ть, отделяющая нас от него, – это нарушение в работе памяти». ведений он и не приводит никаких доказательств 29. И только в «Наследии», среди массы черновиков и всяких записей, была найдена указанная заметка, где среди прочего под пунктом 5 зафиксирована и мимолётная игра философа с идеей необходимости повторения «комбинаций»; к этой идее, заметим, он в будущем более не возвращался. Однако именно эта заметка послужила для Борхеса главным аргументом против глубочайшей мысли философа. И не только для Борхеса: именно к ней по сей день обращаются бесчисленные исследователи, защитники и противники философии Ницше. Последние, опровергнув приведённое в этой заметке «доказательство», полагают, что тем самым опровергли и всё учение о возвращении всех вещей. Опровержений придумано много, однако все они весьма незатейливы и, по сути дела, сводятся к уже упомянутым доводам и позициям Борхеса. Поскольку эта случайная запись приобрела в философской среде столь важное значение, приведём её пятый пункт полностью.
«Если представить себе мир как определённой величины силу и как определённое число центров силы – а всякое иное представление неопределённое и, значит, негодное, – то отсюда следует, что в великой игре его бытия в кости он будет проходить через исчислимое количество комбинаций. При бесконечном времени любая возможная комбинация когда-то да выпадет; более того, она стала бы выпадать бесконечное число раз. Поскольку между каждой „комбинацией“ и её следующим „возвращением“ должны были бы последовательно выпасть вообще все возможные комбинации, а каждая комбинация обусловливает всю последовательность комбинаций того же ряда, то был бы тем самым доказан круговорот абсолютно идентичных рядов: мир как круговорот, который уже повторялся бесконечное число раз и который продолжит эту свою игру до бесконечности.
Эта концепция не является безоговорочно механистической: будь она таковой, из неё следовало бы не бесконечное возвращение идентичных случаев, а некое финальное состояние. Поскольку мир его не достиг, дóлжно считать такой механизм лишь несовершенной и черновой гипотезой» («Черновики и наброски Ницше». Начало 1888, 14[188], 5).
Заметим, что даже грамматически данная запись сделана в сослагательном наклонении, с использованием «бы», «было бы», «если». То есть мысль преподносится как предположение, а вовсе не как утверждение.
Некоторые пояснения такого представления мира можно найти в других заметках. Например, следующие:
«…любой центр силы – а не только человек – конструирует весь остальной мир, исходя из себя…» (Там же. 14[186]).
Упоминание в данном контексте о человеке, причём как о центре самом понятном, исходном и основном, означает, что эти «центры» суть средоточия не только физических сил. Более того, в первую очередь – это средоточия сил жизненных, чувственных, разумных, духовных. Субъективные формирующие силы не менее, а даже более значимы, нежели объективные.
В другой заметке («Воля к власти», 1067) Ницше говорит о мире как о чудовищной силе, вечносущей и неизменной, однако конечной и занимающей определённое пространство, ограниченное «ничто». В этом пространстве нет пустоты. Внутри самой себя эта сила пребывает в непрерывных метаморфозах, вечно меняясь и через огромное число лет вечно возвращаясь всё в тех же образах, перетекая из самого простого в самое многообразное, из холодного в раскалённое, из спокойного в дикое, из многообразного снова в простое… Эта сила есть одновременно и многое, и единство…
Понятно, что такая картина Вселенной мало напоминает демокритовы «атомы и пустоту», скорее она родственна стоикам, да и то с очень многими оговорками.
Так или иначе, но представление о мире как о протяжённости непрерывной, полной вихрей, полей, всяких энергий и сил, средоточий интеллектуальных, никак не соотносится с дискретной комбинаторикой, и говорить о «комбинациях атомов», о «повторении комбинаций» можно только условно, весьма приблизительно, метафорически. Что Ницше и делает в рассматриваемой нами заметке.
Математически для такого мира можно без труда построить бесконечное количество его обликов, манифестаций, и говорить о необходимости повторений – абсурд. Но если «чудовищная сила», которая как бы и есть этот мир, включает в себя также силы иного порядка, чем механические, чем только материю и нерушимые законы природы – к примеру, включает в себя свободную волю, промысел, цель, произвол, начала разумные, чувствующие, субъективные, – то повторение очень даже возможно, ну а если таков изначальный и глубочайший формирующий принцип этого мира, то дело решается однозначно.
В последнем абзаце данной заметки Ницше подчёркивает, что высказанная им концепция на самом-то деле не чисто механистическая, поскольку будь она таковой, то отвечающий данной концепции мир, согласно выводам Томпсона30, давно бы достиг финального состояния (то есть, по Ницше, становление превратилось бы в бытие или в ничто). Но этого не произошло (см.: «Черновики и наброски Ницше». Начало 1888, 14[188], 4).
Однако вернёмся к Борхесу, но прежде заметим, что последующие рассуждения его эссе главным образом подразумевают именно данную заметку из пяти пунктов (то есть заметку14[188]). Итак, писатель продолжает:
Логика не без коварства: сначала он предостерегает нас от идеи бесконечной силы («остережёмся такой оргии мысли»), а затем великодушно допускает бесконечность времени. Также он любит обращаться к предшествующей вечности. Например, когда говорит, что равновесие космических сил невозможно, так как если бы оно было возможно, то уже было бы достигнуто в предшествующей вечности. Или когда полагает, что вселенская история уже свершалась бесконечное число раз в предшествующей вечности. Утверждения выглядят правдоподобно, однако нелишне напомнить, что эта предшествующая вечность (aeternitas a parte ante, как могли бы назвать её теологи) есть не что иное, как наша естественная неспособность помыслить начало времени. Такая же неспособность свойственна нам и в отношении пространства, и апелляция к предшествующей вечности столь же нелепа, сколь и апелляции к бесконечности справа от меня. Другими словами, если бесконечность времени нам интуитивно понятна, то должна быть понятна и бесконечность пространства. Предшествующая вечность не имеет ничего общего с реально прошедшим временем; мысленно обращаясь к самой первой секунде, мы понимаем, что она требует предыдущую, предыдущая – следующую предыдущую и так далее до бесконечности. Дабы остановить эту регрессию в бесконечность (regressus in infinitum), блаженный Августин провозгласил, что первая секунда времени сов падает с первой секундой Творения: «non in tempore sed cum tempore incepit creatio» («мир создавался не во времени, а вместе со временем»).
Касательно первого предложения. Во-первых, бесконечная сила немыслима и непредставима со всей очевидностью, а вот бесконечное время хотя и тоже немыслимо, но без такой очевидности. То есть идея неограниченной силы недоступна никакой интуиции, а вот идея бесконечного времени всё же доступна, хотя при углублении в неё она и правда моментально растворяется в апориях и парадоксах. Однако коварство здесь всё-таки ни при чём. Коварство зачем, для чего? Тем более что Ницше придерживается идеи бесконечного времени лишь как гипотезы и притом открыто указывает на её темноту. Так, в пункте третьем заметки 14[188] он обращает внимание на глубочайший момент: если движение по времени назад в сторону бесконечности ещё представимо (простым мысленным пересчётом дней от сегодняшнего ко вчерашнему, потом к позавчерашнему и так далее), хотя и приводит ко множеству парадоксов, то движение из бесконечности к настоящему моменту абсолютно немыслимо, поскольку абсолютно немыслима та бесконечность, та бездна, из которой самым немыслимым образом явилось вдруг время, уже преодолевшее всю бесконечность и движущееся к нам из невыразимого далека. То есть движение времени вперёд и назад даже и умозрительно принципиально неравнозначны. Однако ещё больше необоснованности и темноты, даже полнейшую темноту, Ницше видит в гипотезе сотворения мира (14[188], 2)…
Борхес вступает в эту труднейшую сферу происхождения мира и времени с интенцией полемики с Ницше, однако никакой полемики не получается: он просто перечисляет несколько действительно глубоких моментов, не имеющих никакого ответа, откуда неясно, в чём суть его спора или согласия с Ницше. Единственное, что можно заметить, – это симпатию Борхеса к отвергаемой Ницше гипотезе сотворения мира, поскольку в качестве окончательного резюме он обращается к авторитету блаженного Августина и его известному тезису о происхождении времени (кстати, намного раньше выдвинутому Платоном – см.: «Тимей», 37d и далее). Однако, при всём уважении, и этот ответ ответом отнюдь не является, ибо, вникая в него, становится ясно только одно: что с помощью нашего жалкого разума понять в этом деле нельзя ничего.
Ницше обращается к энергии; второй закон термодинамики гласит, что существуют необратимые энергетические процессы. Тепло и свет суть формы энергии. Достаточно спроецировать свет на чёрную поверхность, и он превратится в тепло. Тепло, однако, уже никогда не примет вид света. Этот невинный и с виду банальный факт аннулирует «циклический лабиринт» вечного возвращения.
Согласно первому закону термодинамики количество энергии во Вселенной неизменно, согласно второму – эта энергия стремится к распаду и неупорядоченности, хотя общее её количество и не уменьшается. Эта постепенная дезинтеграция сил, поддерживающих Вселенную, называется энтропией. Если максимум энтропии достигнут, если различные температуры сравнялись, если любое возможное воздействие одного тела на другое нейтрализовано (скомпенсировано), то мир превращается в хаотическое скопление атомов. В глубочайшем центре звёзд это смертельное равновесие уже наступило. За счёт постоянного взаимообмена его достигнет и вся Вселенная: она станет теплой и мёртвой.