Сонливость брала надо мною верх; может, благодаря тому, что я просто не был в состоянии сконцентрироваться на чем угодно, продолжающее работать без участия воли подсознание само подсунуло мне готовое решение: статуи — вместо того, чтобы пропускать — поглощали всю полосу падающего на них со всех сторон света, так что они не были абсолютно прозрачными, наоборот абсолютно черными. Ни один лучик света не покидал их поверхности — тут я был уверен на все сто. А вот как было объяснить факт, что чернота все время держалась фона, она все время оставалась там — на стенах, на полу, но не тут — на поверхности каждой из фигур? Это тоже объяснялось просто: освещенный край контура принадлежал фону и, естественно, оставался на расстоянии этого же фона, а сама чернота вообще не была, да и не могла быть где-либо локализована.
Я выпустил несколько клубов дыма и, прищурив глаза, приглядывался к ним. Глаза закрылись сами. Всего лишь на минутку... За стенкой из плохо закрытого крана капала вода.
Полковник стоял с другой стороны стола.
— Вначале погасите сигарету, господин Порейра, — сказал он.
— Могу и погасить, почему бы и нет, — ответил я каким-то не своим голосом.
— А во-вторых, я терпеть не могу мошенников. Ведь вы не физик!
— То есть как это? — возмутился я. — Докажите мне это. Слушаю вас!
— Я сделаю это весьма простым способом. Вот содержание весьма легкого задания, которое превратит ваши мозги в кашу.
Он взял со стола чистый листок бумаги, подложил под него книжку и подал вместе ручкой.
— Ну, знаете ли! — изобразил я разгневанность. — Что это еще должно быть? Экзамен? Я мог бы вообще выкинуть вас за дверь, ну да ладно.
— Два тела были брошены с поверхности шар вертикально вверх... диктовал тот, уставившись в потолок, — в вакуум, в гравитационном поле с напряжением "же", с начальной скоростью "вэ", с отступом по времени "тэ". Рассчитайте... — тут он снизил голос.
— Рассчитайте... — повторил я за ним. При этом я подумал, что мог бы легко подлизаться к полковнику, если бы только встал и отдал салют, вот только мне никак не хотелось шевелиться.
— ...рассчитайте, где и когда эти тела встретятся.
— Хорошо, — сказал я. — Эту задачу я вам решу, только идите отсюда и не стойте у меня над душой.
Тот вышел. Я же перевернулся на другой бок. Листок с текстом задачи выпал из моей руки; передо мной был лишь туманный образ: "Два тела в вакууме".
Вновь я был там: в клетушках лифтов, в толпе разгоряченных рук, в лабиринте коридоров. Все время я за кем-то гнался, а может это кто-то гнался за мной; сердце мое колотилось в пустой груди, когда мы бежали по шумному коридору под грохот тяжелых башмаков, и вдруг я застыл на самом дне ночи даже не знаю, что это меня задержало на бегу. Вот только: "где и когда?". Совершенно запыхавшись, я стоял под стеной; со всех сторон меня окружали шорохи. Это вода, стекающая откуда-то с потолка — то тут, то там барабанила по полу, пока меня не замочило проливным дождем. Ближайшие двери распахнулись настежь. Кто-то выходящий заколебался и отступил куда-то в сторону, но когда я вошел вовнутрь, этот кто-то тоже переступил порог и остановился на месте. Наши руки одновременно легли на дверную ручку и сплелись на ней с одной и той же стороны двери, когда же моя другая рука исследовала незнакомое лицо, чужая рука на дверной ручке стиснула мою руку. Это была Еза Тена — женщина из ванны. Я отдал ей дневник именно с этим именем на обложке.
— Какая приятная неожиданность, — обрадовалась она. — Ведь это самая дорогая вещь, которую я потеряла. Огромное вам спасибо.
Мы стояли напротив друг друга, ее дыхание высушивало мое лицо, в ушах моих звенела ничего хорошего не обещающая тишина.
— Здесь так темно... — шепнул наконец я.
— Ну что же... вы сам знаете! Но давайте войдем в средину.
— Может вы куда-то собирались, может я в чем-то вам помешал, может...
— Да вовсе нет! Все равно, такой дождь... а кроме того, у меня сегодня гости.
— Раз так, все равно я не могу им показаться, потому что разорвал штанину.
Тишина, а в ней стук удаляющихся шагов.
— Да ничего страшного! Сейчас мы этому горю поможем, — донесся издалека ее голос.
Она подошла ко мне, взяла за руку и провела в глубину мрака. Мы уселись на стульях, рядом друг с другом.
— А ваши гости не потеряют терпения?
Она приблизила свои губы к моему уху:
— Я закрыла их на ключ, пускай сидят. Что же касается ваших неприятностей со штаниной, то прошу не беспокоиться: для чего же имеются иголка с ниткой?
Она наклонилась вперед. Я почувствовал ее пальцы у себя на ноге. Еза подняла ногу и положила ее себе на колени.
— Собственно говоря... — произнесла она, характерно снизив голос, что позволило мне предположить, что у нее в зубах нитка, — если принять во внимание разницу в возрасте, то я могла бы быть вашей матерью.
Своей голой икрой я чувствовал тепло ее обтянутых нейлоном бедер.
— Не та ли собака напала на вас, которая, — вновь отозвалась она, — вот уже три дня сидит за порогом?
— Да, именно она. Теперь же могу надеяться лишь на то, что она не бешенная.
В мыслях я боролся с волнами наплывающего откуда-то страха. Мне было известно, что за дверью стоит плотная толпа: сюда пыталось ворваться десятка два человек, которые, стиснув зубы, пытались схватить меня. Двери не выдержали ударов: они выгнулись в нашу сторону словно поверхность надувающегося шарика и с грохотом лопнули.
Я схватился на ноги.
В зеркале мелькнуло отражение моего искаженного лица. Я замер, вглядываясь в положение статуй, которые уже не были теми самыми статуями. Мне сложно было поверить в произошедшие в них перемены. Из-под топчана доносился длительный, разбитый на целую последовательность писков, тресков, шорохов и резкого скрежета отзвук ломаемого дерева. Я упал на колени и заглянул туда. Какое-то мгновение я еще видел изогнутую дугой доску, которая образовывала боковину ящика для постельного белья. Хотя и совершенно неподвижный, шар изо всей силы напирал на сопротивляющуюся доску, где-то на самой средине ее длины. На моих глазах доска с сухим треском разломалась. Шар все так же оставался на месте.
Я подбежал к телефону.
— Соедините меня с полковником, — крикнул я в трубку.
— С каким полковником? — спросил матовый женский голос.
— С каким угодно?
— Может это быть полковник Гонед?
Спокойный тон вопрос довел меня до ручки.
— Да тут крайне важное дело! Поспешите, — прошипел я в микрофон с едва сдерживаемым бешенством.
Тишина. Я глядел на статуи. Они были такими же недвижными, как и раньше (не знаю почему, но именно этот факт, я про себя акцентировал). Но в течение моего сна они передвинулись совсем в другие места и застыли в новых, выражающих уже совершенно иную фазу того же самого движения позах, в постоянном — хотя и неухватимом по времени — стремлении к его продолжению.
— Полковник Гонед. Слушаю вас.
— Они движутся!
— Что еще за "они"? Кто это говорит?
— Статуи! А говорит Порейра.
Снова тишина.
— Ну и что? Пускай себе движутся, если им так нравится. А мне до этого какое дело?
— То есть как? Ведь... статуи! Вы поняли?
— Спокойно, господин Порейра. Вы кричите как сопляк, у которого только-только открылись глаза. Что вы, собственно, от меня хотите? Это ваша проблема, не моя! Прощайте!
Я был зол на себя, поскольку мог предвидеть такую реакцию с его стороны.
— А вы точно уверены, — спросил я, поскольку мой собеседник еще не повесил трубку, — чья это проблема? Что находится в соседней комнате, возле которой стоит топчан?
— Вы там сидите?
— Со статуями. Все время.
— Минуточку... погляжу на плане.
Он замолчал. Я глядел на пол. Две точки: место, где перед тем находился шар, и второе, место его нынешнего положения — соединяла прямая, процарапанная в краске и открывающая сталь пола, светлая черта. Более четкие, хотя и менее регулярные царапины виднелись за ногами девочки и возле когтей собаки. Правое колено девочки, согнувшийся ботиночек все правое предплечье соединялись с полом, заслоняя приближенное к нему и скрытое в всклокоченных волосах лицо, зато выброшенная наискось и в бок над изогнутым туловищем вторая рука с расставленными пальцами и выпрямленная левая нога повисли в воздухе. Вся фигура девочки представляла сейчас одну из последних фаз падения, как будто девочка на бегу споткнулась. Поза же собаки сейчас была еще более динамичной: она стояла на широко расставленных задних лапах, когти которой взрезали завитую тонкой стружкой краску, со столь изогнутым туловищем, как будто собака пыталась схватить себя за хвост. Ее передние лапы, оторвавшиеся от пола и вместе с частью туловища скрученные в бок, целились в ином, чем ранее, направлении — в сторону зеркала, точно так же, как и вытянутая шея, раскрытая пасть и вытаращенные по причине какого-то внушающего ужаса глаза.
— Там находится подстанция высокого напряжения, — услышал я голос Гонеда. — И что с того?
— Тогда через какое-то время, час через три или позднее, шар взломает стену и попадет туда, в средину.
— Что? С чего это вы сделали такой вывод?
— Он уже разбил топчан, который стоял у него на пути, и все указывает на то, что очень медленно, но безостановочно, он приближается к той самой стенке. Можете прийти сюда и увидеть. Шар неслыханно тяжелый. Этого я вам еще не говорил, так как считал, что хоть какие-то факты вам известны. Не знаю, понимаете ли вы степень опасности, вытекающей из громаднейшей инерции этого шара. Потому что масса у этих статуй просто невероятная. Точно такой же величины фигуры, отлитые из свинца или даже платины, были бы перышками по сравнению с их массой, которую пока что я просто боюсь оценивать. Я знаю лишь одно: шар будет разрушать все на своем пути, и, возможно, вы даже не найдете способа его остановить.
— С этого нужно было начинать. Сейчас буду на месте...