как становящееся сохраняется и приобретает постоянство, иными словами, при котором оно есть. Эта чеканка, или, вернее, „перечеканка“, становящегося в сущее есть высшая воля к власти. В такой перечеканке ярчайшим образом проявляется сущность воли к власти.
Что же такое эта перечеканка, превращающая становящееся в сущее? Это раскрытие высшей возможности становящегося, при котором оно преображается и обретает постоянство. Перечеканка есть созидание. Глубочайшее созидание – созидание выше и дальше себя: находиться в решающем мгновении, в котором прошлое и настоящее превращаются в проект будущего и благодаря этому сохраняются. В созидании в мгновении, в „мгновенности“ созидания – сущность подлинной, актуальной вечности, высочайшая ясность и высочайшая широта которой достигаются в мгновении вечности возвращения того же самого. Перечеканка становящегося в сущее – высшее проявление воли к власти – по самой своей сущности и есть эта „мгновенность“, другими словами, и есть вечное возвращение равного. Воля к власти как устройство сущего может быть тем, что она есть, лишь при наличии способа существовать, и Ницше делает краткий набросок сущего-в-целом: воля к власти в своей глубочайшей сути и глубочайших возможностях на основе вечного возвращения равного.
Правильность подобного вывода неопровержимо подтверждается записью, озаглавленной „Резюме“. Мы уже обсудили первое предложение: „Отчеканить на становлении признаки бытия – высшая воля к власти“. Чуть дальше читаем: „Что всё возвращается – крайняя степень приближения мира становления к миру бытия: вершина созерцания“. Едва ли можно выразиться яснее в отношении того, 1) как и на какой основе осуществляется чеканка на становлении признаков бытия, 2) что мысль о вечном возвращении равного, в том числе и во время кажущегося триумфа мысли о воли к власти, оставалась мыслью мыслей, к которой как к возвышающейся и царящей надо всем вершине сходится вся философия Ницше.
Таким образом, в мысли о вечном возвращении равного Ницше сводит воедино два важнейших определения сущего начального периода европейской философии: сущее как становление и сущее как неизменность» (Там же. Часть II, глава II, § 22).
Между прочим
Между прочим, рассматривать одну философию с точки зрения другой философии, особенно своей собственной, дело весьма деликатное. Конечно, входить в какое-то грандиозное и совершенно иное мировоззрение лучше всего с чистого листа, отбросив все свои представления. В таком случае можно взглянуть на него изнутри и не только «понять», но и пережить его положения. Однако здесь есть опасность настолько проникнуться им, что потерять в нём себя. Юлиус Эвола об этой опасности где-то писал, что познающему и созидающему нужно ещё не попасть под власть демонов, которых он сам же и вызвал. Лучше всего, вероятно, держаться немного в стороне как от изучаемой философии, так и от своей собственной и не привязываться намертво ни к каким убеждениям. Но и это опасно, так как тем самым лишают себя всей гипнотической силы учения: вера с оглядкой, условная вера слишком слаба и часто не может открыть нам иной горизонт. В общем, процесс постижения и погружения – тонкая вещь. Неудивительно, что даже выдающиеся мыслители, бывает, выносят весьма странные суждения о радикально иных мировоззрениях.
К примеру, известный философ Жиль Делёз. Рассуждая о Ницше, к которому он относится с должным почтением, по справедливости причисляя его к мыслителям величайшим, этот философ не покидает ойкумены собственных мыслей и смотрит на всё в основном через их призму. Так, вечное возвращение он старается истолковать как бытие, основанное на принципе волевого отбора: жизнеутверждающая позиция допускает лишь возвращение лучшего, высочайшего; худшее, негативное при повторении исчезает. При этом он всё же приходит к мысли, что вечное возвращение соединяет становление и бытие, и исходя из этого трактует данную концепцию как бытие самого по себе становления. Похоже на вечный огонь Гераклита… Неудивительно, что имя этого античного философа то и дело мелькает в его рассуждениях…
Однако не будем вникать в философию Делёза, тем более её критиковать, отметим лишь, что к выводам он приходит оригинальным.
В самом конце главы «Философия» книги под названием «Ницше», резюмируя своё представление о вечном возвращении, он следующим образом предостерегает нас от ошибочного понимания этой концепции: «…неверно считать, что вечное возвращение – это старая идея, заимствованная у греков, индусов, вавилонян… что имеется в виду цикл, либо возвращение того же самого, либо возвращение к тому же самому». То есть Делёз утверждает, что вечное возвращение на самом-то деле – нечто совершенно иное, чем возвращение тождественного и даже чем повторение схожего…
Понятно, что, следуя этому предостережению, придётся каким-то образом переосмысливать сочинения Ницше, так как выходит, что, когда этот философ пишет одно, имеет в виду совершенно другое, часто прямо противоположное. Непросто будет понять, что подразумевает Ницше, когда, говоря об истоках вечного возвращения, преподносит эту концепцию не как совершенно новую (что утверждает Делёз), а отсылает нас к Гераклиту и стоикам (см.: «Ecce homo». Рождение трагедии. 3). Ну а если считать, что под возвращением имеется в виду вовсе не возвращение и даже не повторение, то ещё труднее будет понять такие, например, строки:
«Я возвращаюсь вместе с этим солнцем, этим орлом и этой змеёй – не к какой-то новой жизни, или лучшей жизни, или похожей жизни:
– я вечно возвращаюсь к этой же самой жизни, в самом большом и также в самом малом…».
Или, допустим, такие:
«И этот лунный свет меж деревьев, и этот паук, и я сам… это мгновение уже было когда-то и возвратится опять, несчётное число раз».
Атомисты
Истина в том, что в последней инстанции всё бытие – это «бесконечное падение атомов в пустоту», более ничего. Есть только атомы и пустота, всё остальное – лишь их сочетания, соединения и разъединения. Атомизм.
В пустом бесконечном пространстве нет верха и низа, падать поэтому некуда, возражал Аристотель. Не верх и низ определяют падение, а наоборот: само падение как раз и определяет верх и низ, парировали атомисты, – куда атомы падают, там и низ.
Основатели и наиболее видные представители атомизма: Левкипп, последователь и, вероятно, ученик Парменида, затем его ученик Демокрит, потом Эпикур…
Говорят, что Платон предлагал скупить и уничтожить все труды Демокрита, считая их ложными, вредными, однако притом заразительными. Но этого не получилось, о чём свидетельствует и тот факт, что в I веке н. э. Трасилл издал собрание сочинений Демокрита. К сожалению, это издание не сохранилось. Не сохранилось вообще никаких произведений Демокрита, что, однако, не помешало его учению практически без изменений пройти сквозь века, проявляясь иной раз открыто, а иной – бессознательно. Не были чужды атомизма и многие христианские философы и богословы как первых веков, так и более поздние, вплоть до нашего времени. Особенно это заметно в их многочисленных обоснованиях воскресения. К примеру, Н. Ф. Фёдоров в трактате «Философия общего дела», разъясняя, каким образом человечество может поспособствовать Господу в воскресении мёртвых, пишет: «Мы же… полагаем возможным для нас… достигнуть… познания и управления всеми молекулами и атомами внешнего мира так, чтобы рассеянное собрать, разложенное соединить, т. е. сложить тела отцов, какие они имели при своей кончине…». Что и говорить обо всех современных учёных и миллиардах обычных людей: в материю, атомы верит сегодня подавляющее большинство.
Некоторые приверженцы научных позиций время от времени заявляют, что «и электрон неисчерпаем», однако прислушиваться к ним всё же не стоит, так как предположение о бесконечной делимости атома со всей логической строгостью моментально приводит к выводу, что в таком случае никакой материи не существует, а существует одна пустота. Доказательства этого приводятся многими античными философами, в частности Аристотелем.
Эпикур поясняет невозможность делимости до бесконечности приблизительно так: «…сказав, что ограниченный предмет состоит из бесконечного множества разнообразных частиц, уже невозможно считать данный предмет ограниченным, ведь ясно, что все эти частицы имеют какую-то протяжённость, а значит, при их бесконечном сложении и предмет получится протяжённости бесконечной» (Диоген Лаэртский. «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». X, 57).
«Здесь необходимо допустить уменьшение размеров этих частиц до бесконечности, и тогда, опираясь на теорию пределов, мы в сумме получим предмет ограниченный» – высокомерно мог бы заметить современный математик, забывая, что теория пределов вовсе не разрешает парадокс Зенона Элейского о невозможности исчисления непрерывного с помощью дискретного, а просто объявляет его разрешённым «по определению». Другими словами, хотя, следуя законам дискретного, то есть числа, Ахиллес никогда и не догонит черепаху, эта теория, отстраняясь от неудобной ей логики, постулирует, что недостижимый предел бесконечной последовательности в действительности достижим, а потому Ахиллес черепаху несомненно догонит. В дальнейшем же сей постулат выдаётся за строгий вывод.
Но и у Эпикура с атомами всё не так просто: он говорит, что их нельзя представлять как частицы, имеющие протяжённость, так как такие воображаемые частицы в воображении всегда можно разделить пополам, а атомы неделимы, но и невозможно представлять их как не имеющие протяжённости, поскольку в таком случае они есть ничто, которое непредставимо. Более поздние философы, Лейбниц к примеру, под атомами предлагали разуметь наше чистое присутствие, самосознание, метафизическое «я» – монады, которые действительно неделимы: ведь нельзя же представить, что наше «я» разделилось на два независимых «я». Однако монады принципиально бестелесны и потому они всё же не атомы атомистов.