.
«Завидев такого, как я, чистого господина, в выколоченном цилиндре, они, неровен час, норовили отважиться на прикасания и даже подсунуть свою под мою руку; их близость пахла бы отвратительным грошовым парфюмом, сливающимся с запахом их пота, и это было бы такое невыносимое амбре (не хотел бы я потом снова увидеть ту или иную во сне!), что при приближении подобной пропащей я лупил палкой по воздуху, выгораживал около себя пространство защищенное и недоступное. И они понимали с ходу. Их сестра привыкла, чтобы ею командовали, и палку уважает».
Ситуация не банальная, хотя и вполне понятная. Переводчица Елена Костюкович (долгие годы живущая в Италии и облыжно имеющая и там, и в России статус культовой) обладает эксклюзивными русскими правами на всего Эко. Хочешь печатать его прозу по-русски – изволь печатать ее в переводе Костюкович.