— А семечек нет? — хмуро спросил зверек. — Погрызть бы чего.
— Семечки есть, — озабоченно отвечала Илька. — Но не дам. Сажать буду, чтоб подсолнушки были.
— Ты что, здесь на всю жизнь решила окопаться? — завопил зверек, особенно раздосадованный словом «подсолнушки».
— Федь, — заморгала зверюша, — а какой у нас есть выбор?
— Сдохнуть, — сердито ответил зверек, отворачиваясь к стенке, на которой начали распускаться листья, и подтыкая под себя илькино клетчатое одеяло.
Илька отыскала коробочку с надписью «семена», взяла ножик, чтобы выстругать себе палку-копалку и пошла сеять. Зверек Федя полежал без сна, помаялся совестью — и пошел к ручью: попытаться наловить рыбы. На обед Илька снова ела траву — на сей раз мощную, сочную, с толстыми стеблями, а зверек пил воду из ручья. Вермишель они берегли на черный день. На ужин он принес трех рыбок, изжарил на костре и съел, потому что Илька сначала благодарила, потом говорила, что не голодная, потом, страшно стесняясь, пробормотала, что не может есть животное.
— Ну и дура, — обиделся зверек и тайком облизнулся.
Пили чай с какими-то ароматными листьями. Сели у костра, смотрели на закат, пока Федя не спохватился:
— Илька, часов моих не видела? Неужто на рыбалке потерял?
Часов так и не нашли, решили, что утро вечера мудренее. Утром Илька затрясла зверька: иди, чего покажу. В хижине сквозь стены бил зеленый свет, пахло медом.
Снаружи стены густо кучерявилась яркой листвой и цвели бело-розовыми кистями. Вокруг расстилался зверюшин огородик: из сочной черной земли торчала маленькая, но уже четко различимая морковная и свекольная ботва, вились усы гороха, торчал лук, гордо стояла маленькая, по колено, стеночка молодых подсолнухов.
— Это земля такая! — в восторге кричала зверюша. — В ней все растет!
Зверек тем временем рылся в кармане, что-то выискивая, но нашел только старую бумажку. Скомкал ее, выбросил и ушел ловить рыбу.
На следующий день у них уже была молодая морковка, свекла, чеснок и лук, на особой деляночке появились тощие зеленые колоски, а зверюша хлопотала, устраивая себе подсобный сарай и туалетик (на самой неплодородной земле, чтобы не выросло не пойми что). Илька плела циновки, напевая песни, и пыталась привлечь зверька к плетению, но он сказал что-то обидное про дурацкий остров и глупое благодушие, которое не может привести к спасению, и опять ушел на ручей.
Илька долго возмущенно сопела, так ей было обидно, что Федя не ценит ее усилий, но потом, наконец, успокоилась, посмотрела на свои посадки (зрелище собственноручно выращенных растений всегда вселяет в зверюш оптимизм) и снова запела.
Тут прибежал красный, потный, запыхавшийся зверек с вытаращенными глазами.
— Там! там! — кричал он. — Пойдем! там! там!
Когда он перестал тамтамкать, а зверюша сообразила, в чем дело и бросила свои циновки, оба пошли, потом потрусили, потом порысили, потом побежали и, наконец, понеслись к ручью. У ручья Федя остановился и ткнул пальцем: «Вот».
Возле самого ручья шелестело на ветру, звенело, жужжало и тикало большое дерево. Листья у него были узкие, кожаные, коричневые, цветы зубчатые, как колесики, а вместо плодов с веток свисали часы — точно такие же, как федины потерянные.
— Ахти, — сказала зверюша.
Федя сорвал часы, надел их на ремешок и привязал на лапу.
— Слушай, — сказал он озабоченно. — Я вот думаю, я же ведь рыбу чистил, кости там всякие выбрасывал…
— Пойдем посмотрим, — сказала зверюша.
И действительно, возле своей хижины они нашли дерево, похожее на елку, только вместо иголок были рыбьи косточки, а шишки все состояли из разноцветной чешуи. Немного поодаль прямо из зверюшиных цветочных посадок торчал бумажный куст (как мы помним, зверек бросил туда бумажку). Прямо возле хижины произрастало пуговичное дерево. Зверек схватился за штаны и обнаружил отсутствие самой главной пуговицы.
— Вот что, Федя, — серьезно сказала зверюша, вручая ему нитку с иголкой. — Здесь ни в коем случае нельзя мусорить. Весь мусор надо сжигать, и только там, где точно ничего не вырастет.
Зверек потупился и потихоньку слинял. Илька сделала вид, что ничего не заметила, но мы-то знаем, что он потихоньку выполол несколько кустиков в разных местах острова. Илька тем временем посадила вермишель, соль, сахар и чай, так что на следующий день всего этого у них было больше, чем нужно. Зверек порылся в карманах и внес свой вклад: сухарик, копейку и яблочное семечко. Верней, сажал он только сухарь и семечко, а копейка выпала сама, но потом копеечное дерево так весело звенело на ветру, что зверюша не стала его выпалывать, хотя и опечалилась.
— Ну чего ты расстраиваешься, — говорил вечером зверек, когда они устало сидели у костра, прихлебывая чай.
— Я просто думаю, — еле слышно объясняла зверюша, — что вот мы когда-нибудь отсюда уедем, если на то будет Господня воля, а мало ли, кто этот остров найдет. Приедет какой-нибудь зверец и весь его засадит деньгами, драгоценными камнями…
— Нефтью, — сказал зверек.
— Бензином, — сказала зверюша.
— Оружием, — сказал зверек, и им обоим вдруг стало холодно.
— Ладно, — сказала зверюша, — утро вечера мудренее.
Все утро зверек ходил печальный, а зверюша хлопотала и бегала.
— Вот так всегда, — сказал зверей за обедом. Когда зверькам хотелось позверьковствовать, они обычно начинали свою речь со слов «вот так всегда».
— Бери огурчик, — кротко заметила зверюша.
— Вот так всегда, — проворчал зверек, как бы не обращая внимания, но тем не менее схватив пупырчатый огурчик. — Все, что хорошо начинается, плохо кончается. Я всю ночь не спал. Я боялся. Потому что чем я это все буду защищать? Нет, у меня, конечно, есть зубы и когти, и я даже могу дать какому-нибудь непрошеному зверцу в глаз… Но суть-то в том, что я не предназначен для того, чтобы защищать. И почему вообще я должен отвечать за этот остров? И почему вообще нельзя так, чтобы только плюсы? А то на каждый плюс по десять минусов, сдохнуть можно!
Зверюша вздохнула и пошла к ручью мыть посуду.
Вечером, когда зверюша неожиданно заснула у костра, зверек осторожно перетащил ее в хижину и укрыл одеялом. Пока он тащил одеяло, сложенное в углу, из него выскочил какой-то листок. Зверек вышел с ним наружу и присел у костра. Перед ним был аккуратно нарисованный зверюшей план острова. На плане были тщательно очерчены границы волшебных плодородных земель, предложены места для сжигания и закапывания мусора, обозначены посадки, чудесные деревья («Федино часовое дерево») и кусты. Повсюду зверюша сделала свои примечания: «Здесь растут большие желтые цветы». «Прожорливые маленькие крабы». «Гнездо баклана». «Полосатые камни». «Здесь ветер поет в дырке в скале». «Белые кусты с черными бабочками». «Водопад». «Кусачая крапивища». «Песчаный безветренный пляжик».
Федя аккуратно сложил карту, вернул ее на место, под зверюшин мешок в углу, затем разгреб палкой угли, вынул рыбу, которую он час назад обмазал глиной и запек, и закопал ее в землю возле пуговичного дерева.
На следующее утро Федя кормил Ильку печеной рыбой с куста. Тут уж она не могла отказаться, потому что рыба с самого начала была не живая, а печеная.
Весна была такая быстрая, что очень скоро выдохлась, истощив свои придумки, и уступила место ровному и спокойному лету. Лето длилось и не собиралось кончаться; повсеместно цвели цветы, зверюшин огородик исправно плодоносил, яблоня вымахала огромная, яблоки быстро вызрели и временами глухо хлопались оземь. Зверьки по-прежнему жили в своей цветущей хижине, только сделали над ней крышу из огромных жестких листьев и вокруг нее ров для отвода дождевой воды: они не любили мокнуть и безо всякого удовольствия вспоминали обстоятельства, которые привели их на этот остров. От этих воспоминаний зверек обыкновенно делался очень зол. Он бегал вокруг хижины, выкрикивая всякие обидные слова (обычно он ехидно интересовался у зверюши, отчего ее Бог, с которым она так обстоятельно беседует каждое утро и каждый вечер, не торопится их спасать). Зверюша вообще-то предполагала, отчего, но не спешила делиться догадками со зверьком, а то бы он раззверьковствовался так, что пришлось бы его останавливать с помощью большого тропического ливня.
— Не знаю, — отвечала зверюша, глядя на зверька большими-пребольшими глазами. — Я ведь не все на свете знаю. На все воля Божья.
— Это отговорки! — сердился зверек. — Ты говоришь «воля Божья», чтобы прикрыть свою собственную интеллектуальную трусость.
Надо сказать, что зверюши вообще не особенно храбры. Они, наоборот, довольно робки и застенчивы, и к тому же искренне считают себя не особенно умными и слегка трусливыми. Так что замечание про интеллектуальную трусость попало в цель. Зверюша потупилась и стала с удвоенной энергией штопать зверьковый носок, отчего-то особенно тщательно вытирая усы.
Зверек посмотрел на зверюшу, чтобы добавить ехидностей, но сразу понял, что это было бы очень глупо, и вдруг почувствовал себя гадким, и ему стало ужасно жалко зверюшу, и досадно на себя из-за этой жалости, и еще больше досадно оттого, что из-за каких-то пустяков он совершенно потерял душевное равновесие, когда его обрести так трудно…
— Черт знает что такое делается! — ругнулся зверек и выскочил из хижины. На горизонте виднелась белая точка.
— Илька! — завопил Федя. — Беги сюда! Корабль!
Илька немедленно выскочила, уже с совершенно сухими глазами, и тотчас принялась за дело. Белая точка немного увеличилась, а у зверьков уже был готов костер.
Дым поднимался к небу, зверьки бегали по берегу, махали лапами, ветками и одежками, кричали, как сумасшедшие. Увидев, что корабль повернул и становится все больше, они крепко обнялись, расцеловались, запрыгали, заплясали, а выдохшись, упали на песок.
— Ффух, — выдохнула зверюша, причесывая лапой усы. — Давай собираться.
Зверек посмотрел на ее взлохмаченную мордочку с тщательно причесанными усами и повалился на песок от смеха. Илька поглядела на него и тоже захохотала.