Всего один взгляд на его дыхательный аппарат пробудил мое гаснущее сознание. Я сорвал с тела баллон и маску, тут же припав к ней ртом. Еще в течение нескольких мгновений, прерываемых свистом кислорода, выходящего возле кранов, я видел фигуру Рекрута, величественно заплывающую в окно — как раз под ноги искалеченной женщины. Мог ли он когда-либо предполагать, каким образом спасет мне жизнь?
15. РАПОРТ
На разбитом топчане — вновь установленном под стеной в комнате теней я проспал полные пять часов, то есть, до половины девятого вечера. На него я рухнул остатками сил, абсолютно счастливый оттого, что не нужно никуда идти дальше, настолько был я исчерпан переживаниями в застывшем городе, теперь же, испытывая большую, чем ранее, тяжесть, стылость и боль во всех мышцах, до меня дошло еще, сколько это часов я ничего не имел во рту. Голод дополнительно усиливало горькое чувство того, что за еду здесь придется сражаться, как будто бы я ее вообще не заслуживал.
Конечно, можно было бы обратиться к служащим столовой с унизительной просьбой нелегально выдать мне одну порцию (легко представить удовлетворение официантки), или прямо заняться остатками ужина, оставленными кем-нибудь на тарелке, опять же, можно было попросить Асурмара выручить меня талоном, уже третьим — если он не исчерпал собственного терпения — и я мог продолжить атаки на полковника Гонеда, чтобы тот выдал нужный бланк и приложил к нему необходимую печать. И я решил следовать последней мысли.
Поначалу я отправился на склад, чтобы разыскать Эльту Демион, как Ина хотела сама себя называть; у меня пред глазами еще стоял краткосрочный образ ее фигуры, залитой потоком лилового света, и хотя все это наверняка мне лишь привиделось, мне хотелось удостовериться, что девушка, несмотря ни на что, не пострадала. К сожалению, там я ее не нашел. В холле царила горячечная активность. Где-то с десяток мужчин крутилось в узких проходах между растущими горами мешков, которые они сносили из других помещений и беспорядочно закидывали наверх, под самый потолок, либо же запихивали в еще не занятые проемы между стульями. Внутренности всего помещения неожиданно подверглись полному преображению. Напрасно искал я взглядом свернутый коврик, последнее логовище Ины. Рядом с подвинутыми под стенки кучами ненужной мебели появились новые свалки, образованные средствами защиты населения от оружия массового поражения. Среди огромного количества противогазов и сапог-чулок с длинными отворотами, среди связок прорезиненных защитных плащей то тут, то там сиротливо прятались разноцветные пакеты, ящики, баллоны и канистры с надписями "Дезактивация", "Дезинфекция", "Защита от заражения" — все вместе наверняка составляло специальное оборудование, собранное на случай заражения региона ядерным, биологическим или же химическим оружием. Обитатели убежища были хорошо приготовлены к спешной эвакуации на тот случай, если бы возникла необходимость выхода по длинным туннелям на поверхность земли и путешествия под осадками радиоактивной пыли, равно как и на преодоление других предусмотренных несчастий, которые не имели ничего общего с разыгрывающейся тут и сейчас трагедией. Было нечто подавляющее в этом нервном и бессмысленном переносе вещей с места на место, в этих напрасных попытках избавиться от бесполезного бремени, только занимающего бесценное пространство — а может это все было лишь попыткой имитации какой угодно деятельности, которая на какое-то время заняла бы мысли и руки бездельничающих людей.
Из склада я направился прямиком в кабинет Гонеда. Алин стоял в открытых дверях канцелярии и сонно выглядывал в коридор. Через его плечо я заглянул вовнутрь — Гонеда не было.
— Чего надо? — рявкнул охранник.
— Вы, случаем, не знаете, где может быть сейчас полковник Гонед? спросил я.
Тот пожал плечами и, молча, подняв в сторону двери указательный палец, подчеркнул ногтем листок блестящей бумаги в рамке. Я прочитал: "Прием проводится с 8 до 16". Мне показалось, что сейчас я просто рассмеюсь, но взял себя в руки: этого здесь еще не хватало, здесь — на пути к звездам!
— А вы, случаем, не думаете, что он все же зайдет еще вечером?
— Возможно.
— Вы не позволите подождать?
Тот неохотно отодвинулся. В изолированной решеткой части помещения сидело четверо мужчин. Поглядывая на них искоса, минут десять я стоял под стенкой, потом присел на краешке стула возле стола. Алин, который до того, казалось, меня не замечал, пробудился от краткосрочной дремоты на пороге и подскочил ко мне столь резко, как будто речь шла не менее, чем о защите трона, которому угрожал святотатственный контакт: он вырвал из под меня стул и тут же протер сидение рукавом собственного свитера.
— Туда, — прошипел он, указывая рукой куда-то за спину. Рассаживайтесь на табурете. Мы тут не в частной камере. Порядок должен быть!
Один из заключенных захихикал.
— А ну тихо! — рявкнул Алин. — Если кто-то из вас хоть раз раскроет клюв... — снизил он голос.
Я не дал запугать себя подобным отношением: в конце концов, исполнение чиновничьих функций все еще обладало своей карикатурной силой. Но когда я направился в сторону табурета, стоящего возле решетки, Алин завопил столь отчаянно, что можно было опасаться, не теряет ли он последние крохи терпения:
— Мужчина, и куда бы я это шел! Не туда, сюда идите! Предписания запрещают приближаться к решетке ближе, чем на два метра. Вы что, в школу не ходили?
После этого он лениво направился в сторону дверей. Сам же я уселся в углу на неудобном стульчике и, чтобы более полно определить границы ментальности Алина, заговорил с ним еще раз:
— Нельзя ли ненадолго воспользоваться карандашом? — указал я на стол, где лежали письменные приборы Гонеда.
Алин отказал, покачав головой. Только спустя несколько минут, когда я успел забыть обо всем инциденте, во время очередного переброса взгляда с левой на правую сторону коридора, он пробормотал, наполовину про себя:
— Нельзя, и все!
Я всматривался в голубоватую белизну лиц, освещенных жужжащей сверху лампой дневного света и размышлял над огромной способностью к приспособлению, которой отличались личности типа Алина. Каким образом из обычного бандита смог он преобразиться в образцового стража порядка, в педантичного исполнителя приказов — это оставалось его личной и сладкой тайной, загадкой всех тех примитивных духовно структур, у которых столь легко изменить порядок от самых основ, но лишь потому, что там нечего особенно преобразовывать или нарушать.
Прошло минут тридцать. Время ожидания Гонеда затягивалось тем больше, что я вовсе не был уверен в результате нашей встречи. Еще раз я присмотрелся к заключенным. Мужчины, который утром подавал мне знаки во время дискуссии с Асурмаром, за решеткой уже не было; новые арестанты хранили абсолютное молчание, трое лежали на дощатых нарах, четвертый спокойно прохаживался из угла в угол. Этот последний привлек мое внимание в тот момент, когда воспользовавшись временным невниманием Алина — просунул руку между прутьями и быстро схватил шнурки, лежавшие с этой стороны, на столике, среди прочих других отобранных у арестантов мелочей. Какое-то время я сонно присматривался к его действиям: мужчина привязал пустую кружку к концу шнурка и начал мерно раскачивать ее из стороны в сторону. Каждое колебание кружки он акцентировал беззвучным движением губ. Наконец он подтянул рукав пиджака и значащим жестом указал на левое запястье, где обычно носят часы.
Эту забаву я прокомментировал бы стереотипным: "И чего только со скуки не придумаешь!", если бы мужчина не пытался втянуть меня в нее. Он бросил мне несколько значащих взглядов и, раз за разом, указывая на свою игрушку, отворачивал рукав пиджака, как будто желал узнать, сколько сейчас времени.
— Десять минут десятого, — сказал я вслух.
Алин оглянулся.
— Поздновато уже, — объяснил я ему.
— Если вы куда-нибудь спешите, то до свидания!
Арестант отрицательно покачал головой с выражением нетерпения на лице. Понятно, что время его не интересовало. Он имел в виду нечто другое. Когда же я наконец сориентировался, что ему нужно, одновременно пришлось со стыдом признать, что кому-то эта простая идея пришла в голову раньше, чем мне: мужчина хотел узнать действующее здесь значение ускорение свободного падения. А ведь, по причине исполняемых мною здесь функций, я первый был обязан заинтересоваться этой проблемой.
В кармане я нашел небольшую зажигалку Вайса, после чего занялся поисками нитки. Ее я вытащил из штанины и отложил ровно метр длины, размотав нитку дважды вдоль края табурета, размеры которого — как гласил вывешенный на стене список инвентаря — были педантично нормализованы и, к счастью, не представляли военной тайны. Привязав к нитке зажигалку, я выполнил сто полных двойных колебаний. Это заняло три минуты без двух секунд. В то время, как арестант одобрительно кивнул, Алин, критично проследив за всеми моими начинаниями, с размахом стукнул себя пальцем по лбу. Глупость всех этих несерьезных действий, которыми я нехотя мучил его воображение, для него была столь очевидной и тронула до такой степени, что, забывая о субординации — по причине отсутствия другого поверенного в чувствах — с широкой усмешкой он обратился к арестанту. Тот тоже — явно, чтобы не доставить разочарования Алину — постучал себя пальцем по виску.
Дрожащими от возбуждения пальцами я взялся за записную книжку Вайса. Уравнение математического маятника я преобразовал так, чтобы узнать ускорение свободного падения. Подставив соответствующие значения и проведя несложные расчеты, я получил совершенно неожиданный результат.
— Двенадцать целых и сорок девять сотых метра на секунду в квадрате, произнес я вслух, как бы про себя. — С небольшой ошибкой, — прибавил я потом.
Я был настолько поражен полученными цифрами, а еще более, обстоятельствами, которые меня к ним привели, что перестал реагировать на гримасы Алина. Необходимо было наконец рассечь узел основных сомнений: что здесь над чем доминировало — люди или явление? То ли люди, управляемые неясными мотивами поступков — или же руководимое волей Ме