— Что же ты видел? — спросил я отца Панкратия.
— Помню, — отвечает он, — когда я задремал, подходит ко мне удивительной, ангельской красоты отрок и спрашивает: «Тебе больно, отец Панкратий?» Теперь ничего, — отвечал я, — слава Богу! «Терпи, — продолжал отрок, — ты скоро будешь свободен, потому что тебя купил господин, и очень, очень дорого»...
— Как, я опять куплен? — возразил я.
— Да, куплен, — отвечал с улыбкою отрок, — за тебя дорого заплачено, и господин твой требует тебя к себе. Не хочешь ли пойти со мной? — просил он.
Я согласился. Мы шли по каким-то слишком опасным местам; дикие, огромные псы готовы были растерзать меня, злобно кидаясь на меня, но одно слово отрока — и они вихрем неслись от нас. Наконец, мы вышли на пространное, чистое и светлое поле, которому не было, кажется, и конца.
— Теперь ты безопасен, — сказал мне отрок, — иди к господину, который вон, видишь, сидит вдали. Я посмотрел и, действительно, увидел трех человек, рядом сидевших. Удивляясь красоте места, радостно пошел я вперед; неизвестные мне люди в чудном одеянии встречали и обнимали меня; даже множество прекрасных девиц в белом царственном убранстве видел я: они скромно приветствовали меня и молча указывали на даль, где сидели три незнакомца. Когда я приблизился к сидевшим, двое из них встали и отошли в сторону; третий, казалось, ожидал меня. В тихой радости и в каком-то умилительном трепете я приблизился к незнакомцу.
— Нравится ли тебе здесь? — кротко спросил меня незнакомец. Я взглянул на лицо его: оно было светло; царственное величие отличало моего нового господина от людей обыкновенных. Молча упал я в ноги, к нему и с чувством поцеловал их; на ногах его были насквозь пробиты раны. После того я почтительно, сложил на груди моей руки, прося позволения прижать к моим грешным устам и десницу его. Не говоря ни слова, он подал ее мне. И на руках его были также глубокие раны. Несколько раз облобызал я десницу незнакомца, и в тихой, невыразимой радости смотрел на него. Черты моего нового господина были удивительно хороши; они дышали кротостью и состраданием; улыбка любви и привета была на устах его; взор выражал невозмутимое спокойствие сердца его.
— Я откупил тебя у госпожи твоей, и ты теперь навсегда уже мой, — начал говорить мне незнакомец. — Мне жаль было видеть твои страдания; твой детский вопль доходил до меня, когда ты жаловался мне на госпожу твою, томившую тебя холодом и голодом; и вот ты теперь свободен навсегда. За твои страдания я вот что готовлю тебе.
Дивный незнакомец указал мне на отделение: там было очень светло; красивые сады, в полном своем расцвете, рисовались там, и великолепный дом блестел под их эдемской сенью. «Это твое, — продолжал незнакомец, — только не совсем еще готово, потерпи. Когда наступит пора твоего вечного покоя, я возьму тебя к себе; между тем побудь здесь, посмотри на красоты места твоего и терпи до времени: претерпевый до конца, той спасен будет!
— Господи! — воскликнул я вне себя от радости, — я не стою такой милости! При этих словах я бросился ему в ноги, облобызал их; но, когда поднялся, предо мною никого и ничего не было. Я пробудился. Стук в доску на утреню раздался по нашей обители, и я встал тихонько с постели на молитву. Мне было очень легко, а что я чувствовал, что было у меня на сердце — это моя тайна. Тысячи лет страданий отдал бы я за повторение подобного видения. Так оно было хорошо!
Серафим (Веснин С. А.). Письма святогорца, письмо 15.
М., 1895
Видение Рая преподобным Евфросином
В IX веке от Рождества Христова, в одном из египетских монастырей жил святой Ев- фросин (11/24 сентября). Он родился в одном амморейском городе близ Палестины.
В монастыре он проходил послушание повара. Он трудился без устали в поварне для братии и, разжигая вещественный огонь, разгорался в сердце невещественным огнем любви к Богу. Он видел много глумлений и обид от братии; переживал всякие унижения, оскорбления, насмешки. Но все это терпел доблестно и переносил незлобиво и благодушно.
Среди пучины зол и скорбей Евфросин имел в сердце своем единую отраду — любовь к Богу, которая давала ему радость и утешение. Эта любовь согревала его во мраке и холоде окружавшей его вражды; была светлым лучом, сладостно ласкавшим его одинокую, горькую жизнь.
Так, осмеиваемый и презираемый, как ничтожный человек, жил долгое время Евфросин. Но никто не хотел взглянуть на него иначе, никому и в голову не приходило подумать о том, как он живет. А он жил как святой, угождая и служа Богу великими добродетелями. Скрывая свои подвиги от людей, он втайне совершал благие дела, глубоко тая их от братии. Он жил в своем внутреннем, духовном мире, кроткий, любящий всех оскорбителей своих и все им прощающий, молящийся за врагов своих и благословляющий ненавидящих его.
Так жил Евфросин, и никто из братии не хотел узнать, что среди них находится человек, которого они глубоко недостойны.
И так все продолжалось, и шло время в поругании и скорби для Евфросина от окружающих его и в его непрестанной, внутри себя и втайне творимой, молитве к Богу и в пламенной любви к Нему. Этой жизнью Евфросин достиг великой святости: Бог утешал его и давал ему радость в невыносимой земной жизни. Господь посылал Ангелов Своих, и они восхищали его в рай сладостей.
По временам Господь восхищал его в рай, чтобы он отдыхал и вкушал там небесное, невыразимое наслаждение, и после при продолжающемся ощущении его в своем сердце мог терпеть свою жизнь.
Вместе с Евфросином жил в монастыре один пресвитер по имени Власий. Этот Власий был соотечественник Евфросина, происходя с ним из одного и того же амморейского города.
Власий отличался благочестием и никогда не оскорблял Евфросина. Он один старался заглянуть в его душу, предполагая в ней добродетель.
Однажды Власий долго молился Богу, прося Его показать ему Своего сокровенного угодника.
И вот Господь соблаговолил прославить Ев- фросина, столько лет поносимого напрасно.
Во время молитвы внезапно, сам не зная каким образом, Власий был восхищен в рай.
Ангел водил его по чудному саду, где он увидел Евфросина-повара. Власий долго стоял в удивлении и глядел на него, потом спросил:
— Ты ли Евфросин, повар нашей обители?
— Я, отец, — отвечал Евфросин. Тогда пресвитер Власий сказал:
— Умоляю тебя, скажи мне, как попал я, грешный и непотребный, в это жилище света и радости, и каким образом и ты находишься здесь?
— Ты молился, отец, — кротко и просто отвечал Евфросин, — и Господь исполнил твою молитву.
В это время дивное благоухание привлекло обоняние пресвитера. Он взглянул туда, откуда несся аромат, и увидел какие-то дивные плоды.
Человек не знает языка неба и потому не может назвать райские предметы по их имени. Созерцая неведомые ему вещи, он не может дать имени чувственным языком, но, применяя к земным понятиям, называет их так, как кажется ему сходным с известными вещами.
Так и Власий, созерцая невиданные плоды, не зная, как их назвать, подумал по-человечески, что это райские яблоки.
А эти небесные плоды стройно висели на тонких ветвях, украшая деревья, высоко поднимавшиеся в сияющем блеске. Они сияли как бы насквозь, неизъяснимое благовоние разливалось от них, и вид их пленял зрение, манил вкус, как цельбоносная, животворная пища.
— Чьи это яблоки? — просил Власий, не умея иначе назвать эти неизвестные ему плоды.
— Мои, благодатию Божиею, — отвечал Евфросин.
— Можешь ты дать мне хоть частицу от одного яблока? — попросил Власий.
— Бери, — казал Евфросин, — что имею, то даю по благости Бога моего.
И Евфросин снял с ветки три яблока и положил их в руки пресвитера.
Рассвет едва брезжил в рассеивающейся темноте...
В черных одеждах вставали со своих суровых лож иноки... Ударили в било... И эти простые, трогательные звуки, как чистая греза о прекрасном бытии, пронеслись в бледных просветах восходящей денницы...
Власий проснулся... Сердце его билось радостью, все оно дышало таким услаждением, какого он до сих пор еще не испытывал никогда. Он взглянул на свои руки и увидел завернутые в платок дивные плоды.
Власий вскочил со своей жесткой постели и, держа в левой руке платок с яблоками, правою несколько раз медленно и благоговейно перекрестился, потом стал ходить взад и вперед по келье. В сердце он чувствовал радость, и его захватывал восторг... В ушах Власия отдавался звон колокола, и лучи рассвета падали на его лицо... Он остановился и долго рассматривал небесные плоды... А они сияли, подобно далеким звездам, сорванным с голубой тверди...
— Это яблоки и в то же время как будто нет, — думал пресвитер, глядя на плоды.
Он брал их руками, словно желая убедиться, во сне ли это происходит или наяву... Но действительность стояла перед Власием яркая и неотразимая, заставляя увериться очевидностью события. Райские яблоки лежали в его руках прекрасные, благоуханные, и свет наступающего утра терялся, как мгла вечера, перед их лучистым отблеском...
Затем, движимый несомненной, непререкаемой действительностью, Власий устремился в церковь с дивными плодами в руках.
Там никого не было, братия не собралась еще в храм к утрени. Но лампады пред образами уже были зажжены старцем прислужником. И их огоньки мерцали в свете быстро наступающего утра... Власий остановился посередине церкви и оглянулся кругом. Евфросин уже пришел, и пресвитер увидел его. Он бросился к Евфросину и прерывающимся голосом сказал:
— Ты был в раю Бога нашего, и ты ли дал мне яблоки?
— Я, отец, — смиренно отвечал Евфросин, — я дал тебе плоды от щедрот Божиих. Но прости меня, отец, я грешник, и нуждаюсь в милосердии Божием.
Евфросин поклонился пресвитеру до земли, и прежде, чем тот успел пошевелиться, мгновенно исчез из церкви.
Власий пошел к игумену и открыл ему все, показывая яблоки. Тот созвал всех иноков и со слов Власия все рассказал им, представляя доказательством эти чудесные плоды. Братия не могли отвести восторженных взоров от них и — пораженные и умиленные — все единомысленно во главе с игуменом пошли к Евфросину, чтобы выпросить у него прощение за свои обиды ему и воздать ему почесть, как великому подвижнику. Но Евфросин скрылся, и они не могли его найти ни в церкви, ни в келье, и нигде по всей