Но существует ли всё же и что-то другое, тоже вечное и тоже пребывающее в вечном движении? Боги, бессмертные души, стихии? Законы и принципы, умозрительные миры? Или всё периодически пропадает в огне и только в «структуре и свойствах» божественного огня, который есть также вселенское самосознание, ум, жизнь, можно искать иные, какие-то частные, вечные вещи? Об этом мы в состоянии только гадать, ибо сохранившиеся высказывания Гераклита об этих предметах обрывочны и противоречивы. Строить домыслы и догадки не станем, но всё-таки скажем два слова о «вечном движении вечных вещей».
Вечные вещи суть неизменные вещи, бессмертные и всегда остающиеся собой. Но притом они движутся, вернее, вполне могут двигаться и изменяться, однако не в нашем обычном времени, окончательно и безвозвратно уничтожающем всё, что есть, все мгновения и все миры, а во времени вечности, которое, как и время в воспоминаниях, в своём течении сохраняет любое мгновение, вызванное к бытию, в совершеннейшей неизменности. В таком времени вечности мы как раз и воображаем нетленные небесные города, рай и ад, нашу вечную жизнь в мире ином.
Но каким образом можно представить себе такое странное время, которое и стирает каждый момент, и оставляет его в неприкосновенности – которое и течёт, и вместе с тем неизменно? Если не успокаиваться на том, что тайна сия велика есть, а постараться углубиться в этот вопрос, то мы снова придём к той же мысли, что подобное время может быть устроено таким, например, образом, что периодически возвращается на круги своя, благодаря чему все вещи, являясь опять и опять, остаются собой и не рассеиваются в небытии.
Приведём ещё один важный фрагмент, на этот раз из Климента Александрийского, касающийся происхождения и круговорота Вселенной, по Гераклиту.
«Гераклит Эфесский… учил, что есть космос вечный и есть преходящий, считая, однако, что в смысле мироустройства последний не отличается от первого, пребывающего в определённом состоянии. При этом его убеждение, что космос, состоящий из вселенских субстанций, вечен, со всей очевидностью следует из таких его слов: „Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов и никто из людей, но он был, есть и будет всегда – вечно живой огонь, мерно возгорающийся и мерно угасающий“. Но этот же космос он считал вместе с тем рождённым и подверженным гибели, что доказывают следующие его слова: „Метаморфозы огня: сначала море, а из моря – наполовину земля, наполовину вихрь раскалённого пара“. Это означает, что огонь силою вселенского Логоса, Бога, управляющего всем и вся, превращается через воздух во влагу, которая есть зародыш космического созидания и которую он называет морем. Из этого моря и возникает земля и небо, а также всё, что меж ними. Затем космос снова превращается в свою изначальную стихию – воспламеняется и становится только огнём, как это следует из такого высказывания: „Море распространяется и расточается, но потом восполняется до той самой меры, которая была у него до того, как оно стало землёй“. То же относится и к другим стихиям» («Строматы». Книга V).
То есть какой-то космос есть всегда. При этом всякий конкретный космос – вовсе не произвольное бытие, не случайная игра становления, но обладает определённой структурой, устроен по жёстким принципам: всегда есть стихии и круговороты, верховенство огня и так далее. Круговороты, стихии, структура, огонь, незыблемое мироустройство представляют собой как бы принципиальный прообраз любого возможного космоса, и этот прообраз и есть «космос вечный», который недвижим и нерушим. Не это конкретное лето, а лето как таковое, лето вообще. Правда, в отличие от наших сегодняшних платоновских представлений, сей «космос вечный» (прообраз, идея любого космоса) не существует сам по себе в каком-то умозрительном мире (о коем во времена Гераклита философы ещё не говорили), а перетекает из мира в мир, стоит за всем, проступает сквозь всё и даже является всем, что только вызвано к бытию. То есть всякий конкретный космос есть космос вечный, явленный в данном обличии, однако при этом любое обличие (которых не перечесть) есть бренная форма и тлен.
Можно ли усмотреть в философии Гераклита концепцию вечного возвращения и представление о круговом течении времени? «Начало и конец круга совпадают», «Всё когда-то становится огнём… Огонь когда-то становится всем…», космические циклы, расчёт длительности величайшего года и тому подобное – можно было бы найти соответствующие отправные точки, свидетельства и намёки, однако приписывать Гераклиту именно вечное возвращение было бы слишком надуманным. Течение времени у Гераклита не очень-то ассоциируется с кругом или прямой: оно вплетено в мироздание, оно с ним одно, оно и течёт, и вместе с тем неподвижно. Хотя в гераклитовских круговоротах тотальное разделение и тотальное единение, многое и одно, и сменяются последовательно, они вместе с тем присутствуют просто всегда, одновременно: как многое, так и одно есть в каждый момент.
Проникнутый духом сакральных мистерий, почитающий древние мифы, богов, предстоящий пред тайной, неведомым, непостижимым, Гераклит просто не мог успокоиться на объяснении мира, схожим с называемым нами логическим, рациональным. Это понятно ещё и потому, что в качестве абсолютного начала он принял начало живое, разумное – жизнь, которая не просто есть и пребывает в каком-то недвижном вселенском безвременье, но которая действует и живёт: «Эон (αἰών) – это ребёнок играющий, переставляющий камушки на игральной доске: царство ребёнка» (Св. Ипполит. «Опровержение всех ересей». IX, 9).
Сама жизнь, жизнь как таковая, причём рассматриваемая в беспрерывном движении, действии, для смертных людей непредсказуема и непостижима, чисто иррациональна. Потому неудивительно, что многие провидческие изречения Гераклита с точки зрения логики казались двусмысленными и противоречивыми, оставались непонятыми даже его современниками.
Как говорить о предметах, превышающих человеческое разумение? Хотя диалектика, иносказания, символ, метафора и способствуют этому, всё же они не в состоянии выразить самую суть. «Владыка, оракул которого в Дельфах, и не высказывается [прямо], и не скрывает, а подаёт знаки», – говорил Гераклит (Plutarchus. «De Pythiae oraculis», 21). Знак, обращённый к мистическим сферам души, действует непосредственно, минуя какое бы то ни было осмысление: знак – это прозрение, шок. Знак сразу понятен, причём абсолютно, однако любая попытка его объяснить, раскрыть его смысл, интерпретировать как предупреждение, как указание или приказ обречена на провал. Знак – это веха судьбы, это всегда резонанс с глубочайшей тревогой, надеждой, с предчувствием драматических перемен или с реальным событием. Внезапный крик ворона, ударивший молнией в мозг, знакомый нам человек, умерший или живой, мелькнувший во встречной толпе, кровавая луна меж стремительных туч, чёрная бабочка на белом снегу – мало ли что.
Хотя убедительность и безупречность учения Гераклита основаны не на логике и даже не на диалектике, допускающей противоположное, а на прозрениях запредельного, то есть на иррациональном, некоторые вопросы всё же трудно обойти стороной.
Как, например, объяснить гибель бессмертных богов при космическом воспламенении, учитывая веру, почтение к ним Гераклита? В новом величайшем году возвращаются прежние демоны, боги и люди или рождаются новые? Похожие или такие же точно? Бессмертные души, субстанции, существа гибнут в огне совершенно или до времени растворяются в нём и скрываются где-то в его глубине, а затем возвращаются в таком же, как прежде, обличии? Или бессмертное воссоздаётся огнём точно таким же и становится потому тем же самым?..
«Что есть бессмертное и что смертное? Бессмертное смертно, смертное бессмертно, одно и то же – добро и зло, свет и тьма, прямое и кривое, верх и низ, начало и конец, видимое и невидимое», – говорит Гераклит. Но понять это можно, лишь если прислушаться не к человеческим мыслям и мнениям, а ко вселенскому разуму – к логосу-слову вечно живого огня. В таком только случае всё может предстать в своём изначальном и вечном единстве – предстать как одно. Из одного – всё, из всего – одно. При этом вражда, разделение необходимы, ибо благодаря им как раз и отчуждаются от единого, как раз и формируются частности, сущности, индивидуальности: космос, бесчисленные миры – многое. Но и противоположное – согласие, единение – необходимо, ибо без него невозможен возврат к изначальному, невозможно одно. Космос и жизнь немыслимы без противоположностей, без их борьбы. Однако в масштабах всеобщей вселенской гармонии противоположности – тоже одно.
Согласиться с такой точкой зрения довольно легко, но понять её истинный смысл очень трудно. То есть даже прислушавшись к логосу-слову вечно живого огня, мало кто что-то поймёт: космос не будет постигнут как всё и вместе с тем как одно. О том сокрушается и Гераклит: «Об этом логосе-слове, хотя оно вечно, люди не имеют никакого понятия – ни до того, как они услышали его, ни после того, как услышали» (Св. Ипполит. «Опровержение всех ересей». IX, 9).
В своё время многие античные писатели относились весьма иронично к заявлениям Гераклита о том, что слово его пройдёт через тысячелетия. Однако не они, а он оказался прав: его учение не только прошло через тысячелетия, но во многих позициях актуально и ныне. В том смысле, что многие положения его учения не превратились в музейные экспонаты, но встроились в верования теперешнего человека, пусть в виде вульгарном и упрощённом, иногда до такой степени, что их даже трудно узнать. Среди этих верований, например, следующие.
1. Вера в то, что Вселенная не создана и не возникла, но была, есть и будет всегда.
2. Вера в тотальное бесконечное становление. В связи с этим вера в тленность и, соответственно, в тщету всего вызванного к бытию. Непрерывные стенания и причитания по этому поводу.