Возвращения первых двух видов придают делам и вещам, миру, всему относительную реальность, в том смысле, что хотя она и представляется таковой, однако, как сон, как и всё преходящее, с течением времени всё же рассеется и растворится – похожие люди, сезоны изменятся и пропадут, светила погаснут, те самые люди, деревья, моря уйдут в прошлое, в небытие. Но вот возвращение третьего вида, которое так или иначе неявно присутствует, подразумевается в любом возвращении (ведь мы узнаём в человеке именно того самого человека, в море – то самое море, в наступившей весне – как таковую весну), которое является прообразом, сущностью вообще возвращения, придаёт этому миру, событиям, людям, вещам, реальность уже абсолютную, неподвластную течению времени, неизменную и неуничтожимую.
Можно приводить и другие примеры, однако какие бы смыслы подобия, схожести, повторения, возвращения мы ни затронули, они всегда будут эхом и отблеском возвращения именно того же самого.
Мгновение, представшее вдруг как безумно знакомое
Мы входим в комнату: старинное кресло, картины, распахнутое окно. За ним сквозь берёзы и сосны – синева, недвижные облака. Ветер и шелест листвы, где-то вдали вскрикнула птица. И вдруг это всё начинает казаться безумно знакомым: письменный стол и картины, резкий крик птицы, эти самые облака – это всё уже было, но когда-то давно…
Это редкое, странное, иногда очень сильное чувство известно практически всем. Оно возникает внезапно, без всяких причин. В состояниях шока, в ситуациях необычных, но также и в самых что ни на есть рядовых. При этом не имеет никакого значения, знакомо ли нам окружающее или мы видим его в первый раз. Появление этого чувства не зависит от происходящего во внешнем и внутреннем мире, не зависит ни от чего – оно приходит из недоступного нам измерения, из неведомой глубины.
Но о чём говорит нам подобное чувство? Казалось бы, о единичном и, соответственно, о бесконечном повторении некогда бывшего, то есть оно как будто бы подтверждает концепцию космических циклов, а то и концепцию возвращения всех вещей. Однако не так-то всё однозначно…
Мы уже видели, знаем, переживали всё это… мы узнаём и себя, все свои мысли, желания, чувства… Некогда бывшее повторяется в точности, до мелочей… При этом возникает непреодолимое желание вернуться в это некогда бывшее, представшее как настоящее. Вернуться не только за тем, чтобы там оказаться, там быть, но и чтобы постичь его суть…
Чем именно нас так привлекает «узнанный» мир?
Можно предположить, что во всех ситуациях, которые мы узнаём, есть что-то особенное, которое и завораживает, влечёт нас к себе.
Однако на это можно ответить определённо: какими бы ни были подобные ситуации, дело не в них. Не они, а именно само узнавание настоящего вызывает сложные сильные чувства – оно-то в такие моменты важнее всего, захватывает нас целиком. Весь этот мир, в том числе и все наши мысли и чувства, предстают как нечто единое, зримое, бесконечно знакомое. Мы взираем на мир из какого-то странного безмолвия, из присутствия сразу во всём и ни в чём. Страх, например, если в данный момент мы испытываем страх, или же радость, или печаль не есть более то, во что мы погружены полностью, в чём окончательно растворены, – они остаются такими, какими и были, но мы на них смотрим вместе с тем будто бы со стороны. Мы и переживаем все наши чувства, и в то же время бесстрастно взираем на них…
Ещё один трудный вопрос: когда, при каких обстоятельствах мы в прошлом могли пережить этот самый момент?
Кажется, в детстве… Кажется так потому, что чувство, будто мы всё это знаем уже, чем-то очень похоже на воспоминание из далёкого детства. Однако оно очень похоже только по ощущению, но отличается по существу. Вряд ли в сей жизни, тем более в детстве, некогда мы уже переживали точно такую же ситуацию. Хотя бы потому, что сами мы были другими и воспринимали мир совершенно иначе. Не говоря уже о том, что окружающий мир тоже с тех пор изменился. Если ситуация и повторяется, то гораздо более давняя – из прошлых жизней, из первозданных времён…
Если это так, то речь идёт о повторении того же самого – о возникновении по прошествии долгого времени точно такого же мира. Количество этих миров при очередном повторении каждый раз увеличивается по числу. Поэтому на уровне интуиции, чувств мы можем сравнивать эти миры – сравнивать мир настоящий с некогда бывшим и, обнаруживая их совпадение, говорить, что имеющее место сейчас, уже было. То есть говорить, что настоящее полностью совпадает с некогда бывшим. Равенство. А = В. Это гипотеза № 1.
Проблема здесь в том, что в природе трудно, если вообще возможно, найти пример повторения в точности того же самого: при повторении что-то да отличается – оставаясь тем самым по сути, повторяющееся никогда не совпадает с некогда бывшим буквально во всём. Сезоны и круговороты, возрождения схожих растений, животных, людей, похожие судьбы… Не равенство даже, а сходство. Концепция циклов… Ситуация, которую мы узнаём, очень похожа, такая же точно по сути, однако иная, чем та, что когда-то была. Нам только кажется, что некогда было именно это, – было иное, но очень похожее. Подобие, сходство, циклические повторения – гипотеза № 2. Концепция циклов известна с древнейших времён. Видимо, этим и объясняется, что в философии и литературе, ну и, понятно, в кино, когда обращаются к теме повторяющихся ситуаций, чаще всего подразумевают именно эту концепцию: всё точно такое, да не совсем…
Гипотеза № 3 совершенно иная: имеет место вовсе не повторение прошлого, а простое предвидение: в грёзах, видениях, снах мы предвидели то, что когда-то, а именно ныне, произойдёт. Вплоть до мелочей – до крика птицы, до позы, в которой мы замерли вдруг, до причудливых форм облаков. Понятно, что некогда виденный сон, внезапно представший как внешний мир, может произвести весьма сильное впечатление. Как, почему и зачем нам ниспослано было предвидение, каково его предназначение, смысл – неизвестно.
Возможны ещё и другие гипотезы, объясняющие «узнавание мгновения», однако состояние «узнавания» приходит из такой глубины, что бесполезны любые попытки его окончательно объяснить. Поэтому гипотезы остаются всего лишь гипотезами.
Наверняка можно сказать только следующее: 1) в такие моменты здешнее открывается нам в ином измерении; 2) измерение это не ново: мы знаем, что всегда знали о нём в недоступных глубинах души; 3) этот же мир, но «узнанный» нами и представший в ином измерении, вызывает невероятную ностальгию, совершенно необъяснимую, то есть «узнанный» мир – это наш ориентир, глубочайший и полностью иррациональный.
Разумеется, было бы неправильно пытаться интерпретировать состояние «узнавания» как некое подтверждение вечного возвращения – как «узнавание» возвратившейся ситуации. Ведь при вечном возвращении имеет место возвращение во всех смыслах того же: есть только одна ситуация, единичная по числу и тождественная себе, которую сравнивать не с чем. Да и само состояние «узнавания», в точности это, возвращается тоже. Тем не менее что-то мы всё-таки узнаём: ощущение на этот счёт у нас несомненное. Если это не другая, но такая же ситуация, имевшая место когда-то давно, в реальности или во сне, то тогда что? Эта самая ситуация? Мы возвращаемся в эту самую ситуацию и её узнаём, как бы сравнивая её с самой собой? Нелепость, абсурд…
Всё дело в том, что мы узнаём ситуацию не как некогда бывшую, а как известную нам от века, всегда. Точно так же, как мир иногда перестаёт вдруг казаться привычным и раскрывается как трансцендентный – как пребывающий там, а не здесь, как неизменный и непостижимый, причастный вечности. Мир, ситуация те же до мелочей, однако вместе с тем и иные, поскольку предстают в совершенно ином измерении…
Можно сказать, что нам открывается изначальный прообраз мгновения – эйдос, «нетленная форма» реальности, существующей в данный момент и явленной вдруг как целое, как одно. В таком случае в состоянии «узнавания» настоящее совпадает не с прошлым, а, так сказать, с открывшейся собственной сущностью. Вот почему мы его узнаём и вот почему оно идентично себе. Через отражение мы неожиданно прозреваем само отражаемое, через образ – прообраз. Если это и похоже на воспоминание, то это не воспоминание минувшего, сходного с настоящим, а воспоминание сущности мира вокруг, а также сущности, изначального состояния нас самих. Отсюда и вся ностальгия, и страстный порыв всё это понять… вернуться в представший в своей первозданности этот же мир.
Конечно, и это всего лишь гипотеза, однако нельзя не признать, что вечное возвращение и состояние, когда всё представляется вдруг безумно знакомым, вне всяких сомнений, связаны между собой.
Ещё немного о том же
При «узнавании» мгновения если и не открывается полностью, то по крайней мере приоткрывается сущность всего, что присутствует и совершается в данный момент. Размышляя о желании возвращения, о формировании соответствующего намерения, нетрудно понять, что если мы и хотели бы возвратиться, то именно в такое узнанное мгновение. Да и то не как в нечто окончательное, а как в преддверье чего-то поистине грандиозного, но пока неизвестного. Это неведомое, грандиозное, к которому мы устремлены, наверное, – весь этот мир, открывшийся как одно, единый и целостный, нерушимый и неизменный, пребывающий в вечности… весь этот мир как ответ на тайну бытия… как видимый, слышимый, осязаемый, однако исполненный тайны, непостижимый ответ.
Гераклит и Парменид
Перейдем теперь к иной стороне учения о вечном возвращении, очень важной. Дело в том, что, кроме прочего, это учение успешно разрешает самое существенное противоречие философии последних тысячелетий, касающееся оппозиции вечного и преходящего, истинного и иллюзорного. Но прежде чем углубиться в этот вопрос, – несколько слов о первых античных философах.