Вся плоть, которую голод забрал у голодного, очевидно, испарилась в воздухе, а Создатель, как я уже говорил, безусловно, имеет власть вернуть её из воздуха обратно. Таким образом, эта плоть будет возвращена тому, в ком она впервые и стала человеческой плотью. Другой человек как будто бы дал ему свою плоть просто взаймы, и, точно так же, как данные взаймы деньги, она должна будет вернуться обратно – туда, где и была. А иссохшая плоть истощённого голодом будет восполнена имеющим власть возвратить даже то, что рассеяно в воздухе. Даже если рассеянная в воздухе плоть совершенно исчезла и ни одной крупицы её не сохранилось ни в каких тайниках природы, Всемогущий восстановит её откуда захочет…» (Блаженный Августин. «О граде Божием: против язычников». Книга XIII, глава 22; Книга XXII, главы 14, 17, 20).
В исламе дело обстоит приблизительно так же, как в христианстве: тело воскреснет в полном расцвете сил и без изъянов.
В скандинавском эпосе валькирии забирают доблестных воинов, павших в бою, в Вальхаллу, где они в том же облике, что и при жизни, с той же памятью и теми же именами проводят время в непрерывных сражениях, пирах и усладах. Все погибшие в этих сражениях в тот же день воскресают, причём все отрубленные конечности вновь вырастают, раны затягиваются. Правда, такое бессмертие всё же не вечно: в час Рагнарёка, гибели мира, верховный бог Один, властитель Вальхаллы, выведет их всех на последнюю битву против хтонических чудовищ, где, согласно пророчеству мёртвой провидицы Вельвы, и те, и другие, и сам Один погибнут. Однако потом мир возродится.
В Древнем Египте усопший воскресает в ином мире, в Дуате. Опасный и крайне сложный процесс воскресения в общих чертах заключается в новом воссоединении духовных компонентов человеческой композиции – Шуит, Ка, Ба, Рен и Ах, единство и взаимосвязи которых разрушаются при смерти. Причём успешность процесса, а также последующего бессмертного бытия самым существенным образом зависят от сохранности Сах – физического тела, после совершения должных погребальных обрядов приобретающего сакральный статус. Необходимость компонента Сах неким образом следует из подобия Солнцу: пройдя через Западные врата, каждую ночь оно «умирает», опускается в Дуат, где в своих странствиях достигает мумифицированного тела Осириса. После таинства такой встречи Солнце, которое в данном случае также и Осирис, уже может возродиться и через Восточные врата выйти к новому дню. Что же касается усопшего, то его «первичное» воскресение в Дуате (отверзание уст, вспоминание имени, дарование дыхания, рук, ног, нетленного тела и прочее) не окончательно: если воскресший не пройдёт соответствующих испытаний и не отчитается перед богами за свою прошлую жизнь, то может умереть во второй раз, и уже навсегда. Для простого египтянина высочайшее чаяние – оставшись самим собой, но впредь бессмертным, достичь обители вечного блаженства, поля Иару, где в присутствии Великого Бога, прочих богов, встретив родных и близких, он будет вести примерно такую же жизнь, как земная, но только не зная ни в чём недостатка. Для посвящённых, жрецов дело, понятно, намного сложнее.
Как бы то ни было, но богословских проблем, связанных с воскресением, не перечесть. Логически, даже диалектически их не разрешить, поэтому множатся догмы и таинства, ереси и суеверия.
Наиболее ясный, понятный ответ даёт иная концепция времени, вечное возвращение. При возвращении мира вместе со всем остальным возвращается тот самый год, месяц, день, час, а также вся прошлая жизнь. Момент возвращения – каждый момент, этот самый момент. Каждый момент— это воссоединение сделавшегося вдруг абсолютно реальным воспоминания о бесконечно далёком прошлом с ярчайшим провидением того, что наступит через неисчислимые времена. Благодаря возвращению любое мгновение вечно, но благодаря течению времени оно же и преходяще. Само становление свершается в вечности.
Возвращение, воскресение индивидуума, каждого существа абсолютно: всё возвращается именно к самому себе, становится именно самим собой. Не иное, лучшее тело, а это же самое тело, не иная, лучшая жизнь, а эта же самая жизнь. Поскольку воскресают не просветлёнными, преображёнными, совершенными, а в точности теми же, что и сейчас, вопросы о новом облике тела, об умерших больными или детьми, о женщинах и мужчинах, о лишних отстриженных волосах, а также о пище, дыхании, привязанностях и телесной любви отпадают сами собой. Воскресают не к новой, а именно к этой же жизни, причём вместе взятой, и от рождения до смерти проживают её всю, бывая и в возрасте детском, и в зрелом, и в самом преклонном. Иными словами, воскресает не идеальное тело, а всё оно в целом, проходя все этапы от новорожденного до старика. Материя мёртвого тела, необходимая для воскресения, также становится не важна – при возвращении мира возвратится та самая плоть. Вечны и одновременно преходящи и эта, и все иные будущие жизни, если на круге времён нам предстоят ещё и перевоплощения.
Многие богословы, критикуя вечное возвращение, говорят, что снова и снова проживать ту же жизнь – наказание, зло, поскольку бесконечно скучно, безвыходно, тягостно, бесперспективно делать одно и то же опять и опять. Вместо живого космоса получается какая-то механика, бессмысленный замкнутый круг. Но они снова путают возвращение с повторением: эта жизнь лишь одна, и она не повторяется, но, благодаря возвращению, присутствует в вечности. Нам же не скучно сейчас проживать эту самую жизнь оттого, что некогда множество раз мы уже проживали её. Ведь о тех прошлых жизнях мы ныне не помним вообще ничего. Сравнивать не с чем. И вовсе не потому, что такие же прошлые жизни забыты: их просто не было. Была, есть и будет одна только жизнь – эта самая. Такие же прошлые жизни пребывают не в прошлом, не в будущем ждут нас такие же жизни – они, вернее, она, прямо здесь. Мгновение – точка на круге времён, где прошлое, будущее и настоящее смыкаются, являются одним и тем же.
Что касается вечного наказания за грехи или же воздаяния за добродетели, кармических перевоплощений в лучших или худших телах, преображения, просветления, созерцания Бога, единения с Ним, а также всех прочих метафизических перспектив, то всё это возможно. Всё такое же точно, как и в традициях с историческим временем… вернее, такое же точно, но вместе с тем не совсем…
В религиях, учениях, мифологиях, где воскресение к жизни нетленной играет центральную роль, можно заметить общий и очень важный момент: люди, такими, как есть, воскресать не хотят – взыскуют преображения и очищения мира, себя, избавления от всевозможных невзгод, открытия тайн мироздания, света иного солнца, чистых бескрайних небес, ну и, понятно, бессмертия. Другими словами, о приятии мира таким, каков есть, и о согласии утверждения его в вечности речь не идёт. Понять это можно: слишком уж много страданий, несовершенства вокруг. Слишком уж мало мы знаем, слишком ничтожна вся наша жизнь. К тому же кошмары, страдания, опасности, горести, смерть подстерегают на каждом шагу. Поэтому и не хотят принять этот мир, особенно те, кому выпало родиться и жить в ситуации инфернальной.
«Лишённость» (privatio) – точное слово, отражающее состояние подавляющего большинства. Не хватает одного, и другого, и третьего – не хватает всего. Нервная жизнь посреди бесконечных лишений не в состоянии возжелать этот мир – только другой, запредельный, где не будет ни в чём недостатка, даже будет дано сверх того – небесная радость, блаженство, немыслимые на земле. То есть захотеть возвращения, принять этот мир из состояния лишённости невозможно.
Но кроме невзгод, ничтожной и тягостной частной жизни, есть ещё космос вокруг, роскошный, блистательный, бесконечный, полный могущества, бездонных глубин. Чего только стоят одни лишь симфонии и драматизм грозовых облаков, блеск молнии в апогее. Быть не собой, а всем этим – отдалённый намёк на состояние изобилия и избытка (abundantia), где только и может родиться желание принять этот мир, возжелать его вечности.
Состояние abundantia, исключительно редкое для современного человека, разъяснить невозможно, но во всяком случае оно никак не связано ни с какой проблематикой частного бытия. Богат или беден, болен или здоров, счастлив или несчастлив, юн или стар и так далее, не имеет значения. Не имеет значения и статус смертного, ограниченного существа.
«Тому научился я у солнца, когда заходит оно, богатейшее: золото льёт оно в море из своего неистощимого изобилия. Тогда и беднейший рыбак гребёт золотым веслом! Именно это я видел однажны и не насытился слезами от созерцания», – говорил об abundantia Ницше («Так говорил Заратустра». О старых и новых скрижалях, 3).
Евгений Головин предлагает такую ассоциацию. «„Лишённость“, или, лучше сказать, центростремительное движение, развивается за счёт внутреннего сопротивления или движения центробежного. Стоит последнему ослабнуть или вообще исчезнуть, privatio конец. Это напоминает следующее: пока бог Кришна яростно боролся, обвитый кольцами мировой змеи, дела его были плохи: стоило ему успокоиться и прекратить сопротивление, кольца разжались сами собой» («Серебряная рапсодия». Сергей Есенин. Горе горькое).
Так или иначе, но чтобы понять учение о вечном возвращении, прежде всего необходимо желание (по крайней мере, осознание возможности такого желания) принять этот мир, эту жизнь, без которого все разговоры о возвращении – пустые слова. Подобно тому, как «традиционное» воскресение может быть понято, принято лишь из желания избавления от всех горестей преходящего бытия. Но откуда возьмётся желание утверждения этого мира, этого самого мгновения и всего, что находится в нём? Ностальгия по настоящему, abundantia и тому подобное – редкие мистические состояния, и многие вообще ничего не знают о них. То есть эти могущественные состояния не входят в арсенал «обычных» человеческих чувств.
На самом же деле даже обычные чувства в высшей степени необычны: если вглядеться в любое из них, можно увидеть невероятную метафизическую глубину.