Вот так он очутился в крытой машине, в которой уже были люди.
Когда машина тронулась с места и ее начало покачивать, подбрасывать на неровностях дороги, кто-то, сидевший в самом углу, сказал:
— Товарищи!- Нас везут на расстрел. Давайте хоть как-то отомстим за свою смерть, попробуем хоть кого-то из них задушить. Выйдем из машины, бросайтесь на конвойных. Умирать надо так, чтобы враги и мертвых боялись.
Ему возразили с опаской:
— А может, просто перевозят на иное место? Нападем на часовых — на месте всех постреляют.
— Каждый из нас прошел через пытки. А теперь собрали всех вместе и везут на расстрел… Надо попытаться обезоружить конвойных!
Это прозвучало приказом.
Сомов в темноте не мог разглядеть говорившего, но ему показалось, что он хорошо знает этот мягкий баритон.
— Кто вы? — спросил он.
Человек явно колебался. Наконец уклончиво ответил:
— Они меня считают руководителем подполья Сомовым.
Николай Лаврентьевич подтвердил:
— Да, вы не Сомов. Но кто?
Человек, которого немцы принимали за руководителя подполья, подполз к Сомову. Ощупал его в темноте.
— Николай Лаврентьевич! — И удивление, и обида в этом выкрике. — Вы! А я — Никитин. Помните? Ярослав Игнатьевич.
— Так вы что же, до Ростова не добрались?
— Нет… Разбомбило полуторку, шофер сбежал. Меня у вашего тестя, Григория Даниловича, в больнице взяли…
И все, кто был в машине, затаили дыхание. Многие слыхали о делах подполья… Поговаривали, что партизаны взорвали в Светлово комендатуру, под Ивановкой разгромили вражеский гарнизон. Ходили по рукам листовки. Кто-то помогал уклоняться от отправки в Германию мальчишкам и девчонкам. Обо всем этом оповещали строгие и сверхстрогие приказы оккупантов. А люди читали те приказы и радовались: борется с фашистами Донбасс, не покорился он врагу!
Никитин зашептал:
— Николай Лаврентьевич, мы должны попытаться бежать. Навалимся на охрану и — кто куда. Может, кому-то повезет. Ну, договорились? Я начинаю, а вы все за мною. Согласны?
— Да-да, стоит попытаться… Обязательно.
— Вы слышите? Это приказ руководителя подполья!
Николай Лаврентьевич понимал, что у него нет никаких шансов спастись. Пытки настолько ослабили его, что он и стоять-то твердо не мог. Кружилась голова, в глазах багровые круги… Но об этом он умолчал. «Зачем напрасно волновать людей? Мне они уже не помогут, пусть сами бегут. Жаль, не доведется больше увидеть сына и Оксану…»
Приехали. Машина остановилась, задняя дверка распахнулась.
Ночь. Голый зимний лес. Деревья окаменели от мороза.
— Николай Лаврентьевич, ко мне поближе, ко мне!
Ров. Глубокий, длинный ров. Его вырыли бульдозером.
Солдаты. Редкой зловещей цепочкой солдаты. Они не спеша гонят осужденных к черной кромке свежевырытой земли.
И вдруг:
— Бе-ей их!
Взрыв ярости. Откуда у Николая Лаврентьевича и силы взялись. Он грудью наскочил на ближайшего конвойного, свалил его в снег, хотел вырвать автомат, но тот цепко держал оружие. Подоспел Никитин. Хлестким ударом оглушил конвойного.
И тут загремело дружное «ура». Ударили вразнобой автоматы, завизжали пули.
— Скорее, скорее, — торопил Никитин, увлекая Сомова за собою.
Тот понял: пришло неожиданное спасение. «Свои…» Но где они? Сколько их?
Конвойные залегли, открыли ответный огонь по горстке наступавших.
— Бежим! Ну! Что же вы! — Никитин тащил Сомова за рукав ватника.
Но как тут бежать. Под ногами рыхлый снег, а под тонким его покрывалом плотный наст. Иногда он проваливался, и нога по колено влезала в узкую ловушку.
Николай Лаврентьевич задыхался. Бешено колотилось сердце. Он остановился, чтобы передохнуть. Появилось желание присесть. Но Никитин не позволил.
— Вы что! Сядете — не подниметесь потом. Надо уходить! Быстрее!
Добрались до балочки, спустились в нее, на дне скопился снег, но он слежался, так что идти было можно.
А позади них кипел короткий жестокий бой. Поняв, что пришла нежданная помощь, обреченные набросились на своих палачей. По трое, по пятеро на каждого. Душили, били чем попало: ногами, кулаками, комьями смерзшейся земли. Они гибли под пулями, но уцелевших не останавливала смерть других, их вела в атаку ярость.
Никитин с Сомовым в это время все дальше уходили от опасного места. Николай Лаврентьевич едва тащился. Когда выбрались из балки, силы совсем покинули его.
— Не могу… Все… — он сел в снег и начал лихорадочно сгребать его в пригоршни, совать в рот.
— Поднимайтесь! — приказал Никитин.
— Я… не могу…
— Поднимайтесь, слышите! — Никитин схватил Николая Лаврентьевича за грудки, с силой тряхнул. — Гитлеровцы быстро спохватятся, начнут прочесывать местность. Спасение в одном — уйти как можно дальше.
Обхватив правой рукой плечи Никитина, Сомов с трудом поднялся.
Часа через два вышли на дорогу, накатанную санями. Под ногами поскрипывал снег.
— Узнаете местность? — спросил Никитин.
— Кажется, за пригорком — шахтерский поселок Горовое.
— Есть у вас там свои?
— Когда-то были… Теперь не знаю.
— Зайдем в первую попавшуюся хату. Старые ваши квартиры-явки могут быть под наблюдением.
Но Сомов опять сел. И в этот раз уже никакая сила не могла поднять его.
— Все… Извините, Ярослав Игнатьевич… Видимо, такая моя судьба.
— Я не оставлю вас тут! Поднимайтесь! — Никитин вдруг хлестнул Николая Лаврентьевича по щеке. Еще раз, еще. — Поднимайтесь! Поднимайтесь!
Николай Лаврентьевич не обиделся. Только вдруг заныли перебитые и распухшие пальцы на руках, опалило огнем истерзанную спину. Он заплакал. Навзрыд. Взрослый мужчина, мужественно перенесший столько пыток, рыдал.
Никитин перекинул трофейный автомат за спину, заставил Сомова привстать и ловко взвалил себе на плечо. Поднатужился, крякнул, поднялся. Постоял, потом пошел вверх по косогору. За бугром действительно был поселок. Его домики — будто черные мазки по белому полю. Ни огонька. Кажется, здесь уже век никто не живет.
Никитин отыскал кучу кукурузных стеблей, раскидал верхний слой и положил Николая Лаврентьевича.
Неожиданно из тьмы появились люди. Их было много. Подходили и подходили. А может быть, так показалось отчаявшемуся Сомову. Все вооружены: винтовки, немецкие автоматы. «Автоматами немцы полицию не снабжают, — мелькнула у Николая Лаврентьевича догадка. — Да и одеты… Есть в русских шинелях».
— Кто такие? — спросил один из подошедших, держа автомат наготове.
— А вы кто? — вместо ответа спросил Никитин, тоже вскинувший автомат.
Один из подошедших с облегчением произнес:
— А-а, русские, свои.
Это было сигналом. Готовые к бою автоматы и винтовки опустились.
— Товарищи, откуда вы?
— Из-под расстрела бежали, — ответил Никитин.
— А мы тут партизаним. Бывшие окруженцы. Нас четырнадцать человек. Пытались за Миус пробиться — не получилось.
«Товарищи… Свои…» Разве есть на свете более теплые и нужные слова!
— Это руководитель местного подполья, — показал Ярослав Игнатьевич на Сомова. — Он в тяжелом состоянии. Где его можно укрыть?
Минутное замешательство.
— Нет у нас постоянного пристанища.
— Так куда же его?
— Выберем хату почище… Ночью мы здесь хозяева.
— Как вас звать? — спросил Никитин старшего.
— Был начхимом полка. Капитан. Анатолий Анатольевич Щепкин.
Сомова подхватили на руки и понесли.
Хата на отшибе. Белые стены, фундамент сажей подведен.
Никитин долго стучал в окно. В ответ — ни звука. Капитан крикнул:
— Тетка, открывай — свои!
И только после этого загремел засов на добротной наружной двери. Вышла женщина в пальто, накинутом на нижнее белье.
— Ну, чего уставилась, приглашай в хату!
— Заходите, заходите.
— Как у вас в поселке? — спросил Ярослав Игнатьевич хозяйку. — Что говорят о партизанах?
— Разное. Листовки появлялись про то, как карателей под Ивановкой расколотили. И о молодежи писали, дескать, в Германии для нее коврыжек не напекли. Недели две тому одного полицая, из местных, в шурф сбросили. Зверь зверем был.
— Ваша работа? — спросил Никитин у капитана Щепкина.
— Есть и наша. Но как-то это все… не серьезно, что ли. Случайное. Подвернулся полицай под руку — мы его в шурф. Угадали — зверь зверем был, как свидетельствует хозяйка. Могли и ошибиться. А фрица надо давить планомерностью. Он должен бояться нас днем и ночью в лесу, в селе, в городе…
Никитин задумался.
— Чтобы планово и на страх врагам… надо объединить под общим началом и одиночек, и стихийно действующие группы, вроде вашей. Они есть! Их надо поискать. Николай Лаврентьевич, ваше мнение? Вы в подобных вопросах опытнее нас с капитаном Щепкиным.
— Если наших не найдем, придется начинать все с самого начала.
Но так он ответил скорее в силу какой-то инерции. Мысли его были заняты иным. С отчаянием взирал на свои распухшие, начинавшие синеть пальцы. «Неужели гангрена?» Но и эта догадка не расшевелила его. Гнили перебитые руки, гнила исполосованная спина, что- то внутри отбито, несносно болит поясница. «Может ли это все когда-нибудь кончиться!»
Хозяйка поставила на стол две миски с горячей картошкой.
— Умоетесь? Есть горячая вода, — предложила она и вызвалась помочь Николаю Лаврентьевичу раздеться.
Он с трудом поднялся с лавки, снял рваный ватник. А рубашку не смог: прилипла.
Хозяйка намочила тряпку в теплой воде, приложила к спине Сомова. Николай Лаврентьевич сидел у печки. Никитин, продолжая размышлять над создавшимся положением, ходил по комнате.
— Подполье должно действовать! Николай Лаврентьевич, вас знают, вам верят, за вами пойдут. Люди капитана Щепкина — первые.
Сомов промолчал.
Хозяйка сняла с него рубаху. От страха у нее затряслись руки. Николай Лаврентьевич это сразу почувствовал.