шие и существующие всегда. Другими словами, наша душа в последней своей глубине и последней своей чистоте бессмертна и безначальна, от века веков причастна нетленному, вечному, то есть божественному. Ну а раз это так, для его раскрытия и постижения, для слияния с ним, возвращения к нему нет никакого принципиального препятствия. Бесконечное, вечное, безначальное пребывает и в нас, вернее, мы в нём, поэтому нет ничего предосудительного в том, чтобы, отстранившись от своей земной индивидуальности и следуя интуиции запредельного, попытаться постигнуть божественное, открыть в себе это божественное, вообразить себя божеством, стать божеством, почувствовать небесную ясность, величие, силу и власть, небесную красоту, войти в этот вихрь и затем привнести его в мир.
Открытие мира, полдень и вечность, по Ницше, есть цель, конечная цель. Но эта «конечная цель» всё же ещё не конец, вернее, она и конец, и начало: «солнце в зените» – конечная точка пути, вершина вершин, однако притом – лишь указание на иное начало – «на новую жизнь», вернее, на вечную жизнь…
Вечное возвращение того же самого и возвращение обыкновенное
Аbundantia, «свершение времени», открытие мира как единого целого, постижение причастности мгновения к вечности – редкие, многим вообще не известные состояния. Ежедневное и привычное куда более продолжительно. Однако трудно желать возвращения обычного, серого дня. Слишком много в нём несовершенства и слишком мало полёта, высот.
Но рутинного течения жизни на всём её протяжении не бывает ни у кого: так или иначе время от времени вторгаются события экстремальные, которые разрушают привычную повседневность и выбрасывают нас в неведомые прежде пространства. В такие моменты, перестав быть «обычным собой», как раз и возможно увидеть всю свою жизнь – и в целом, и со стороны, захотеть её возвращения или, напротив, рассеяния в небытии.
Правда, в ситуациях чрезвычайных сосредоточиться на этом не так-то легко. Существует поверье, что в последние секунды перед умирающим проносится вся его жизнь, предстаёт перед ним как одно. Но подумать о ней, постараться понять её суть времени уже нет: подступающее другое уводит внимание в сферы иные. Пик вдохновения, прозрения, счастья, избытка сил тоже не предполагает раздумий в само это мгновение. Потому что ветер, ворвавшийся с той стороны, захватывает нас целиком. Ум наш безмолвен, его как бы нет, вернее, он открывается нам совершенно иначе, в перспективе поистине грандиозной: как весь этот мир, преображённый дыханием вечности. Осмысление происходит потом, когда в безмолвии и уединении вспоминают о пережитом высочайшем мгновении.
Однако не только экстраординарные переживания пробуждают фантазию, мысль и увлекают за горизонт: даже и серый, обыденный день не так прост – в нём тоже неслышно, незримо блуждают вихри той стороны, то есть они всегда рядом, они просто всюду, везде.
В главе о скуке и роскоши круга времён уже была затронута тема метафизики повседневного, теперь же вернёмся к ней снова. Только на этот раз обратим особенное внимание на ситуацию возвращения, любого, какого угодно. Сделаем это в том числе потому, что слово «возвращение» входит в название рассматриваемой нами концепции, а значит, в настроениях, состояниях, переживаниях, сопутствующих возвращению, должно тайно присутствовать и возвращение вечное.
Возвращение – ситуация вовсе не редкая, даже обычная: мы расстаёмся, потом снова встречаемся, уходим, потом возвращаемся, прерываем занятия, мысли, дела и переключаем внимание на другое, потом возвращаемся к ним. Тысячи раз на дню, не замечая того. Человек устал читать книгу, потому отодвинул её, вышел в сад, но скоро вернулся, придвинул раскрытую книгу и, вспомнив, о чём там шла речь, продолжил читать. Возвращение произошло, без эмоций, без каких-то особенных чувств – эпизод рядовой. Однако бывают и возвращения незаурядные, вызывающие интенсивные и неоднозначные переживания. Возвращаясь в родные края через многие годы, узнавая ландшафты, деревья, проулки, дома, вспоминая ту прошлую жизнь, испытывают и радость, и грусть, и страх перед течением времени – яркие, сложные, важные чувства. То же случается, когда встречают знакомых в минувшие годы людей, случайно находят записку тех лет и так далее.
Можно сказать, что в общем случае интересующая нас ситуация – это возвращение былого, а также в былое, неважно, возвращение реальное или воображаемое.
Возвращаясь куда-то, к кому-то, к чему-то, возвращаются не абсолютно к тому же, но всё же к тому же, то есть с течением времени внешне, возможно, и изменившемуся, но в своём существе оставшемуся собой. Родные края – это те же родные края, хотя их, вероятно, и трудно узнать из-за множества перемен, бредущий навстречу старик – это тот же человек, которого мы некогда знали как юношу.
Не углубляясь в проблему тождественности Кориска в Ликее и Кориска, в данный момент разгуливающего по рыночной площади, заметим, что при возвращении изменившегося, но того же, оно неким образом одновременно возвращается и как неизменившееся, в точности то же. Узнавая родные края, ныне во многом другие, в воображении мы воссоздаём именно прежний, тот самый их облик. Вглядываясь в черты старика, угадываем его юный лик, вспоминаем его самого в те времена. То есть при возвращении воображение, память уносят нас из настоящего в прошлые времена, возвращая и их. Старая ваза, забытая на чердаке, вполне может вызвать видение роскошного букета, который стоял в ней когда-то давно у распахнутого в лето окна. Пред нами – пыльная старая ваза в руке и одновременно в воображении – та самая ваза, тот самый букет на окне. Реальность и память сливаются в нечто одно.
Другими словами, при всяком возвращении подспудно присутствует и возвращение того же самого.
Что происходит при возвращении и при погружении в вызванную им вереницу воспоминаний? Откуда и почему ностальгия, возникающая иногда, откуда желание возвращения прошлого?
Наши чувства и ощущения, заботы, проблемы, дела привязывают нас к настоящему, утверждают реальность происходящего в данный момент. Только сейчас, а не в прошлом или будущем мы можем испытывать голод и жажду, радость и страх, блаженство и боль, только сейчас в состоянии на что-то надеяться, тревожиться о предстоящем. Присутствующее, происходящее, имеющее место в этот самый момент представляется нам реальностью. Причём единственной несомненной реальностью, остальное – фантазии, сны, бескровные призраки прошлого, бесплотные грёзы о будущем. Пребывание в настоящем, конечно, и есть собственно жизнь, однако, захватывая нас целиком, «погружая в себя», она скрывает свою роскошь и тайну, величие и беспредельную глубину. Нервный, куда-то спешащий, озабоченный массой проблем человек, воображение которого намертво приковано только к насущному, к себе самому, не видит плывущие в синеве облака, не слышит шум ветра, не чувствует запах весны. Он – не свободный актер, играющий роль себя самого, он – просто лист на ветру.
В отличие от настоящего, воспоминание нереально, поскольку мы не привязаны к чувствам, заботам, делам тех ушедших времён: мы их лишь вспоминаем, но им неподвластны, свободны от них. Но потому мы и видим ту жизнь в перспективе, неведомой нам тогда. Тогдашняя жизнь предстаёт перед нами как целое, полное движения, перемен, течения времени, но вместе с тем неподвижное и неизменное – как нечто одно: как живопись, а не театр и не кино. Хотя мы по-прежнему и не знаем, откуда, зачем эта жизнь, зато теперь видим, какова она есть. Не видя цветка, по одним лишь рассказам, нельзя поразиться его красотой…
Когда наша жизнь предстаёт перед нами в ином, неземном измерении как полная значимости, величия и красоты, пробуждается неодолимое желание постигнуть мистерию этой жизни, данной нам свыше судьбы. Но это, увы, невозможно: человек как раз так и устроен, что тайну жизни, судьбы, вообще бытия ему не дано разгадать. Однако мы можем вернуться, войти в свою настоящую жизнь уже как в мистерию, где мы одновременно созерцающие и объект созерцания, творцы и творение…
Итак, наряду с ощущением призрачности и мимолётности сей жизни возвращение прошлого приводит и к новому пониманию: эта жизнь, взятая в целом, на всём её протяжении, – нечто грандиозное, недоступное разуму и приоткрытое только предчувствию. А отсюда сразу же следует, что точно таков и весь мир… «С той поры я блуждал в необъятной Поэме, // Дымно-белой, пронизанной роем светил…»11.
При отстранении от сиюминутных страстей и забот то же самое иногда раскрывается и в настоящем, вызывая невероятную ностальгию по этому самому настоящему, по этой самой жизни и этой судьбе, по этому миру. В таких случаях желания бесконечного повторения, остановки мгновения, возвращения к этой же жизни и в этот же мир более не надуманны, но вполне искренни и очевидны.
То есть тонкие чувства и состояния, пусть даже и на втором плане, но всё же пробуждающиеся при возвращении, при любом возвращении, – это своего рода преддверье к постижению мира (бывшего, будущего и настоящего) как единого целого и вместе с тем к постижению вечного возвращения всех вещей.
Именно в таких состояниях – при освобождении от косной реальности настоящего, между этим миром и тем, между жизнью и смертью, в пространствах подвижных и зыбких, не связанных временем, доступных одной лишь свободной фантазии – только и можно искать глубочайшее желание возвращения к жизни, к этой же жизни. То есть это желание предстаёт в своей силе, например в потрясении, трансе, долгом странствии, смертельной болезни, неотступных видéниях, в общем, всюду, где нас не обступает и не доминирует этот понятный, отлично известный нам мир, где он – только мысль, только зыбкий мираж…
В качестве художественной иллюстрации к сказанному и несказанному о возвращении, о подступах к возвращению вечному, а также о поиске и созидании мира, в который хотят возвратиться, о трудном пути в этот мир приведём небольшой рассказ.