С Владимиром Васильевым
Нам доводилось делать выставки картин Владимира Васильева, а теперь мы смотрим коллекцию произведений искусства, собранную Михаилом Барышниковым, и мне кажется, что и в вашей судьбе, и в судьбе Михаила, в вашем существовании в мире искусства, есть что-то общее. Как говорят — талантливые люди талантливы не только в своей профессией, но и в более широком ареале.
С Барышниковым наш музей связывают довольно давние отношения. В 2006 году мы показали выставку его фотографий. Он увлекается фотографией, это его хобби. В том же году мы показали выставку 28 акварелей Максимилиана Волошина, которые он привез в Москву в дар нашему музею. Впоследствии мне удалось во время моего пребывания в Нью-Йорке побывать в его центре искусств, и там в одной из комнат я увидела коллекцию принадлежащих ему художественных работ, в основном графических рисунков пером, акварелью и некоторых картин, которые, как потом оказалось, всегда сопровождали его. Даже уезжая в другие страны, он брал какую-то группу произведений с собой и развешивал их в помещениях, в которых жил. Я бы сказала, что это совершенно особый род коллекционера и коллекционирования, в котором есть что-то очень личное, интимное, очень близкое человеку, который собирает художественные произведения.
Вся коллекция тесно связана с его основной профессией, то есть он собирает главным образом графические произведения, посвященные балету, танцам, костюмам, сценографии и тем людям, которые действуют в этой области.
Основная масса произведений в коллекции Барышникова связана с тем временем, которое, наверное, дорого и вам, Владимир, это время первой половины двадцатого века, время антрепризы Сергея Дягилева — выдающегося популяризатора, в самом высоком смысле этого слова, российской культуры за рубежом. В 1906 году Дягилев представил в Париже выставку русской живописи, затем начались знаменитые спектакли собранной им труппы в Париже и в других городах Европы, это был человек очень широких взглядов и, главное, свершений. Дягилевские сезоны ошеломили Париж, в Европе даже не догадывались о мощи российского искусства. Огромное количество замечательных танцовщиков, которые составили гордость и славу балета двадцатого века, такие как Вацлав Нижинский, Тамара Карсавина, прошли через Дягилевскую антрепризу. Рядом с Дягилевым работало много выдающихся русских художников: Лев Бакст, Сергей Судейкин, Мстислав Добужинский, даже Михаил Ларионов, один из самых крутых русских авангардистов начала века, и прежде всего Александр Бенуа, который был не только художником, но и искусствоведом, невероятно образованным человеком. По его замечательным искусствоведческим трудам я тоже в свое время обучалась истории русского искусства.
Владимир Васильев: Миша Барышников не просто коллекционер. Как это бывает с очень талантливыми мастерами, они поневоле окружают себя людьми, которые в своей области достигли определенных высот, и сами оказывают воздействие на окружающих. С годами мы познаем мир гораздо больше и лучше и хотим поделиться своими знаниями и опытом. Я не знаю истории каждого рисунка в коллекции, каким образом что Миша находил, но я думаю, что здесь очень много подарков.
Для меня его коллекция важна тем, что через собранные им предметы люди могут представить себе Михаила Барышникова. Не танцовщика, о котором все знают, а понять, что же он все-таки сам по себе представляет как человек, вне своей профессии. Он, по всей видимости, любит находиться в атмосфере этих вещей, они — его мир. И очень важно, на мой взгляд, что это — мир русского искусства, он же все равно замечательный именно русский танцовщик, он — часть России, и даже живя за рубежом, он делится с миром тем, чему был обучен здесь. И в этом смысле он является продолжателем деятельности Дягилева. Своим примером, своим отношением к профессии они раскрывают людям вне России саму Россию.
Ирина Антонова: Очень точная мысль. Она касается и Мстислава Ростроповича, когда он жил за границей, и уже отдаленных от нас по времени крупных деятелей искусства, таких как Сергей Рахманинов, Фёдор Шаляпин. Оставшись где-то за рубежом, они несут Россию с собой все время и во всем. И они воспринимаются там, кстати, как русские танцоры, как русские певцы, как русские композиторы. Я должна вам сказать, что даже передача Барышниковым нам в дар акварелей Волошина, то есть того, что он любит, это, если хотите, жест доверия и любви к родине, прежде всего. Ему хочется, чтобы то, что он ценит, было здесь. И чтобы это пришло от него.
Наверное, по количеству больше всего в коллекции Барышникова работ Александра Бенуа. Мне кажется, Володя, вам тоже нравятся его этюды костюмов для «Щелкунчика», для «Жизели» и для других знаменитых балетов. Глядя на эту часть собрания, видно, что в чем-то Бенуа, которого, конечно же, Барышников знать не мог, потому что он скончался раньше, чем они могли бы познакомиться, становится его собеседником.
ВВ: Александр Бенуа — замечательный художник. К счастью, сохранилось очень много его работ. Я обожаю Бенуа. Когда мы смотрим его эскизы костюмов, декораций, да и в любых работах Александра Бенуа чувствуется интеллект и широкий диапазон художника. Бенуа воспитан, он интеллигентен, всегда точен в том времени, о котором нам рассказывает. У него действительно мы получаем не только эстетическое удовольствие, но и учимся. Его костюмы и декорации прописаны по деталям, не просто дотошно вылизаны, но выверены, он очень большое внимание уделял мелочам.
ИА: В коллекции Барышникова несколько интересных вещей Льва Бакста, в частности замечательный костюм для Иды Рубенштейн. Кстати, это не была Дягилевская антреприза, это была отдельная антреприза самой Иды. Очень красивые костюмы. Тогда именно Бакст объявил, что теперь в театре надо не слушать, а смотреть, и стал фактически первым модельером. Еще в 1903 году в Петербурге он оформил балет «Фея кукол», и Бенуа сказал, что Бакст занял доминирующее положение и стал единственным и непревзойденным. Бакст совершенно изумительный театральный художник, по его эскизам шили костюмы для всех ведущих танцоров Петербургского императорского театра, но главное, что он был прекрасным рисовальщиком, и каждый его рисунок или этюд — жемчужина. У нас, в Музее личных коллекций, есть большая группа его работ для театра из коллекции Ильи Самойловича Зильберштейна.
Очень удачны в коллекции Барышникова некоторые работы Сергея Судейкина, одного из художников объединения «Мира искусства». Я очень люблю этого художника, ироничного, острого и вместе с тем очень яркого. Даже не знаю, как они попали к Михаилу, где он их нашел, но вещи красивые безусловно.
У него есть одна работа Судейкина, которая стоит особняком — «Портрет молодого человека». Мне почему-то кажется, что это портрет человека тоже из балетного мира. В нем есть какой-то артистизм. Хотя нарисована только голова, но уже понятно, как стоит вся фигура.
ВВ: Что-то есть балетное в этом портрете, это верно, и главное — в глазах юноши. Я вспоминаю портреты танцовщика Леонида Мясина, его потрясающие миндалевидные глаза, смотришь на него и сразу видишь — да, это танцовщик.
ИА: Может быть, имя изображенного у Судейкина молодого человека и можно было бы найти где-нибудь. Конечно, Михаил не мог этим заниматься, но наши сотрудники провели некоторые изыскательские работы по его собранию и нашли, в частности, что изумительные пары Судейкина, видимо, исполнены в 1922 году для балета, который назывался «Саксонский фарфор».
Михаил Барышников рассказывает, что в 1975 году он впервые оказался в Париже, он гулял и совершенно случайно зашел в одну из галерей на Сене, где увидел рисунок Жана Кокто. Это знаковая, легендарная фигура всей французской культуры XX века. Кокто дружил с Прустом, работал с Дягилевым, с Пикассо, вместе с Пикассо сделал знаменитый балет «Парад». Он увидел его рисунок, изображающий Дягилева и Вацлава Нижинского вдвоем, и был совершенно потрясен. Он рассказывал, что тогда уже жил неплохо и мог позволить его себе купить. Это была первая покупка. Когда он пришел в гостиницу и просто поставил его перед собой, он вспоминает, что не мог опомниться, он считал, что это что-то невероятное, и был абсолютно покорен. С этого началась и уже длится больше тридцати лет его собирательская деятельность.
Надо вам сказать, что манера этого рисунка очень французская. Так работали Анри Матисс, Рауль Дюфи. Из рисунков Кокто мне еще очень нравится «Голова клоуна». Она написана на желтом фоне. Очень интересный образ. И покоряет его рисунок «Вацлав Нижинский в роли Фавна» 1957 года. Хотя этот портрет создан уже после смерти Нижинского, тем не менее он очень верно передает образ гениального танцора.
К группе российских художников, которые работали с Дягилевым, примыкал и Михаил Ларионов. Острый, авангардный художник, он создал направление лучизма — русский вариант абстрактного искусства. В коллекции Михаила Барышникова есть его тонкий и изящный рисунок «Аполлинер и Дягилев». Они изображены на первом плане, а за ними мы видим со спины двух танцовщиков. Как великолепны эти фигуры! Сразу видно, что это не просто юноша с девушкой, а что это танцоры.
В коллекции Барышникова оказались произведения самых разных художников. Сам Барышников говорит, что где он только не покупал! Например, рисунок, изображающий Нижинского, который в танце несется к нам навстречу, принадлежит очень интересной художнице. Это Валентина Гюго, ее девичья фамилия Гросс, но она вышла замуж за правнука величайшего французского писателя и поэта Виктора Гюго и стала Валентиной Гюго. Она была художницей. Она дневала и ночевала на Дягилевских балетах, написала огромное количество разных работ, и вот в коллекции Барышникова оказался этюд, наверное, для него очень дорогой.
ВВ: В нем очень чувствуется эстетика того времени, а тогда была совершенно другая эстетика танца. У танцовщиков были завернуты локти, колени, а у нее в рисунке как раз именно эти недостатки (по нынешним стандартам) создают линию, и получается совершенно точное попадание. И это замечательно. Наше искусство сиюминутное. Танцуешь, а потом лет через десять смотришь на себя прежнего и говоришь: вот это завернуто, там что-то недотянуто. Все время что-то видоизменяется, в том числе и форма самого танца. Вот был бы по всем правилам сегодняшним этот рисунок сделан, и, возможно, было бы не так интересно.