Он вновь начал меня заверять:
— Вы никаких сомнений не держите. Мне теперь главное — догнать Надю. Говорят, кто вешался, да выжил, дюже цепляется за свою жизнь. А мне жизнь до нашего разговора была постылой. Думал: «Расстреляют — хоть отмучаюсь». Надя совсем отвернулась. А кроме нее, у меня в жизни никого нет. Это тоскливо, когда никого-то… Будто бы среди людей, но одинешенек, словно в грозовую ночь в боровом лесу.
Что ж, он меня убедил, и я ему поверил.
— Мы вам поможем. Но путь в люди предстоит не из гладких. Не отступите?
— Сдохну черной смертью, Надя могилу обойдет стороной… А умру человеком — останусь в ее душе!
— Вам, Прохор Демьянович, надо вернуться к немцам и тем послужить Родине.
Он усомнился:
— Не простят смерти Филиппа Андреевича.
— Когда во всем разберутся — еще наградят, — отвечаю ему. — А пока переправим вас в ростовскую тюрьму. Трибунал приговорит к расстрелу. В подтверждение вашей «стойкости» составим протоколы допросов и оставим чухлаевские контейнеры.
— Я согласен, — ответил он на мое предложение. — Только получилось бы. Без толку умирать мне теперь нет резона.
Пришло время расставаться с семейством Сугонюков. Надежда зазвала меня к себе.
— Садись!
Я сел. Она долго рассматривала меня. И запылало от того пристального взгляда мое лицо, чувствую — горят щеки, будто снегом натертые.
— Засел ты в моей душе крепче, чем Филипп Андреевич в молодости. Я тогда была глупой, увидела в нем свою девичью революцию, — пояснила Надежда. — А тебе говорю это сейчас потому, что думаю: больше не свидимся. Ежели и свидимся, то ты должон забыть все мои теперешние слова. Ну, поцелуй на расставанье.
Смущенный, я чмокнул ее в щеку. Надежда обиделась.
— Как покойницу! А ну, обними, чтобы кости захрустели, чтобы то твое объятие жило во мне до конца жизни.
Я обнял ее.
— Хватит. Не железная. А хода моему чувству нет, — Она еще раз глянула на меня и отпустила: — Иди.
Надо было что-то сказать ей о Сугонюке, но все хорошие слова о нем в моих устах сейчас прозвучали бы неискренне, обидели бы Надежду.
На рассвете явился со своими людьми капитан Копейка. Он окружил двор Сугонюка, вызвал в качестве понятых председателя сельсовета и секретаря. Обыск длился часа два.
Столпились александровские жители напротив приоткрытых ворот колхозного пасечника, обсуждают невиданное.
— Прохор-то — шпион!
— Да и Надежда под его дуду плясала.
О всех событиях, происходивших в доме и во дворе, сельские кумушки тут же узнавали каким-то непонятным образом и быстро разносили вести по селу:
— Радио в улье прятал! С немцами вел переговоры. Вот тебе и Прохор Демьянович!
По нашей договоренности, капитан Копейка передал председателю сельсовета все хозяйство Сугонюков, составив подробный акт.
Пока капитан Копейка заканчивал свое дело, мы с Истоминым выехали в условленное место, где приблизительно через час и произошла передача «арестованного» Сугонюка.
Вспоминаю, какая тоска жила в глазах Сугонюка, когда он пересаживался в другую машину, и понять его можно: с этого момента начиналась его новая биография, а в ней — пока еще все неведомое.
На душе было тоскливо. Я расставался с Донбассом. Когда еще сюда вернусь?
До Ростова добрались в четвертом часу. Я надеялся, что Борзов уже вернулся с фронта, и мне удастся переговорить с ним по телефону, поставить в известность о событиях и получить инструктаж на дальнейшее.
Увидев, кто со мной прибыл, Яковлев спросил:
— А где Князев с пленным немцем?
— Разве они не приехали? — удивился я.
— Нет, не появлялись.
Прошло без малого двое суток, как моя эмка выбралась из Светлово. Что же случилось? Если бы авария, то было бы уже что-то известно: или от патрульной службы, или от медиков. Кроме Князева и шофера, в машине находился сопровождающий сержант из взвода оперативной службы. Любой из них, даже тяжело раненный, постарался бы сообщить о происшествии.
Отправили в Светлово радиограмму: «В Ростов не пришла машина с пленным и сопровождающими. Наведите справки».
Капитан Копейка занялся поисками исчезнувшей машины в районе Светлово, а мы с Яковлевым, взяв людей, отправились на проческу лесных посадок, полей и балок, прилегающих к шоссе.
Мог ли Богач совершить побег, справившись с тремя? Не похоже на него: особыми физическими данными не отличался. Применить приемы карате на ходу в машине ему не позволяла теснота. Во время остановки, убежден, Князев полностью придерживался всех правил «Инструкции по перевозке и сопровождению особо важных государственных преступников», то есть приковывал пленного наручниками к себе.
Остатки дня и ночи ушли на бесполезные поиски. Под утро мы собрались обсудить создавшееся положение.
— А если во всем искать не случайность, а преднамеренность? — сказал Яковлев. — Крутой знал марку вашей машины и ее номер, сообщил об этом Креслеру. О том, что вы рано или поздно поедете в Ростов, догадаться было нетрудно. И вот фон Креслер со своими людьми вышел вам на перехват.
И у меня крутились в голове подобные мысли.
— Жалко парнишку Иннокентия Князева. Как же доложить Борзову о гибели его крестника? Прошляпили!
— Допустили непростительную ошибку, — согласился Яковлев. — Но не думаю, что фон Креслер расстрелял нашего Иннокентия. Он ему нужен живым. Младший лейтенант знает полковника Дубова, и фон Креслер будет пытаться получить от пленного о Дубове некоторые подробности, неизвестные Богачу.
Если Яковлев прав, то и в этом случае Князеву не позавидуешь.
Фронт контрразведки не имеет четких границ. Бои идут всюду. И, как на настоящей войне, в этих невидимых боях невидимого фронта гибнут люди. Товарищей по оружию всегда жаль. Но их смерть не должна заслонять главной цели…
Я пытался абстрагироваться от судьбы Князева, шофера, сержанта из оперативного взвода, выделить в событиях коренное, важное.
Если Богача освободил фон Креслер, то в этом есть и свой плюс: не надо устраивать хитроумных побегов, все получило свое естественное развитие.
Но в руки вражеской контрразведки попали трое наших товарищей.
Князев. Я не сомневался в нем ни на мгновение. Этот хрупкий паренек из тех, которые умеют молчать на самых жестоких допросах. Разве что на какую-нибудь провокацию попадется: маловато у него опыта и чекистского, и житейского. Он расшифровывал сообщения Сугонюка. Но каким образом шифр очутился в советском разведцентре? Убежден, что Князев не проговорится. И тогда возникает версия, что его нам передал… Чухлай. Богачу я намекал, что Чухлай «наш человек». Князеву я тоже об этом сказал. Но он скорее проглотит язык, чем выдаст «товарища». А жаль… Тут бы его слово встало в строку.
Шофер. Малоизвестный мне человек. Его вместе с машиной ко мне прикомандировали из областного НКВД. По долгу службы никаких секретов не знал. Но достаточно фон Креслеру составить «безобиднейший» перечень мест, где я бывал, и список людей, ездивших со мною в машине, чтобы получить некоторое представление, чем я занимался последнее время. Впрочем, гитлеровской контрразведке это было известно от Крутого и от капитана Богача, которого я допрашивал, используя известные мне факты из деятельности группы «Есаул». А что нового мог узнать фон Креслер из скупых обмолвок шофера? Мы с ним ездили на место возведения оборонительных сооружений. Там я встретился с Надеждой Сугонюк. Потом мы проведали тетку Прохора Сугонюка, у которой в Светлово жила Надежда. Затем — к посадке, где Прохор «нашел» немецкий парашют. Впрочем, машину я оставлял далеко в стороне. Не слыхал и наших деловых разговоров с Надеждой. Единственное, что он может подтвердить: мы с ней встретились случайно и не сразу узнали друг друга. Это, пожалуй, было даже в пользу Надежды. По крайней мере, достаточно продумать ответы на возможные вопросы по этому поводу, чтобы обезопасить ее. Предположим, она интересовалась: не знаю ли я чего о Филиппе Андреевиче? Дальше пеленгаторов шофер меня не возил, в Александровку я ездил полуторкой Копейки. Мы бывали с шофером в Ивановке, в лесничестве, возле дома Сегельницкого. Наконец, прямо в машине арестован Крутой.
Сержант из взвода оперативной службы. Он знает некоторые детали по нашей операции «Встреча десанта». И подтвердит, что мы были достаточно осведомлены, поджидая «гостей с той стороны»: знали место, день и час приземления. Разработали несколько вариантов, один из них на случай встречи большой группы. От кого мы могли получить столь точные сведения? Пусть фон Креслер ломает голову. Но сержант в курсе, что мы все время крутились возле дома Сугонюка, не заходя в него. О чем мог сказать этот факт? О том, что мы ждали появления «гостей». Но если Чухлай — советский разведчик, то он должен был сообщить нам все данные, и тогда у нас не было бы необходимости в громоздкой работе по наблюдению. Но этот же факт можно было истолковать и по-другому: после гибели Чухлая мы ждали, что к Сугонюку кто-то все же придет. А когда задержали Богача, Иванова-Бекенбауэра, Крутого и узнали, что десант высадился не в районе Александровки, а совсем в другом месте, взяли уже бесполезного теперь Сугонюка.
Из всех таких рассуждений и прикидок выходило, что пока опасаться нечего. Но это были мои рассуждения, человека, которому хотелось, чтобы интересный замысел не провалился. А как оценит факты фон Креслер?
Звонок Борзова из Москвы был очень кстати.
— Прежде всего, я вам передаю личную благодарность наркома обороны за выявление и уничтожение группы «Есаул». Благодарность будет вписана в личное дело всем принимавшим в ней участие.
— И капитану Копейке? — поинтересовался я.
— Вот его-то наш отдел кадров и не учел… Другое ведомство… Надо исправлять ошибку.
— Обязательно, товарищ дивизионный комиссар! — говорю я. — Он у меня тут по многим вопросам главный закоперщик. Это он первым обратил мое внимание на Сугонюка. Попросите Вячеслава Ильича…