Другими словами, во времени вечности настоящее, проходя, не проходит, а продолжает существовать. Время хотя и течёт, но не меняет мир. Уходя в прошлое, события не растворяются в небытии, но остаются столь же реальными, как и происходящие в настоящем. Будущее тоже не обретает бытие лишь на миг, но всегда в бытии. То есть прошлое, настоящее и будущее одинаково реальны, к тому же, как мы увидим, не следуют явно одно за другим. Весь мир – как недвижный ландшафт на картине, где каждая деталь не более и не менее реальна, чем какая-либо другая. Рассматривая картину, зритель перемещает взгляд сложным маршрутом, задерживаясь то на одном, то на другом: так создаётся, привносится хронология, которой в самой картине нет. Точно так же привносится и каузальность, причём то одна, то другая. Элементы картины объединены не по хронологическому и не по каузальному, а по совершенно иному принципу, который называется целое. Тому, кто видит ландшафт в единстве, открыт также подлинный облик, значение, смысл и всякого элемента: почувствовать суггестию, силу и жизнь лунной дорожки можно, лишь если мы видим весь ночной пейзаж – и скалы, и море, и звёзды, и горизонт… и слышим шум волн…
Рассматривая миф, космологию в целом подчас очень трудно, а то и вообще невозможно придерживаться какой-либо последовательности событий, поступательного течения времени. Мифические действа, события, эпизоды часто как будто вообще не связаны между собой, а если и связаны, то это неважно. Где находится тот нестерпимо яркий день, в котором пребывает бог Пан? В какой век и год он преследовал нимфу Сирингу, когда именно вырезал свирель? До или после того, как Афродита превратила женщин Коса в коров? До или после высадки в Индии воинства Диониса? Но даже если и отыскать какую-то связь, она не будет иметь никакого значения, поскольку каждое из этих событий важно само по себе, так как повествует о вполне конкретном проявлении божественного, сверхъестественного, запредельного.
Даже если мифическое событие и выглядит развивающимся хронологически, оно таковым не является, вернее, всё много сложнее. Возникновение мира: сначала из Хаоса является мать-земля Гея, потом рождается её сын и также муж Уран, который есть небо, пространство, безграничная синева, простирающаяся во все времена, затем от Урана и Геи рождается первый титан Кронос, с царством которого связывают становление времени. И лишь много позже грандиозных и драматических событий, сопровождавших изначальное зарождение мира, является Зевс, творец и владыка мироздания. Однако наречия сначала, потом, затем, прежде и позже в данном случае, то есть в разговоре о «предшествующем» всякому времени, имеют весьма условный смысл – это лишь способ говорить о вневременнóм. Поскольку речь идёт не о преходящих событиях, не о становлении, а о неизменном бытии, лучше было бы говорить в настоящем времени, приблизительно так: у рождаемой Хаосом Геи есть и всегда был муж и сын, Уран. Сын же Урана и Геи – это Кронос, сын Реи и Кроноса – верховный бог Зевс. Но вряд ли получится таким образом вразумительно передать мифологию. Условность наречий времени ещё проще понять, если вместо мифического мышления обратиться к диалектическому. Например, когда говорят: «Единое прежде Ума», вовсе не имеют в виду, что сначала было Единое, а потом появился Ум. Имеют в виду, что Единое «изначальнее» Ума. Как огонь и свет от огня. Не сначала огонь, потом свет – они нераздельны и появляются вместе, однако при этом огонь всё же «изначальнее» света.
Смерть и чудесное воскресение Осириса, появление барки Ра в каждый час ночи в одном из двенадцати царств загробного мира, преображение дневного Солнца в ночное и наоборот, сотворение мира, да и просто жизнь обычного человека, взятая на всём её протяжении, от рождения до смерти, и рассматриваемая в плане сакральном – как проекция её небесного прообраза в здешнее измерение… Все эти события и поступательно разворачиваются в мифическом времени, и присутствуют в нём как неизменное целое.
По Данте, вступив в сферы вечности, некоторые из нас оказываются в мёртвой раскалённой пустыне, окружённой непроходимым лесом. Кругом – толпы голых людей, стенающих от невыносимых мук. Находятся те, кто сидит на пышущем жаром песке, даже лежит лицом вверх, страдая больше других. Сверху, из сумрачной тьмы, как снег при безветрии, медленно падают хлопья огня, которые усугубляют страдания, обжигая тела. У иных же людей вечная жизнь протекает получше, а то и совсем хорошо, даже немыслимо хорошо. Не вникая в сущность и смысл тех или других описаний потустороннего, отметим один лишь момент, важный для нас: всякое описание устроено так, что всегда подразумевает течение времени. Голые люди в пустыне бродят кругами, стенают, страдают – словом, живут. Ситуация постоянно меняется – время течёт.
Однако ситуация меняется только в частностях, оставаясь всё той же в существенном, в целом. Можно сидеть или стоять, можно идти туда или сюда, но нельзя избежать непрерывных страданий, этой пустыни и леса, этих проклятых хлопьев огня. Траектория перемещений, движений может не повторяться и быть очень сложной, как если рисуют линию на листе, не отрывая руки, но сам лист, вся ситуация всегда неизменны. Постоянно возвращается одно и то же, если и не такое же точно, то очень похожее: тот же кошмарный пейзаж, те же сонмы бредущих людей, страшные крики и стоны – как собственные, так и всех остальных. Всё циклически повторяется, возвращается вновь и благодаря этому оказывается неизбывным, продолжает и продолжает существовать.
Циклическое повторение всплывает и при другом подходе к мифическому времени – при противопоставлении этого времени историческому, что рассмотрено во всех частностях, к примеру у Мирча Элиаде.
Все мифические события, связанные с возникновением и упорядочиванием космоса, действиями богов и героев, демонов и первых людей, пишет Элиаде, происходили не в это историческое время, а до его появления, вернее, происходили и происходят вне его – они разворачиваются в изначальном, сакральном, мифическом времени – пра-времени. При мифическом миросозерцании никакого исторического времени, по сути дела, и не существует. Только миф имеет реальность, значение, поэтому достойно внимания и обладает бытием только то, что имеет отношение к какому-нибудь сакральному событию, является проявлением мифического архетипа, воспроизводит происходившее в пра-времени. Всё настолько обращено к изначальному и запредельному, что ничего другого как бы и нет – феномен, событие или просто предмет, которые никак не связаны с мифом, если, конечно, таковые найдутся, суть лишь пустые фантазии, грёзы и сны. В мыслях и действиях, ритуалах, мистериях и просто в обыденной жизни люди вновь и вновь повторяют, копируют, воспроизводят те или иные мифические события и благодаря этому становятся к ним причастны. Ни о какой истории, ни о какой эволюции, разумеется, не приходится и говорить: мир – не беспрерывное становление, а отблеск вечности. Поэтому, кстати, он и сам по себе есть символ той стороны, метафизический ориентир.
Постоянное обращение к одним и тем же мифическим событиям, их циклические повторения, очевидность причастности к ним делает мир неизменным, всё тем же во все времена. Ничего не меняется в вечности, всё постоянно меняется только у потерявших с ней всякую связь – в историческом времени либо, как его иногда называют, эмпирическом, или профаническом.
Итак, рассуждая о вневременнóм, о времени вечности явно или неявно привлекают идею циклических повторений, подразумевают её, опираются на неё. Почему? Просто-напросто потому, что с помощью этой идеи проще всего «объяснить», каким образом потусторонний, однако изменчивый мир может всегда оставаться собой, быть вечным. Течение времени в вечности, жизнь и события во вневременнóм оказываются представимы.
При этом заметим, что циклические повторения схожего, отличающегося лишь несущественными частностями, подразумеваются почти всегда, бесконечные повторения одного и того же вплоть до любых мелочей очень редко, а круговое течение времени и, соответственно, вечное возвращение практически никогда, хотя для уразумения связи времени с вечностью эта концепция и наиболее адекватна.
Не обращаются к данной концепции, видимо, потому, что её подлинный смысл некогда был утерян, и с тех пор, уже очень давно, она представляется слишком надуманной и неубедительной, в лучшем случае непонятной. Особенно ныне. Ведь техногенному человеку трудно, почти невозможно почувствовать и понять, что окружающий мир, да и он сам, прежде всего причастны именно к вечности, а не к ничто.
Провозвестники, последователи и исследователи
Всякая захватывающая мифологема, доктрина, философия, имеет своих провозвестников, основоположников, имеет последователей и сторонников, а также исследователей, толкователей, оппонентов. Благодаря им, передаваясь от поколения к поколению, мифологема существует столетия, тысячелетия, неважно, считают её истиной и реальностью либо всего лишь музейным примером верований и заблуждений.
Происхождение новой идеи, позиции, мысли, прежде всегда связывали со сферами божественными, метафизическими. Древние греки не сомневались, что философы посылаются им богами, в традициях авраамических через пророков людей наставляет сам Бог, в индуизме, буддизме изначальное, вечное, неизменное врывается в мир через освободивших свой ум от земного подвижников и аскетов.
Ныне же чаще считают, что учёный, философ, провозгласивший новую истину, до всего додумался «сам». Но непонятно, что значит «сам» и каким именно образом он «додумался» до нового и неожиданного, а также где была истина, пока он её не открыл, – откуда она вообще взялась, кем или чем установлена, почему и зачем такова.
Подлинный провозвестник нового взгляда на мир черпает силу и знание прежде всего из запредельного, необъяснимого, иррационального, а вовсе не из багажа человеческих достижений и постижений. Новая истина является не из предыстории как очередная ступень «процесса развития», а прямо из сфер иных. Такая истина не нуждается в рассудочных доказательствах или опоре на прежние авторитеты, так как её убедительность следует из неё самой, из её ясности и очевидности. Поскольку иррациональное, запредельное постигается не рассудочно, а лишь через причастность к нему, неудивительно, что провозвестие поначалу обычно не принимается и кажется современникам противоречивым и путаным, даже безумным.