3. Вера в объективную Вселенную, не зависящую ни от какого сознания и представляющую собой рассредоточенную по пространству мёртвую («физическую») материю, претерпевающую непрерывные трансформации под воздействием не менее мёртвых «законов природы», неизвестно, где и каким образом существующих, но, как и материя, существующих изначально.
Такая картина, привычная современному человеку, очень похожа на «умерший» вечно живой огонь Гераклита. Сначала, у стоиков, единый и вечносущий огонь, из которого всё и который есть всё, распался на бога-логоса и правещество, пребывающих, правда, в неразрывной связи. Затем бог-логос стоиков утратил божественность, жизнь, дух, непредсказуемость и непостижимость. То есть он «умер», поскольку утратил жизнь, и превратился в механические принципы мироздания, непрерывно формирующие и переформировывающие абсолютно пассивное и абсолютно мёртвое вещество.
4. Вера в гипотезы, пока ещё робкие, о большом взрыве, являющиеся отзвуком концепции воспламенения, которые рано или поздно с необходимостью должны будут привести к признанию периодического разрушения и возрождения Вселенной, то есть к признанию цикличности мирозданий.
Вечное и неизменное Парменида
От Парменида, знакового философа элейской школы, ученика её основателя Ксенофана, до нас дошли фрагменты его поэтического сочинения «О природе», где он излагает учение о вечном и неизменном истинном бытии, а также о кажущемся мире феноменальном. Это учение, начиная с Античности и до сих пор, обычно противопоставляют гераклитовскому учению о беспрерывном становлении сущего, хотя сходства и различия этих учений, несомненно, не так однозначны и более глубоки.
В главе «Алетейя» («Истина») своего сочинения Парменид разъясняет основные положения учения (фрагмент 812 и другие фрагменты). Приведём приблизительный пересказ важных мест этой главы.
Бытие, истинно сущее ЕСТЬ.
Оно нерождённое, неуничтожимое, целокупное, однородное, неизменное, неподвижное, завершённое.
Нельзя сказать, что оно некогда было или что некогда будет: оно сразу всё присутствует в «непреходящем сейчас», в «остановленном настоящем» – единое, неделимое, непрерывное.
Как, из чего могло бы произойти сущее? Ясно, что не из другого сущего, так как прежде него не было никакого иного бытия. И также ясно, что не из несущего, ведь последнее немыслимо и невообразимо. Всё, о чём можно подумать, есть сущее – есть как раз то, о чём мы размышляем и что представляем себе. Несущего, небытия попросту НЕТ, нигде и никак, его нет вообще. Но разве может что-либо безо всяких причин возникнуть из ничего? Что могло бы побудить и осуществить рождение сущего из ничего в «какой-то момент времени» – почему не раньше и не позже?
Вывод простой: не имея причины своего возникновения, бытие должно быть всегда или не быть никогда. Но бытие есть, значит, оно есть всегда.
Как может сущее пребывать в будущем? Или в прошлом? Как оно может обрести бытие? То, что было, а также что будет, не ЕСТЬ. Бытие, истинно сущее, не пребывает во времени, для него нет ни прошлого, ни будущего, нет ни рождения, ни уничтожения.
Оно не распадается на различные части, поскольку везде одинаково. Нельзя сказать, что его где-то больше, а где-то меньше: всё в равной степени наполнено бытием. Следовательно, оно непрерывно, ибо сущее примыкает к сущему, не отделяясь одно от другого несущим, небытием.
Ограниченное великим пределом, оно неподвижно и неизменно, у него нет начала и нет конца, ибо свет истины устраняет любую возможность его зарождения и разрушения. Оставаясь одним и тем же, оно покоится в одном и том же [месте], с необходимостью заключённое в охватывающем его великом пределе, ибо ему должна быть присуща абсолютная полнота. Будучи беспредельным, оно бы не обладало такой полнотой, поскольку беспредельное всегда имеет что-то вне себя, а абсолютная полнота ничего вне себя не имеет.
Бытие, истинно сущее, не нуждается совершенно ни в чём: если бы оно нуждалось хоть в чём-то, то нуждалось бы вообще во всём.
Одно и то же есть мысль и то, о чём она мыслит, поскольку без сущего, с которым она соотносится, нет и мышления.
Нет и не будет ничего, кроме истинно сущего. И оно с необходимостью целое и недвижное. Поэтому всё, что смертные говорят о нём на своих языках и мнят истиной, суть пустые слова, такие как «рождаться и гибнуть», «быть и не быть», «перемещаться с места на место», «менять колорит».
Так как положен великий предел, оно – завершённое и совершенное во всех направлениях и со всех сторон, подобное идеальному шару, от центра до периферии распространяющемуся одинаково во всех направлениях, а не где-то побольше, а где-то поменьше, ибо всё бытие однородно…
Таковы положения Парменида об истинно сущем.
Что касается мира кажущегося, феноменального, то Парменид допускает его наличие и познание, правда, то и другое лишь кажущееся. Это мир мнений и заблуждений, в котором пребываем мы все. Хотя этот мир иллюзорный и даже несуществующий, Парменид всё-таки намечает пути его постижения и строит достаточно сложную космологию. Поэтому мудрец, прозревший истинно сущее, не обязательно человек не от мира сего, более не понимающий людских забот и проблем: он может отлично ориентироваться во всех заблуждениях, мнениях, начиная от представлений о происхождении мира и заканчивая бытовой ерундой.
Но вот каким образом существует этот несуществующий мир, откуда он взялся, что он такое, как, почему и зачем вдруг явился из вечности, остаётся загадкой: ни у Парменида, ни у философов аналогичных вразумительного ответа как будто нет…
Сходство учения Парменида со многими школами индуизма поистине поразительное, особенно с учётом того, что нынешние исследователи отрицают всякую возможность взаимозаимствования.
Положения Парменида о вечном и неизменном, об абсолютном, как о едином, простом, всеобъемлющем, безграничном, чуждом движения и перемен, пребывающем за пределами времени, единственно истинном до сих пор представляются убедительными и логичными. И в этом нет ничего удивительного, поскольку великое множество философов и теологов веками рассуждали об изначальном, божественном, совершенном именно в этом ключе.
Нарекания вызывал разве что шар Парменида. Философа обвиняли в представлении истинно сущего, вечного бытия как чего-то телесного или, как теперь говорят, физического и материального. Такое впечатление складывалось из-за того, что многие мыслители полагали, будто, размышляя о всеобъемлющем бытии, о целостном всём, едином и неизменном, Парменид опирался на зрительный образ небесного купола, на круговые орбиты светил. Это и так, и не так, но скорее не так, ведь шар Парменида находится не только вне времени, но и вне пространства: за пределами этого шара нет ничего, даже пространства. К тому же он неподвижен и неизменен, он однороден, един, неделим. Вряд ли такое можно отнести к вещам чувственным – к телесной субстанции, к физическому, материальному.
Как можно вообразить или помыслить такой шар? Не станем даже пытаться воссоздать представления Парменида о пространстве и времени, совершенно иные, чем ныне. Вместо этого поговорим о его шаре с точки зрения наших сегодняшних представлений. Понятно, что получится что-то условное, весьма отдалённое, возможно, неверное, но всё же…
Парменид говорил, что каждая часть, каждая точка шара бытия во всех отношениях подобна другой и все они равно отстоят от центра. Выходит, речь всё же о сфере, о поверхности шара, а не о шаре, внутренние точки которого ближе к центру, чем находящиеся на периферии. С другой стороны, шар характеризуется как объёмный, полный, массивный, объемлющий всё бытие. То есть это и сфера, и шар (надо заметить, что различные переводчики поэмы Парменида на европейские языки иногда пишут «шар», иногда – «сфера»).
Итак, первое свойство шара Парменида – он и сфера, и шар, то есть все его точки равно отстоят от центра, однако притом он объёмный.
Свойство второе – за пределами этого шара нет больше пространства – всё оно свёрнуто в данный шар: в каком направлении мы бы ни двигались, границы нам не достичь.
Для нашего поверхностного рассмотрения ограничимся этими двумя свойствами, оставив без внимания метафизическую сторону самого парменидовского шара – несозданность, неуничтожимость, неизменность, неделимость и прочее.
Ответ будет прост: наш сфера-шар – это поверхность четырёхмерного шара в четырёхмерном пространстве. Такая поверхность объёмна, трёхмерна и все её точки равно отстоят от центра. В координатах этой трёхмерной сферы у неё не существует границ – всё её пространство замкнуто в самом себе, самодостаточно, однородно и не простирается за свои пределы. Но центр сферы трансцендентен всему ей объемлемому, поскольку находится не в её трёхмерном, а в четырёхмерном пространстве.
Чтобы представить такое, как правило, понижают размерность пространства на единицу: двумерная поверхность обычного шара. При этом вместо нашего трёхмерного пространства следует воображать пространство двумерное – пространство поверхности шара. Можно сколько угодно двигаться по сферической поверхности в любом направлении, не встречая границ. Центр, от которого всё отстоит на одинаковое расстояние, существует, но находится в другом измерении.
Согласитесь, что это совершенно иная картина, чем если бы, взяв наше неверное представление о шаре Парменида как о простом шаре в трёхмерном пространстве, мы тоже понизили бы размерность пространства на единицу. Получился бы круг, диск на бесконечной плоскости. Внутри этого круга – всё бытие, а за пределами круга – бескрайняя плоскость, пустое пространство. Граница бытия в таком случае была бы чётко очерчена и достижима, а за этой границей начиналась бы пустота. Такая граница, конечно, не была бы недостижимым, но существующим «великим пределом», о котором говорил Парменид. Двумерная поверхность обычного трёхмерного шара – дело другое, чем круг на плоскости: всё бытие безгранично, но замкнуто: муравей может ползать по глобусу, не встречая границ. Сферическое двумерное пространство бытия свёрнуто в некое единство и не простирается за свои пределы, где оно становилось бы абсолютно пустым, лишённым всякого бытия. Границы, пределы хотя и существуют, но в другом, а именно в третьем измерении, поэтому они невообразимы и недостижимы.