Образцовый пример кризиса старения — это сентиментально-ироническая опера Кавалер розы Рихарда Штрауса, чья героиня, богатая светская львица и замужняя женщина, решает положить конец своим романтическим приключениям. После ночи с молодым поклонником, безумно в нее влюбленным, маршальша переживает неожиданное откровение. Это происходит в конце первого акта, сразу после ухода Октавиана. Она сидит в одиночестве за туалетным столиком, как делает каждое утро. Это ежедневный ритуал оценивания себя, знакомый каждой женщине. Она смотрит в зеркало и, ужаснувшись, начинает рыдать. Ее молодость прошла. Заметьте, маршальше не кажется внезапно, что она подурнела. Она всё так же красива. Откровение маршальши духовное, то есть оно случается исключительно в ее воображении и не связано с тем, что она действительно видит. Но от этого ее потрясение не меньше. Она набирается смелости и принимает болезненное, благородное решение. Она устроит так, что ее дорогой Октавиан влюбится в девушку своего возраста. Ей нужно отбросить иллюзии. Она больше не годится ему в любовницы. Теперь она «старая маршальша».
Штраус написал свою оперу в 1910 году. Современных любителей оперы крайне удивляет факт, что, согласно либретто, возраст маршальши — всего тридцать четыре года; в наши дни ее роль обычно исполняют сопранистки, которым за сорок, а то и за пятьдесят. Если бы маршальшу играла привлекательная женщина тридцати четырех лет, ее горе казалось бы попросту невротическим, а то и смехотворным. Сегодня редкая женщина в тридцать четыре года будет считать себя старой и решительно непригодной для романтических отношений. Последние несколько поколений людей стали жить значительно дольше, а вместе с тем повысился пенсионный возраст. Однако для женщин форма жизни осталась той же самой. В ней неизбежно случается момент, когда женщине приходится признать себя «слишком старой». И этот момент всегда — с объективной точки зрения — наступает слишком рано.
Для прошлых поколений возраст отречения был еще меньше. Полвека назад женщину сорока лет списывали со счетов как решительно старую. Не имело смысла даже пытаться сопротивляться. В наше время нет фиксированного срока, после которого засчитывается поражение возрасту. Кризис старения (я говорю сейчас только о женщинах в развитых странах) начинается раньше, но длится дольше; он распылен по большей части жизни женщины. Она еще даже не приближается к тому, что резонно назвать «старостью», когда начинает беспокоиться о своем возрасте, начинает лгать (или испытывать соблазн солгать). Кризис может наступить в любое время. Этот момент определяет совокупность личных («невротических») уязвимостей и колебаний общественных нравов. Некоторые женщины не испытывают кризиса до тридцати лет. Но никто не может избежать чудовищного шока по достижении сорока. Каждый день рождения, особенно предваряющие новое десятилетие — у круглых чисел есть особая власть, — знаменует новое поражение. В ожидании почти столько же боли, сколько в самой реальности. С тех пор как примерно поколение назад последний рубеж молодости отодвинулся до тридцатилетия, возраст «двадцать девять» приобрел особенно щемящий окрас. Тридцать девять лет — тоже непростое время; целый год рефлексии в состоянии мрачного потрясения на пороге среднего возраста. Эти границы произвольны, но от этого не менее ощутимы. Едва ли женщина в сороковой день рождения чем-то отличается от себя самой в возрасте тридцати девяти, тем не менее этот момент ощущается как поворотный. Задолго до того, как ей в действительности исполнилось сорок, она уже долго готовила себя к грядущему удару. В жизни каждой женщины одна из самых больших трагедий — это просто-напросто прибавление лет; уж точно это самая долгая трагедия.
Старение — это цикличный рок. Это кризис, который никогда не проходит, потому что тревога не может исчерпать себя. Это кризис воображения, а не «реальной жизни», и как следствие он запускается по кругу вновь и вновь. Территория старения (в отличие от подлинной старости) не имеет четких границ. До какого-то момента каждый определяет их сам для себя. В начале очередного десятилетия — после того как уляжется начальный шок — трогательный и отчаянный инстинкт выживания толкает многих женщин отсрочить рубеж до следующей круглой даты. В подростковом возрасте тридцатилетие кажется концом жизни. В тридцать женщина откладывает свой приговор до сорока. В сорок она снова дает себе еще десять лет.
Я помню, как плакала моя лучшая подруга по колледжу в свой двадцать первый день рождения. «Лучшая часть моей жизни позади. Больше я не молодая». Она училась последний год; близился ее выпускной. Сама я была на первом курсе, куда поступила очень рано, в шестнадцать. Я растерялась и неумело попыталась утешить ее — двадцать один, сказала я, это еще не так уж много. Откровенно говоря, я не понимала, чем она так расстроена. Для меня это означало что-то хорошее: теперь можно самой отвечать за себя, быть свободной. В шестнадцать я была еще слишком юна, чтобы ощутить на себе это расплывчатое, амбивалентное требование общества перестать думать о себе как о девушке и начать думать как о женщине. (Сейчас в Америке это требование может подождать до тридцати, а то и дольше.) Но даже если ее печаль показалась мне абсурдной, я должна была понимать, что подобные переживания у юноши, которому исполняется двадцать один, были бы не просто абсурдны — они вообще трудно вообразимы. Только женщины переживают о возрасте так нелепо и надрывно. И, как это бывает с кризисами, ненастоящими по сути, а потому непроизвольно воспроизводящими себя (поскольку опасность по большому счету — фикция, отрава воображения), моя подруга в дальнейшем вновь и вновь проходила через те же страдания, каждый раз как в первый.
Я была на ее тридцатом дне рождения. Она имела за плечами внушительный послужной список романов, большую часть десятилетия провела за рубежом и только недавно вернулась в США. Когда я познакомилась с ней, она была симпатичной; теперь стала красавицей. Я пошутила над тем, как она плакала по поводу своего двадцатиоднолетия. Она посмеялась и сказала, что не помнит такого. Но тридцать, вздохнула она, это уже в самом деле конец. Вскоре она вышла замуж. Теперь ей сорок четыре. Пускай она уже не красавица в общепринятом смысле этого слова, она всё еще эффектна, харизматична и полна жизни. Она работает учительницей младших классов; ее муж, на двадцать лет ее старше, — моряк торгового флота. У них один ребенок, ему девять. Иногда, когда муж в отлучке, она заводит любовника. Недавно она сказала, что сороковой день рождения дался ей тяжелее всех (на нем я не присутствовала), и хотя ей осталось всего несколько лет, она собирается наслаждаться жизнью, пока может. Она превратилась в одну из тех женщин, которые при каждой возможности в каждом разговоре упоминают свой возраст и делают это со смесью напускной отваги и жалости к себе, и этим сантиментом не сильно отличаются от женщин, которые о своих годах регулярно врут. Тем не менее старение расстраивает ее куда меньше, чем двадцать лет назад. Рождение ребенка, тем более довольно позднего — когда ей было за тридцать, — определенно помогло ей смириться со своим возрастом. Полагаю, в пятьдесят она не менее мужественно продолжит откладывать отставку на потом.
Моя подруга — из наиболее удачливых и стойких жертв кризиса старения. Большинство не так сильны духом и не так безобидно комичны в своем страдании. Но почти все женщины испытывают его в том или ином виде, этот повторяющийся паралич воображения, который начинается еще в юном возрасте и низводит их жизнь до вычисления потерь. Правила общества жестоки к женщинам. Обреченные своим воспитанием никогда по-настоящему не повзрослеть, они и устаревают раньше, чем мужчины. Многим женщинам до тридцати лет не удается обрести относительную сексуальную свободу и реализовать свои потребности. (Женщины созревают так поздно — явно позднее, чем мужчины, — не по биологическим причинам, но потому что наша культура тормозит их развитие. Почти все пути для выплеска сексуальной энергии, доступные мужчинам, для женщин закрыты, и как следствие им требуется так много времени, чтобы хоть отчасти преодолеть внутренние ограничения.) И как раз когда они достигают своей сексуальной зрелости, они уже перестают считаться сексуально привлекательными. Двойной стандарт старения отнимает у женщин эти годы — между тридцатью пятью и пятьюдесятью, — когда они, вероятно, могли бы достигнуть пика своей эротической жизни.
Тот факт, что женщины ожидают от мужчин комплиментов, и то, как их самооценка зависит от комплиментов, отражает, насколько глубоко этот двойной стандарт психологически ослабляет женщин. Мало того что общество требует от каждого выглядеть как можно более молодо, оно навязывает ценности «женственности», которые приравнивают сексуальную привлекательность женщины к молодости. Мужчине не понять, как отчаянно женщина желает быть «правильного возраста». Когда заканчивается ее молодость, ее самооценка и удовольствия в жизни оказываются в огромной опасности. Для большинства мужчин старение ассоциируется с сожалениями, мрачными предчувствиями. Но большинство женщин испытывают еще и стыд. Старение для мужчин — это неизбежность, удел человеческого существа. Для женщины старение — не просто неизбежность. «Женщина» имеет более узкое определение, чем просто «человек», и потому для нее это еще и уязвимость.
Быть женщиной — значит быть актрисой. Быть женственной — значит разыгрывать спектакль, со своими костюмами, декорациями, освещением и характерными жестами. С раннего детства девочек учат патологически одержимо заботиться о своей внешности и глубоко калечат (лишая их способности полноценно повзрослеть) стрессом от того, что им всё время нужно преподносить себя как физически привлекательные объекты. Женщины чаще мужчин смотрятся в зеркало. Это буквально их обязанность — смотреть на себя, и смотреть часто. Не нарциссичная женщина не считается женственной. А женщину, которая большую часть своего времени тратит на уход за внешностью и покупки предметов красоты, общество не называет тем, кем она является: в своем роде нравственной идиоткой. Ее считают вполне нормальной, а другие женщины, занятые работой и заботой о большом семействе, ей завидуют. Нарциссизм проявляется постоянно. От женщины ожидают, что она исчезнет несколько раз за вечер — в ресторане, на вечеринке, во время антракта или в гостях, — просто чтобы проверить, всё ли в порядке с ее обликом, не смазалась ли косметика, не выбилась ли прядь, не запачкалась и не помялась ли одежда, всё ли сидит как надо. Приемлемо даже совершать эти действия на публике. В ресторане или за чашкой кофе женщина может без стеснения достать зеркальце и поправить макияж или прическу перед своим мужем или друзьями.