Между тем позади них пролегала дорога, пришедшая прямо из вечности, с той стороны. Все неисчислимые времена, всё некогда бывшее уже было пройдено, преодолено. Но если время не имеет начала и дорога назад бесконечна, то её невозможно пройти – её невозможно было пройти… Если же время имеет начало, происходит из вечности— если, как учат теологи, «было время, когда времени не было», то всё ещё хуже: тогда получается, что изначальная вечность каким-то образом содержит в себе преходящее, что она вовсе не есть нечто недвижное и неизменное, что «когда-то» она вдруг разверзлась и была нами пройдена, преодолена. Это первая бездна – вечность, лежащая позади, которую никак невозможно преодолеть, но которая, однако, преодолена.
Дорога за воротами также ведёт в вечность. Это бездна вторая. Если время не имеет конца, то наше движение в сторону будущего вообще не движение, так как, двигаясь в направлении бесконечности, мы никоим образом не приближаемся к ней: она всегда и вовеки остаётся недостижимой, «отстоящей от нас одинаково далеко». То есть дорога непреодолима – её невозможно будет пройти. Другими словами, хотя она и уходит в вечность, тем не менее к ней не ведёт. Если же время когда-то закончится и наступит новая вечность, причём благодаря свершившемуся во все годы, века и эпохи, отличная от той, что была прежде мира, то неясно, каким образом эта новая вечность может родиться из времени, то есть почему она должна обрести свой окончательный, законченный вид лишь при посредстве преходящего мира, который к тому же в конце концов обречён на полное небытие? Вечное и бесконечное не рождается из преходящего и конечного, скорее наоборот.
Поэтому, а также по многим иным тайным причинам, пребывая в мгновении, зажатом меж этих бездн, открытый их магической и метафизической силе, Заратустра ставит вопрос: то, что лежит позади, и то, что ещё предстоит, – это одна и та же вечность, объемлющая весь этот мир, всё бытие, или исток и исход противоположны и пути к ним расходятся?
Поясним этот вопрос простым, даже вульгарным примером. Рассмотрим не космос, а частную жизнь и нынешнее верование в то, что до рождения нас просто не было, – мы были ничто, не будет нас и после смерти – мы снова станем ничто 6.
Понятно, что ничто позади и ничто впереди – это одно и то же ничто, поскольку различных ничто не бывает: ничто есть ничто, и оно лишь одно. То есть начало и конец жизни совпадают, так как разрешаются в ничто, которое, кстати, оказывается превыше времени, вечности, Бога, истины и бытия, превыше всего, поскольку ничего из этого не имеет над ним никакой власти. Что это за точка, из которой мы вышли и в которую уйдём, в которой начинается и в которую возвращается время? И не оказывается ли в таком случае траектория времени замкнутой кривой?
Вопросом о возможной направленности расходящихся из мгновения противоположных путей к одному и тому же истоку, исходу Заратустра намекает на следующую мысль. Если вечность одна, прошлое и будущее необходимо смыкаются в ней, соединяются, являются одним и тем же. Прошлое и будущее во всеобъемлющей вечности оказываются неразличимы. Оба пути не расходятся, но стремятся друг к другу, даже сливаются в один путь. А каким образом это возможно, лучше всего поясняет круговое течение времени. Иными словами, представление времени в виде круга, кольца крайне удачный символ для объяснения и обозначения единства прошлого и будущего в вечности. И, конечно, не только такого единства…
Против двух бесконечностей приводят ещё и такой аргумент: течение времени постоянно отнимает мгновение за мгновением у бесконечности впереди и прибавляет их к бесконечности позади. То есть одна бесконечность при бесконечном течении времени должна нескончаемо убывать, тогда как другая возрастать. Понятно, что бесконечность не может ни убывать, ни возрастать, но при бесконечности процесса вычитания или прибавления дело становится недоказуемым и неочевидным, всё погружается в противоречия и абсурд. Тем более что при воображаемом смещении настоящего мгновения в изначальную прошлую бесконечность или же в будущую, окончательную, мы снова приходим к одной бесконечности, которая вся простирается впереди или же позади.
Чуждый экзистенциальному соприкосновению с тайной мгновения, времени, вечности, карлик не понимает вопроса Заратустры и, соответственно, не понимает намёка на происхождение формулы «время есть круг». Поэтому Заратустра ставит вопрос иначе, как бы вовлекая карлика в экзистенциальный подход, но на самом деле просто сам погружается в этот вопрос, а затем углубляется в вечное возвращение, забывая о карлике, который в конце концов и вообще исчезает.
«„Взгляни, – продолжал я, – на это мгновение! От врат мгновения уходит длинная вечная дорога назад: позади нас лежит вечность.
Не должно ли было всё, что только может идти, некогда уже проходить этой дорогой? Не должно ли было всё, что только может произойти, когда-то уже произойти, свершиться и миновать?
И если всё уже было, что думаешь ты, карлик, об этом мгновении? Не должны ли были здесь некогда существовать также и эти ворота?
Не связаны ли все вещи так прочно, что это мгновение влечёт за собой всё последующее? А также – ещё и себя самого?
Ибо всё, что только может идти по этой длинной дороге за воротами, должно будет некогда снова по ней пройти.
И этот медлительный паук, ползущий в лунном свете, и сам лунный свет, и мы с тобой, шепчущиеся в этих воротах о вечных вещах, – не должны ли были все мы бывать тут и некогда прежде?
Не должны ли все мы возвращаться и снова идти по той дороге за воротами, что лежит перед нами… идти снова вдаль по той длинной и страшной дороге – не должны ли мы вечно возвращаться?“
Так говорил я, но всё тише и тише, ибо охватил меня страх от собственной мысли и от скрытой её глубины».
Заметим, что всё размышление происходит не как продвижение от одной достоверности к другой, не как выяснение и утверждение истины, а в вопросительной форме, как допущение возможности и умозрительное погружение в эту возможность.
Сначала Заратустра обращается в сторону прошлого. Если позади нас бесконечность, пройденная никто не знает как, то на этом пути всё, скорее всего, уже некогда было, а, повторившись хоть раз, с необходимостью должно было повториться бесконечное число раз. То есть на дороге, уходящей назад, где-то в далёком прошлом уже встречались и эти ворота, и этот лунный свет – встречалось и это мгновение, причём бесконечное число раз.
Но…
Хотя этот момент не акцентируется и специально не рассматривается, а проходит подтекстом, выраженным в использовании особых глагольных форм, обратить на него внимание необходимо: всё то же самое встречалось, вернее, встречается, отнюдь не в далёком прошлом, не где-то там, на линии времени, в былом и ушедшем, а именно здесь и сейчас.
«Не должны ли были здесь некогда существовать также и эти ворота?» – спрашивает Заратустра.
Почему «здесь» и где это «здесь»?7
Если слово «здесь» опустить, всё стало бы на свои места: речь шла бы о постоянно повторяющихся ситуациях: аналогичные, точно такие же ситуации уже некогда были, множество раз, и теперь повторяются вновь. Но говорится, что это мгновение и эти ворота встречались не где-то далеко позади или встретятся впереди, а встречались и ещё встретятся прямо здесь, прямо тут. Всё уже было, множество раз, но не в каких-то других местах бесконечного пути, а именно здесь, в этом самом месте. То есть это и есть эти самые ворота и это самое мгновение, бывшее прежде и предстоящее впереди. Преодолев бесконечность прошлого и будущего, которую невозможно преодолеть, карлик, луна, Заратустра снова вернулись в эту же точку пути, в это самое настоящее мгновение, которое из-за «прочной связи вещей» вновь вызвало к жизни себя. Впереди страшный путь в бесконечность и в конце его снова врата, эти врата… И снова – эта же ностальгия, этот же ужас вечности, это же предчувствие возвращения, его беспредельная глубина. От этой мысли и её чудовищных перспектив Заратустру охватил страх. И это понятно: испугаться здесь было чему. Потом рядом завыла собака, точно так же, как в детстве, – Заратустра узнал её вой. Мысль прервалась, всё вокруг изменилось: он был совершенно один среди мрачных утёсов в мертвенном свете луны…
Гипотезы о наивысшем мгновении великого года
Величайший год стоиков, круговорот всей Вселенной, начинается и заканчивается воспламенением: мироздание сворачивается в почти нулевое, но вместе с тем безграничное семя-первоогонь, из которого возникают сначала стихии, затем упорядоченные миры.
Существует ли на круге времён Ницше подобное уникальное мгновение, когда старый космос разрушен, а нового ещё нет, или же круг так и крутится, без конца изменяясь и возвращаясь к былому, без конца переходя от одного феноменального мира к другому?
Понятно, что ответ «да», равно как и ответ «нет», не противоречит концепции кругового течения времени, то есть оба ответа возможны. Хотя Ницше и не акцентирует этот момент (видимо, потому, что не желает углубляться в несвойственные ему богословские рассуждения), вопрос о наивысшем мгновении бытия всё же трудно обойти стороной, и он так или иначе проступает в подтексте. Иногда он заретуширован максимально, так что неясно, сказано «да» или же «нет». Вот, например:
«Всё уходит, всё возвращается – вечно катится колесо бытия. Всё умирает, всё вновь расцветает – вечно длится год бытия.
Всё разрушается, всё строится вновь – вечно возводится тот же дом бытия. Всё разлучается, всё снова встречается – вечно верно себе кольцо бытия» («Так говорил Заратустра». Выздоравливающий, 2).
Это можно понять как в смысле тотального разрушения и воссоздания всей Вселенной, так и в смысле разрушения и воссоздания каждой отдельной частности, когда Вселенная может и не сворачиваться в изначальное семя.