Адам Вишневский-СнергОазис
Затянутое черным дымом солнце уже склонялось к стоку у Западной Свалки, когда мальчик нашел вторую бутылку. Над первой он не долго раздумывал: тут же выпил до дна, хотя и обещал себе, что половину оставит для младшей сестренки. Однако при виде скрещенных костей и черепа, который скалился с грязной наклейки, он забыл обо всем на свете.
Вторая посудина выглядела еще внушительней, ее заполняла густая буро-зеленая жидкость с одуряюще резким запахом, и малыш оставил в бутылке добрую половину, чтобы сестра могла оценить его доброе сердце. Особенно придется по вкусу этой строптивой задаваке солидный возраст находки: бутылка провалялась на мусорнике Восточной Свалки по меньшей мере несколько десятков лет, пока малыш ее не обнаружил под кучей сопревших тряпок, банок из-под кока-колы и выцветшей на солнце макулатуры.
Обрывками рыжих от старости газет мальчик залатал дыры в своем видавшем виды наряде, а перед тем как съехать со шлакового террикона, он обезопасил уязвимое место, подложив под себя двухтомный доклад «Об охране естественной среды». В среднем на каждом метре пути сдирался один лист «Охраны», так что у семейного очага под горой малышу оставалось прочесть лишь последние две страницы этого прославленного произведения.
Мать еще ждала его к обеду — правда, довольно позднему.
— Ты где пропадал?
— Бил баклуши на куче.
— Я тут кричу целый час, надрываюсь, а этот щенок как в помои канул!
Обычно так начиналась долгая нотация, и малыш, чтобы хоть немного улестить мать, раскурил найденный по дороге «бычок». Но только он выпустил изо рта облачко табачного дыма, как мать нашла ему другое занятие.
— Сбегай к канаве за Южным Мусорником, принеси полведра промышленных стоков.
— Сейчас, мамочка. А может, лучше после обеда?
— Нет, сынок. Беги, милый, сейчас, а то мне нечем разбавить суп. Дедушка у нас совсем плох. Врач велел в его порцию добавлять немного чистых промышленных стоков. Старику вредно есть чересчур калорийную пищу.
— А я что-то знаю, а не скажу! — пропела писклявым голоском семилетняя сестренка.
Она покосилась в сторону разрушенного энергобункера: там, на металлической крышке, лежал девяностолетний старик. Малыш поднял ржавое ведро, оттащил сестренку от костра и потянул за собой по дорожке, петлявшей между горами ржавого лома, через древнее кладбище автомобилей к Южному Мусорнику.
— Ну, выкладывай, что ты знаешь? — потребовал он, погрузив ведро в сточную канаву.
— Знаю, а не скажу, и все! — заупрямилась сестренка.
— А я тебе что-то дам, если скажешь.
— А что?
— Что-то очень вкусное.
— Покажи!
— Закрой глаза, открой рот.
Девчушка присела на корточки, и малыш вытащил из кармана бутылку, липкую от буро-зеленой жижи. Пришлось поковырять в бутылке пальцем, чтобы вытряхнуть густую массу в ее широко раскрытый рот.
Она открыла глаза.
— Дай еще.
— Больше нет. Ты что так торопилась — вкусно было?
— Еще как! — Она сглотнула слюнки.
— Ну, давай говори, что ты там знаешь.
— Знаю, почему дедушка так долго живет.
— Ну?
— Подсмотрела сегодня утром. Когда все спали, он слез с бункера и пошлепал к сборнику сухих атмосферных осадков.
— Так это он!
— Ага! Слизал с фольги всю радиоактивную пыль, которую мама уже шесть недель собирала для больного папочки.
— Я вот скажу про это маме.
— Ябеда!
Небо закрывала пелена сизого дыма. Свинцовое облако ползло над расщелиной между горами шлака, лома и кучами промышленных и бытовых отходов. Лопнувшие трубы и забитые грязью канавы направляли ядовитые стоки к центру котловины, откуда ветер разносил зловоние по всей округе. Дымовой заслон поддерживали над оазисом несколько десятков труб — старых, но все еще выбрасывавших клубы дыма из недр земли, где уже больше века работали неотключенные фабричные автоматы.
Вернувшись в лагерь, дети с невинным видом уселись у огня.
— Сейчас будем обедать, — сказала мать. — Только затянитесь еще разок перед едой, натощак — это полезно для здоровья.
Мать поставила перед ними домашнюю аптечку, заполненную собранными на мусорнике окурками. Дети подчинились с явной неохотой. Женщина погладила их по грязным волосам и повернулась в сторону бункера, где лежал старик.
— Папаша, пора бы уж слезть с разряженного излучателя! — раздраженно крикнула она. — Самое лучшее — соляная кислота, она полезнее всего при ревматизме. Ну сколько можно вам это повторять? Уже весь язык отбила, а вы все греетесь и греетесь.
— Как? Чего сею?
— Я говорю, эта старая калоша уже давно не излучает гамма-лучей! А вы облучаетесь и облучаетесь!
— Какого чаю!
— Глухая тетеря! Обед на столе!
Дедушка сполз с разрушенного бункера и поплелся к доске, на которой стояла консервная банка с горячим супом. В это лето старик не снимал зимней одежды. Выглядел он как кочан капусты: несколько килограммов увязанной в пачки полусгнившей макулатуры было прикручено к телу кусками ржавой проволоки. В этом наряде он едва ковылял. Возле кучи битых бутылок старик потерял направление, остановился, принюхался и долго топтался на месте.
Перед обедом у него всегда поднималось настроение. Тогда он любил пошутить, только это ему выходило боком, потому что невестка вечно была не в настроении. Старик стоял в облаке пыли, летевшей с кучи черной грязи, улыбаясь собственным мыслям.
— Чем смолить по шестьдесят сигарет в день, — проворчал он, покосившись на куривших детей, — лучше бы выйти за оазис, хлебнуть кислорода…
— Отец, ну что вы плетете? — опешила женщина.
Дети испуганно повернулись к старику.
— Да так, вырвалось… — Он закашлялся.
— Затягивайтесь поглубже, глупышки мои. У дедушки, видите ли, снова вырвалось, хотя каждый образованный человек знает, что без никотина молодой организм развиваться не может.
Старик доплелся наконец до угасающего огня и присел возле кучи разбитых компьютеров на торчавший из грязи телевизор.
Женщина потрясла над кастрюлей солонкой с цианистым калием. Она любила острые приправы, но запас специй таял с каждым днем.
— Вы, отец, портите мне детей, — нахмурилась она. — Вроде бы повидали мир, разбираетесь в ломе, макулатуру читать умеете, а при внуках как ляпнете что-нибудь.
— Все равно за ними не уследишь… — Старик печально вздохнул. — Молодежь сейчас рано тянется к наркотикам. Сегодня сам им не скажешь, так завтра они от лоботрясов из соседней канавы узнают, что из всех наркотических средств — после инъекции чистых витаминов и солнечного облучения, конечно, — самые яркие галлюцинации вызывает порция свежего воздуха.
— О господи! — Женщина заткнула детям уши. — Замолчите, иначе за ужином не видать вам, папаша, своего денатурата!
— Знаешь, чем грозить…
— Да никто вам ничего не жалеет, особенно когда раскопаем на куче пару бутылок хорошего растворителя. Но в воспитание детей вы, уж пожалуйста, не лезьте!
Старика обидели колкости невестки; он насупился и замолчал. Безопасней помалкивать да глазеть по сторонам, чтобы не злить эту угрюмую бабу.
Высоко в небе висел панцирь густого смога. Обломки труб гнали дым в атмосферу, лишь кое-где подсвеченную анемичными лучами солнца. От горы грязи дрейфовал пыльный смерч. Ветер рвал на полосы пожелтевшие газеты, листал сгнившие фолианты, сдирал с катушек и вытягивал в смерч магнитофонные пленки и киноленты.
Девочка выплеснула в огонь остатки супа. Пламя полыхнуло с новой силой.
— А скоро папа вернется? — шепнула она на ухо.
— Перед полуночью, грязнулька ты моя любимая…
— А почему он каждое воскресенье возвращается все позже и позже?
— Потому что по воскресеньям у него важная общественная работа. Я же говорила, три недели назад жители нашего оазиса выбрали его председателем Кружка Охраны естественной среды. Он радовался, как ребенок. А на первый воскресник собрал сорок добровольцев — они к ночи выкорчевали целый гектар молодой поросли! Жаль только, запал у них быстро иссяк, и работа потом пошла не так споро. Но к следующему воскресенью число добровольцев, сознающих грозящую нам опасность, сократилось до двадцати. Неделю назад на битву со стихией вызвалось уже только пятнадцать активистов, а сегодня утром наш папочка повел на джунгли всего полдюжины энтузиастов. Да, шестью топорами нескоро очистишь от растительности намеченную делянку…
Оптимизм в голосе женщины вывел из себя старика.
— В следующее воскресенье он один отправится на эту каторгу!
— Он не сдастся, — возразила женщина.
— Ему бы стеречь свою кучу мусора, а он попусту гробит здоровье.
— Что поделаешь! Кто-то же должен думать о будущем наших детей!
— Им еще не грозит зеленая опасность. Джунгли прорываются в глубь оазиса на сто метров в год, так что до центра доберутся только в начале следующего века. Лишь следующее поколение будет вынуждено искать убежища в заводских трубах.
— Наши дети могли бы перебраться в соседний оазис, — заметил мальчик.
— А, зар… — выхаркнул старик, борясь с приступом кашля.
— Сынок, — женщина показала на бездымное пламя, — подбрось в огонь рулончик толя, а то дедушке дышать нечем. А я пойду встретить вашего папочку.
— …заруби себе на носу, — закончил старик, когда ветер переменился, — джунгли удушат каждого путника. Сейчас, после гибели соседних заводов, от ближайшего оазиса нас отделяет четыреста километров. В руины городов лес врывается с удвоенной скоростью. Мы потеряли все. Теперь уже ничто не убережет нас. А ведь недавно, во времена моего деда, когда на планете было шестьдесят миллиардов людей, на всей Земле еще сохранялась естественная среда…
— А в воде? — заинтересовалась девочка.
— В руслах рек струились чистые промышленные стоки и свежие городские отходы, а поверхность океанов покрывал слой не испоганенной водорослями нефти.
— Так растений тогда вообще еще не было?
— Были в небольшом количестве. На них ставили опыты. Но они были известны лишь ученым. Росли под жестким контролем специалистов, которые синтезировали их из неорганических соединений и содержали в специальных лабораториях.