Где-то в тайниках души у Николая Лаврентьевича теплилась мыслишка: «Придет время, тайное станет явным. И тогда…» Но до этого «тогда» было еще очень далеко. Никитин о том же:
— Война. Не все герои вернутся с поля брани со щитом, как говорили древние. Но нельзя предавать забвению имена погибших.
Сомову нравился такт, с которым говорил корреспондент «Правды» о делах, не подлежащих огласке.
— Но как же я передам материалы? — спросил он с невольным сомнением.
— Свои-то будете отправлять по служебным каналам. А среди них весточку для меня. И пометьте: «Передать в «Правду» Никитину». Путь долгий, но иного мы с вами не придумаем.
— Что ж, попробую, — невольно смущаясь, пообещал Сомов.
— Район Светлово чересчур бойкий, и немцы тут будут всегда начеку, так что вдруг к вам не прорвешься. Но убежден, что рано или поздно кто-то из корреспондентов все же проведает вас.
— Мы на своей земле, — не без гордости ответил Николай Лаврентьевич.
— На своей-то на своей, — рассуждал корреспондент, — да условия… Ну, у самого подполья есть возможность вести активную борьбу: распространять нужные слухи, организовывать разного рода саботаж. А хорошего простора для маневра — нет. Настоящие леса только в районе Ивановки. Ну сколько их? Вот в Белоруссии — это леса! И партизаны там — хозяева положения.
Сомов невольно помрачнел. Вспомнилось сразу многое: десант в районе Ивановки, предательство лесничего Крутого. «Не так-то все просто, как представлялось в самом начале. И прав Никитин, бывалый человек, в Белоруссии подполью вольготнее, стало трудно в городе — подались в леса. А тут куда?»
Никитин начал собираться:
— В партизанские корреспонденты вас завербовал, пора и в дорогу. Второй раз попадать в окружение не имею желания. А немцы уж очень ловко клепают «котлы». Не успел оглянуться, чуть замешкался — и попался. Разведка у них поставлена, скажу я вам! Есть чему поучиться.
Он пожал Сомову руку.
Николаю Лаврентьевичу стало неудобно за свое негостеприимство: не догадался спросить гостя, когда тот ел последний раз.
— Извините, Ярослав Игнатьевич, за такой прием. На полчасика зайдемте ко мне, я тут неподалеку живу. Правда, бобылем.
— Боюсь, не попасть бы впросак, уж очень рьяно наступают немцы.
— А мы по-мужски, на ходу. И в дорогу кое-что возьмете. Неизвестно еще, когда отоварите аттестат.
Они вышли на улицу, Никитин вспомнил:
— У меня в машине есть фляжка спирту.
— Ну, что вы, Ярослав Игнатьевич, водочку найдем, — возразил Сомов.
Он взял корреспондента под руку и повел к себе.
Зайдя в небольшой глухой дворик председателя райисполкома, Ярослав Игнатьевич вздохнул:
— А здесь все, как в мирное время.
Еще больше удивил его уютный полумрак тихой квартиры. Увидев небольшой портрет, вправленный в красивую рамочку, спросил:
— Жена?
— Да, — с грустинкой ответил Сомов. — Сейчас, наверно, уже в Куйбышеве.
Никитин долго смотрел на портрет.
— Разрешите ознакомиться с дарственной надписью? Любопытен, как все журналисты.
— Пожалуйста, секретов тут нет.
Корреспондент с явным удовольствием прочитал вслух:
— «Оксана Григорьевна Сомова. 1 мая 1941 года». — Поставил портрет на место. — От Ростова и Ворошиловграда теперь все дороги идут к Волге. Вполне возможно, что судьба и меня занесет в Куйбышев.
— В таком случае, может быть, проведаете моих? — осторожно, с надеждой спросил Сомов. — Я бы дал адрес своей сестры.
— Что ж, — согласился корреспондент, — с удовольствием поведаю Оксане Григорьевне о нашей неожиданной встрече.
Николай Лаврентьевич засуетился в поисках конверта. Он почему-то считал, что адрес надо обязательно написать на конверте. Подумал и вложил туда фотокарточку Оксаны, извлеченную из рамочки.
Такое уж правило у подполья: никаких фотокарточек. Он давно отправил семейный альбом к сестре. А вот эту Ксюшину фотокарточку оставил. Думал уничтожить ее в последний момент.
Николай Лаврентьевич приложил коротенькое письмо: «Оксане и моему маленькому сынуле от папки. Вспоминайте, как мы были вместе».
Пока Сомов писал, а потом готовил на стол, Никитин подошел к пианино, снял чехол, открыл крышку и долго смотрел на клавиши.
— Когда-то я мечтал стать музыкантом. Но родители были против, особенно отец, считавший, что Родине надо служить не музыкой, а оружием. — Он военный? — поинтересовался Николай Лаврентьевич.
— Да. Кадровый.
Ярослав Игнатьевич пододвинул стул и сел к пианино. Он играл без нот, по памяти. Прикрыл глаза, руки привычно забегали по клавишам. Казалось, не играет, а думает вслух или мечтает. «Сказ о Родине». Оксана тоже играла это, но хуже и по нотам. «Какой молодец Ярослав Игнатьевич», — думал Сомов.
Музыка на какое-то мгновение заставила забыть о горькой действительности, о войне.
Сели за стол. Никитин предложил тост.
— За победу. Далекую, но желанную. Наполеон дошел до Москвы и завяз в просторах России. Гитлер, конечно, не Наполеон, у него современнейшая армия: танки, самолеты. Но если потребуется — отойдем за Урал. Рано или поздно немцы все равно выдохнутся.
— Да, вы правы, — согласился с ним Николай Лаврентьевич, хотя все в нем уже сопротивлялось такому предположению.
Он увидел в окно, как во двор въезжает, придерживая калитку нагайкой, Караулов, ведя в поводу вторую лошадь, предназначенную для Сомова.
— Ну вот, пришло время расставаться.
Караулов распахнул дверь, с порога пробасил:
— Пора! — но, увидев постороннего, осекся.
Сомов представил гостя:
— Знакомься, Иван Евдокимович! Корреспондент «Правды» Никитин Ярослав Игнатьевич.
— Терпеть не могу журналистов, — простодушно, откровенно сказал Караулов, пожимая руку корреспонденту. — Заради красного словца и батьку родного не пожалеют.
— Видать, мои коллеги насолили вам? — улыбаясь, спросил Никитин.
— Было дело, — добродушно ответил Иван Евдокимович.
— Проводим корреспондента, — предложил Сомов. — Его машина у райисполкома. Ярославу Игнатьевичу надо на Ростов.
— На Ростов? — подивился Караулов. — Немец уже в Горовом, а вы тут водку пьете!
— Горовое — шахтерский поселок на левом берегу Светлой в сорока двух километрах от города, — пояснил гостю Николай Лаврентьевич.
Никитин начал оправдываться перед Карауловым:
— Вторую неделю одной печеной картошкой да спиртом питаюсь. Не устоял против всего этого, — кивнул он на стол с остатками закуски. — Но мне действительно надо в Ростов.
В это время резко защелкали зенитки, укрывшиеся в оголенном осенью соседнем саду. Часто, дробно: дзынь-дзы-ынь. Мелко задрожали в окнах стекла, перехваченные крест-накрест бумажными полосками. Застонало небо от грозного, мощного гула.
Караулов метнулся к окну. Глянул вверх и невольно выкрикнул:
— Матинко! Да сколько их на нашу голову?
— Значит, переправа еще держится, — сделал вывод Сомов. — И откуда у тебя, Иван Евдокимович, сведения, что фашисты в Горовом?
— Форсировали Светлую южнее Ивановки. И я во весь опор сюда.
— Может, наши отбились? Ну чего бы немцу так наседать на переправу, если он перешел Светлую?
— За распространение злостных слухов… — шутливо сказал Никитин и погрозил Караулову пальцем.
Тот возразил:
— Сцапать себя на печи не позволю!
Волнами шли самолеты.
В диком страхе заржали привязанные к воротам кони. Карауловский Ветер совсем ошалел, рвется прочь от ненавистного для него рокота.
У Сомова во дворе была выкопана щель. В это узкое убежище и забились трое мужчин.
Бомбежка утихла лишь с наступлением сумерек.
— Что там с моей машиной? — начал тревожиться Никитин.
— Надеюсь, что шофер догадался укрыться где-нибудь, — успокоил его Сомов.
Все трое поспешили на площадь. Вышли к райисполкому и… не узнали местности: пустырь пустырем, на котором догорают головешки. От трехэтажного здания райисполкома осталась лишь передняя стена. Она высилась на фоне мутного неба зловещей тенью.
При виде этого хаоса Николай Лаврентьевич встревожился. «Там, в кабинете, несгораемый шкаф!» Он кинулся было к пожарищу, полез по дымящимся обломкам. Но тут вдруг рухнула стена. Все заволокло густой пылью.
— Ты рехнулся! — закричал на него Караулов.
— Сейф, — оправдывался Сомов. — Я же сюда должен был еще вернуться.
Никитин покачал головой:
— Все-погибло.
По ту сторону обвалившейся стены лежала на боку и тлела машина корреспондента. Рядом с передним колесом в неестественной позе — шофер.
Никитин подошел к нему, встал на колено, приподнял голову. Потом медленно положил ее на прежнее место.
— Он был для меня Очень близким человеком: от Кишинева до Светлово — по всем дорогам вместе…
— Ситуация, — посочувствовал корреспонденту Сомов. — Как же вы теперь до Ростова доберетесь? Может, отдать вам своего коня?
— А вы? — спросил Никитин.
Николай Лаврентьевич не ответил. Он обратил внимание на уцелевший чудом райисполкомовский гараж, в котором стояла полуторка с архивом.
— Если машина не повреждена, мы вас отправим, — пообещал Сомов корреспонденту.
В это время прибежал шофер.
— Танки и конница обходят Светлово, — выкрикнул он и лихорадочно начал освобождать от обломков выход из гаража.
Тревога водителя передалась Никитину. Он стал помогать шоферу.
— Да, надо спешить, а то попадем, как кур во щи.
Сомов встревожился за архив.
— Сахненко, — обратился он к шоферу, — сгружайте документы, сожжем их.
Но тот выкрикнул прямо в лицо председателю райисполкома:
— Немцы под городом! Не хотите угодить к ним в лапы, садитесь в машину!
— Сгружайте архив! — потребовал Сомов. — В нем судьбы многих людей. Врагу такое не должно попадать.
Но шофер забрался в кабину и включил скорость.
— Посторонись, кому жизнь дорога!