Ничто не приходит на смену бытию и бытие не приходит на смену ничто – они неразрывны. То есть не ничто и не самозабвенное бессознательное бытие наша окончательная перспектива, а присутствие, сложная жизнь меж этих бездн: бытия и ничто.
Причастная к нерушимому мирозданию, к вечности жизнь не может быть опровергнута. Отсюда вся ценность и значимость этого мира, необходимость его созидания, действия здесь и теперь – там, где мы есть, вместо грёз об ином.
Именно в этом смысле – как «высшая формула утверждения» этого мира, как начало начал философии миро-утверждения вечное возвращение и является основной концепцией книги «Так говорил Заратустра», да и всех последующих сочинений Ницше.
Понятно, что всюду, где Ницше говорит о вечности как о наивысшем своём постижении и устремлении, подразумевается и вечное возвращение, и равным образом наоборот: при любом упоминании о вечном возвращении подразумевается также и вечность. Одно и другое постигаются друг через друга, одно и другое неразделимы. Иногда они даже встречаются в одной фразе.
«О, как не стремиться мне страстно к вечности и к брачному кольцу колец – кольцу возвращения?» («Так говорил Заратустра». Семь печатей).
Вечное возвращение Ницше: главные положения
Равенство или тождество?
«Я возвращаюсь вместе с этим солнцем, этим орлом и этой змеёй – не к какой-то новой жизни, или лучшей жизни, или похожей жизни:
– я вечно возвращаюсь к этой же самой жизни, в самом большом и также в самом малом…» («Так говорил Заратустра». Выздоравливающий, 2).
Сказано достаточно ясно: не к новой или похожей, а именно к этой же самой жизни. Тождество, однако, возможно лишь при условии течения времени по кругу, иначе получится всё же другая, новая жизнь, пусть точно такая до мелочей.
Прямая или круг?
«…Само время есть круг», – констатирует карлик (Там же. О видéнии и загадке, 2). «Путь вечности – кривая», – провозглашают его звери (Там же. Выздоравливающий, 2). Хотя то и другое говорит не сам Заратустра, и карлик, и звери выражают учение верно – все претензии к ним Заратустры связаны не с выражением, а исключительно с пониманием учения.
Повторение как приближение к возвращению
Хотя Ницше и говорит не о новой, а именно об этой же жизни, он нигде не акцентирует внимания на разнице между повторением и возвращением. Более того, он вполне может сказать, что всё, имеющее место сейчас, уже некогда было, что данную жизнь, настоящую и прошедшую, мы должны будем прожить ещё раз, ещё несчётное число раз. Поэтому идея циклического повторения, пусть того же самого, так или иначе приходит на ум.
Видимо, потому, что мышление и язык принадлежат становлению, сами являются становлением и не приспособлены для выражения выходящего за их пределы. Диалектические положения воспринимаются плохо, противоречия не уживаются между собой, парадоксальное оказывается недоступным воображению и переживанию. Единое и одновременно многое; мимолётное и одновременно вечное; сущее, но вместе с тем и несущее; прошлое и вместе с тем настоящее и тому подобное хоть как-то понятны лишь интеллектуальной интуиции.
Ницше же хочет, чтобы его провозвестие как шквальный огонь врывалось и в разум, и в чувства, и в ощущения – во всё существо познающего и представало как наияснейшая очевидность на всех планах и уровнях.
«И этот лунный свет меж деревьев, и этот паук, и я сам… это мгновение уже было когда-то и возвратится опять, несчётное число раз» – это можно понять прямо с ходу, без рассуждений.
Не повторение, а возвращение того же мгновения или же формулу «самое далёкое прошлое открывается нам как настоящее, они суть одно» тоже можно понять, но во внутреннем уединении и тишине, при сосредоточении глубочайшем.
Ницше не вдаётся в диалектические сложности и не погружает читателя в теологические парадоксы, считая достаточным сказать, что «в следующий раз» вернётся именно эта самая жизнь.
Хотя это и не совсем идея течения времени по кругу, всё же её приближение. Ведь тезис «эта самая жизнь» предполагает, что отсутствие знания (воспоминания) о прошлой жизни, свойственное нам в нынешней жизни, сохранится и в следующей. То есть мы как не знали, так и не знаем, что каждое мгновение уже было когда-то и повторится опять.
Речь здесь идёт исключительно о непосредственном знании, несомненном и очевидном, – логических заключений и рассудочных соображений, доказывающих, что в данный момент повторяется некогда бывшее, разумеется, недостаточно. Недостаточно и редкого, но всем известного чувства, когда вдруг начинает казаться, что происходящее в данный момент безумно знакомо, что оно уже было и прежде – быть может, во сне или когда-то давно. Недостаточно потому, что интерпретировать это мистическое чувство можно по-разному, не обязательно как повторение или же возвращение бывшего.
Ну а если мы твёрдо не знаем, проживаем мы эту самую жизнь впервые или уже проживали её множество раз, то и не можем иметь никаких особенных переживаний, вытекающих из её повторения, например, не можем испытывать скуки или отчаяния из-за безысходности нескончаемых повторений.
Поэтому повторение, но именно этой же жизни – не совсем повторение, ведь мы проживаем её всегда будто заново, как в первый раз, не имея понятия о повторении. Можно сказать, что повторение этой же жизни, повторение в точности того же самого – своего рода промежуточная позиция между повторением схожего и возвращением того же. Равенство, даже больше, чем равенство (из-за неведения о прошлых циклах и кажущейся уникальности каждого мгновения), но всё же не тождество. Такого, понятно, не существует, но как художественный образ, имеющий отношение и к повторению, и к возвращению, вполне допустимо.
Повторение того же самого куда проще представить себе, пережить, чем осмыслить, обосновать. С возвращением наоборот – его куда проще логически обосновать, нежели пережить.
Хотя повторение того же самого и обладает завораживающей глубиной, оно всё же кажется надуманным и искусственным, малопонятным, ведь эта жизнь представляется нам неповторимой и уникальной. Но будучи понято как возвращение, когда мгновение не повторяется, а возвращается к самому себе, сливается с бесчисленными такими же точно мгновениями и предстаёт как одно – как одна и та же точка на круге времён, повторение того же самого раскрывается в ином ракурсе и становится убедительным, приобретает вес. Если подразумевается возвращение, и уникальность мгновения, и всё остальное встаёт на свои места.
Поэтому мы и говорим, что концепция повторения, но именно этой же жизни – известное приближение к мысли о возвращении всех вещей. Причём приближение, которое понять и представить себе, пережить всё-таки проще, чем саму эту мысль.
Даже если мы не понимаем смысл возвращения и не имеем его в виду, то, в принципе, и одна только мысль о повторении этой же жизни вполне может привести нас туда, куда нужно – к постижению причастности мгновения к вечности.
Вообще, продвижение от повторения схожего к повторению того же самого и затем к возвращению того же самого кратко можно выразить так. Повторение добавляет во все феномены элемент земли: чем чаще видят одно и то же, чем на более длительное время задерживают на нём взгляд, тем более реальным оно представляется. В свою очередь повторение того же добавляет всему много больше реальности, чем повторение схожего, так как все формы и действия жёстко фиксированы, не допускают никаких вариаций, всегда предстают неизменными, сами собой. Возвращение же не просто добавляет ещё больше реальности, чем повторение того же: преображая сей мир, оно окончательно делает всё абсолютно реальным.
Две вечности и круговое течение времени
С вечностью обычно связывают нерушимое и неизменное, изначальное и всеобъемлющее – Бога, Бытие, Истину, недоступный реальный мир. Тем не менее в традициях креа-ционистских нередко рассматриваются концепции двух вечностей – одна «до» творения и другая после гибели преходящего мира, куда добавляются ещё, например, вечные рай и ад, сотворённые бессмертные души и прочее. Различие вечностей «до» творения и после окончательного утверждения «нового неба» и «новой земли», разумеется, приводит ко множеству теологических сложностей, неразрешимых. Поэтому даже для креационизма весьма характерны попытки всё же соединить две вечности в одну. Сюда относится, к примеру, положение, что творение свершается не во времени, а в вечности, и потому только для нас, погруженных в сей преходящий мир, оно представляется состоявшимся в изначальные времена; на самом же деле во вневременнóм измерении оно не некогда было, а просто есть. В связи с этим иногда говорят, что мир творится в каждый момент. Так или иначе, но две вечности крайне проблематичны, отсюда стремление ограничиться всё же одной.
Однажды Заратустра остановился у ворот, через которые пролегал путь, и обратился к карлику, спрыгнувшему с его плеч и усевшемуся на камень, со следующими словами:
«„Взгляни на эти ворота, карлик! – продолжал я. – У них два лика. Два пути сходятся здесь: ещё никто не проходил по ним до конца.
Вот длинная дорога назад – она длится вечность. А та длинная дорога, уходящая за ворота, – это другая вечность.
Они противоположны, эти пути, и упираются лбами друг в друга, причём как раз здесь, у этих ворот. Над воротами написано: ʻМгновениеʼ.
Но если кто-нибудь отправится по одному из путей и станет идти всё дальше и дальше, считаешь ли ты, карлик, что эти пути так и будут вечно расходиться?“» («Так говорил Заратустра». О видéнии и загадке, 2).
Особенно не задумываясь, карлик ответил, что всё прямое обманчиво и само время есть круг, а значит, эти пути смыкаются в бесконечности. Однако вместо того, чтобы похвалить карлика за правильный ответ, Заратустра разгневался и бросил ему: «Не так-то всё просто». Потому что карлик лишь понял логически, но вовсе не пережил эту труднейшую мысль. Ограниченный рассудочным пониманием, не пребывая в мгновении всем существом, карлик вообще не почувствовал дыхания двух страшных бездн, о коих шла речь.