Борзов усомнился в Надежде.
— Кто в ее глазах до сих пор был муж? Когда-то он ее много и зло обижал. Потом притих. Она свыклась, что-то забылось. Она понимает многие его недостатки. Ей не импонирует его жадность. По ее убеждению, парашют все-таки надо было сдать властям. Но она на этом не настояла. А настаивать на своем умеет. Семнадцать лет вместе, нажили такое хозяйство. Встретила вас, вспомнила молодость. И вот собирает она информацию, при случае даже поможет задержать диверсанта, который закопал парашют. Но в ее понятии муж и диверсант — совершенно разные люди. А когда она узнает, кто ее муж, как прореагирует? Человек неуравновешенного характера. Что в ней победит? Изменник Родины — это суд, это частичная конфискация имущества, а в военное время — выселение семьи, в данном случае жены.
Я был настроен оптимистичнее, более того, даже подумывал о том, чтобы привлечь Надежду в будущем к нашей работе, поэтому назревающие события рассматривал как своеобразные суровые для нее испытания. Борзову я сказал, что постараюсь проверить Надежду.
— Ну-ну, как знаете, — недоброжелательно отозвался Андрей Павлович.
Мы разрабатывали несколько вариантов предстоящей операции. Самым уязвимым был план ликвидации многочисленной группы. Дать им свободу действий? Растекутся. Не уследишь — не соберешь. Брать всех на месте высадки? Вариант надежный, сулит в будущем полное спокойствие. Но самый ли рациональный? Я считал, что в любом случае спешить не стоит. У нас есть ключ к шифру Сугонюка, значит, можно контролировать его следующие передачи. Подождать хотя бы первой информации: «Прибыли на место. Все благополучно». И брать только после этого.
— Где и как? — поинтересовался Борзов. — В доме Сугонюка врасплох не застанешь. А тут нужна ювелирная работа. Как только Сугонюк подаст все условные сигналы, уберем его без шума. Парашютистов перехватим во время приземления.
— А если не впишутся в клеверище, разлетятся? Один преждевременный выстрел — и всполошим раньше времени, — отстаивал я свой вариант.
— И все-таки большую группу будем брать на месте, — решил Борзов. — Аппетиты, Петр Ильич, надо соразмерять с возможностями. Иногда синица в руке лучше журавля в небе. Не забывайте, есть еще группа Переселенца, которую мы не можем выявить довольно продолжительное время. Вам же придется ею заниматься. Если прибывает группа «Есаул», то кто-то из них, вне сомнения, знает, где искать «мистера Икса».
Ночь тревожных ожиданий. На каждый пролетающий самолет думали: «Он!» И к утру от этой нервотрепки все невероятно устали. Перед утром Борзов пригласил меня подышать свежим воздухом.
— Если что, то нас позовут.
Он накинул на плечи шинель, и мы вышли из машины, где у нас был оборудован временный штаб. Я чувствовал, что Борзов хочет что-то сказать мне, и не ошибся.
— Помнишь, Петр Ильич, при каких обстоятельствах замолчал Сынок перед войной? Весь апрель и май от него не было вестей. Оказывается, в ведомстве Канариса была обнаружена утечка важной информации. Начались поиски советского разведчика в своей среде. Это и заставило Сергея замолчать. С началом войны поиски возобновились. Они, по всему, привели к каким-то выводам, пока, на наше счастье, приблизительным. Буквально на днях Сынок прислал такое сообщение: «Есть сведения, что русский разведчик, сумевший проникнуть в военную разведку, работал ранее в Донбассе. Идет повальная проверка всех, кто бывал в России, кто имел какое-то отношение к Донбассу». Это, Петр Ильич, — обратился ко мне Борзов, — клич о помощи. По документам, наш Сынок перебрался в Германию вместе с бароном Менингом еще накануне мировой войны. Но фон Менинг обращался в Международный Красный Крест с просьбой разыскать в России его жену и сына.
— Но мы же, — напомнил я Борзову, — в свое время с помощью норвежских товарищей проверяли архив Красного Креста. Письменного заявления фон Менинга там нет.
— А что, если его тогда просто не нашли? И потом, факт есть факт: фон Менинг разыскивал сына в Советской России. С кем-то он об этом говорил. Убежден, что советовался со своим адвокатом. А вы не хуже меня знаете: если у контрразведки появилась хотя бы тень подозрения, она проверит и перепроверит каждую минуту жизни подозреваемого человека. Вот у меня из головы и не идет эта особая операция «Сыск», которую должна провести здесь, в Донбассе, группа «Есаул». И перед нами встает усложненная задача: не просто обезвредить группу «Есаул», а подсунуть ей такие сведения, которые бы полностью отводили любое подозрение от Сынка. Какими должны быть эти сведения? Как их передать гитлеровской контрразведке, я пока еще и сам не знаю. Но потерять Сергея как разведчика мы не имеем права. Его охрана ложится лично на вас и на меня. Вот и думайте, и я буду ломать голову.
В ту ночь так ничего и не произошло. Мы сняли посты, отвели на отдых взвод оперативной службы. Сколько впереди еще таких тревожных ночей, сотканных из бесполезного, изматывающего нервы ожидания?
С вечера все началось с самого начала. Но в этот раз ожидания оказались не напрасными.
В ноль часов девятнадцать минут первый пост доложил по рации на пеленгатор: «Прохожий отправился на прогулку». Это — в нашу сторону.
В два пятнадцать Шоха появился в районе посадки. Вытащил на край клеверища сушняк, заготовленный накануне. Потом наблюдатели потеряли его из виду, возможно, лег где-то на клеверище. По крайней мере до трех часов тридцати пяти минут ничем себя не обнаруживал.
В три тридцать пять пролетела группа самолетов, Сугонюк послал в небо две ракеты: зеленую и белую. Самолеты ответили желтыми. Сугонюк зажег два костра на западном конце клеверища.
Где-то над нашими головами затарахтел одномоторный самолетик. Он «проутюжил» местность над посадкой. Сугонюк перебежал на восточную сторону и зажег еще два костра, четко обозначив границы посадочной площадки.
— По-моему, — сказал Борзов, — будет приземляться. Или большая группа, или большой груз.
Пока Сугонюк занимался своими делами, оперативный взвод занял исходные позиции.
Летчик был опытный, он сажал самолет на незнакомое, неприспособленное поле, причем практически не освещенное. Только в последний момент Сугонюк дал белую ракету. Самолет коснулся земли, побежал к кострам, развернулся. Сугонюк тут же бросился тушить костры. Разметал и затоптал их. В наступившей темноте ориентироваться можно было лишь по звуку мотора, работающего на малых оборотах. Но вот открылась овальная дверца, внутренняя часть самолета оказалась освещенной синим светом.
В бинокль были видны два силуэта. Третий человек, оставаясь в самолете, помогал вытаскивать не очень большие, но, похоже, тяжелые контейнеры.
Потом самолет прибавил обороты, побежал по клеверищу и взмыл в воздух.
— Прибыл всего один, — подытожил Борзов. — Но с солидным грузом. Дадим уйти.
«Один…» И сразу возникло подозрение: «Может быть, этот «один» к операции «Есаул» не имеет никакого отношения? Случайно мы вышли на что-то иное…»
Борзов отверг мои сомнения:
— Если здешние места предназначены для десантирования группы «Есаул», то портить их другой, менее значительной операцией не будут. А вот разделить группу — могли. Возможен и другой вариант: прибыло техническое обеспечение. Люди десантируются где-то в ином месте и налегке.
— Но все равно придут на базу, где их ждет снаряжение, — высказал я свою версию.
По западной окраине посадки шла полевая дорога. Сугонюк выкатил на нее тележку, вместе с прибывшим погрузили ящики и направились в сторону Александровки.
Мы долго наблюдали за ними: поднявшаяся к этому времени луна светила довольно сносно. Но когда тележка выкатилась на открытую местность, преследование пришлось прекратить. Сугонюк и прибывший вели себя настороженно, часто останавливались, осматривались. Порою Сугонюк возвращался назад, проверял дорогу. Чувствуют, что ли, наше присутствие? В общем, они были явно чем-то встревожены.
— Пожалуй, надо предоставить им свободу. Свернуть не смогут, впереди только Александровка, — заверил я Борзова.
— На вашу ответственность, — неохотно дал он согласие.
О том, что Шоха вернулся, мы узнали от своих людей, поселившихся в хате через дорогу от Сугонюков. «Тележка под навесом», — доложили они.
Стали мы ждать вестей от Надежды. Признаться, я волновался изрядно: придет она на место свидания или нет? Я-то в нее верил, а вот как Борзов воспримет ее возможную задержку?
Надежда пригнала корову к родничку после обеда.
— «Братик»! — покачала она сокрушенно головой, увидев меня. — Ты бы только знал, кого ночью привел в дом мой Шоха!
Я сделал вид, что понятия ни о чем не имею, пожал плечами.
Пустив корову на сочную траву, Надежда начала рассказывать.
— С той поры как Шоха вернулся контуженным, мы с ним спим врозь, слава богу, места в доме хватает. Последнее время он все зудел, дескать, к нему должон прибыть друг. Думаю, может, какой фронтовой. Когда Шоха минувшей ночью исчез из дому, не приметила, заспала. Под утро слышу: Пан рычит — значит, неподалеку чужой. Еще подумала, может, кто прошел по круче. Пора было вставать скотину кормить. Вышла на веранду в чем спала. Навстречу Шоха. Ведет гостя. «Вот, — говорит, — моя хозяюшка». Я шмыгнула назад, натянула платье. Выхожу. А они все еще толкутся в коридоре, света не зажигают. Гость мне вежливо: «Здравствуйте». Ну и я — подаю руку. Он пожал… Меня всю в жар и бросило. Девятнадцать лет прошло, а я его впотьмах по рукам узнала. Говорю: «Здравствуй, Филипп Андреевич!» Он аж отшатнулся. Шоха свет зажег. Филипп Андреевич улыбается, да только скулы свело, будто зеленое яблоко жует. Не по себе ему. «Признала, — говорит. — Только я теперь не Филипп Андреевич». — «Как же величать прикажете?» — спрашиваю. Отшутился: «Много будешь знать — скоро состаришься. А я старух не люблю». Ну и я в долгу не осталась: «Безымянные-то только на кладбище под сгнившими крестами». — «Зла, — отвечает, — как мартовская кошка. Зови Иваном Ивановичем». На том и порешили. Говорю: «Имя православное, ничуть не хуже другого».