Следовательно, ни одно общество не может позволить себе презирать истину или неуважительно относиться к ней. Однако недостаточно того, чтобы общество просто признавало, что истина и ложь в конечном итоге являются легитимными и важными понятиями. Кроме того, общество не может пренебрегать поддержкой и поощрением тех достойных людей, которые посвятили себя поиску и применению важных истин. Более того, какие бы выгоды и преимущества порой не сулили нам брехня, лицемерие или обычная лживость, ни одно общество не может позволить себе терпеть никого и ничто, что потакает ленивому безразличию к разнице между истиной и ложью. Еще менее они могут потакать затасканной и нарциссичной точке зрения, которая заключается в том, что верность фактам якобы менее важна, чем «верность самому себе». Если и существует установка, которая по самой своей сути противоречит нормальной и упорядоченной социальной жизни, то это именно она.
Общество, которое проявляет безрассудное и настойчивое пренебрежение любым из указанных способов, обречено на упадок или по крайней мере на культурную инертность. Оно будет совершенно не способно на какие-либо значимые достижения или хотя бы на последовательные и смелые замыслы. Цивилизации никогда не развивались, да и не могут развиваться, не обладая большим количеством надежной фактической информации. Они не могут и процветать, если поражены инфекцией ошибочных убеждений. Для создания и поддержания развитой культуры нам нельзя позволить ослабить себя ошибками или невежеством. Нам необходимо знать – и, разумеется, понимать, как разумно использовать, – великое множество истин.
Это не просто социальный императив. Это касается каждого из нас – в той мере, в какой мы являемся людьми. Мы нуждаемся в истинах, чтобы успешно прокладывать свой путь через все то множество опасностей и возможностей, с которыми все мы без исключения сталкиваемся на протяжении своей жизни. Нам необходимо знать истину о том, что можно есть, а что нельзя, о том, как одеваться (учитывая факты, касающиеся климатических условий), о том, где жить (учитывая информацию о тектонических линиях разломов, возможности схода лавин, а также расстояния до магазинов, работы и школы), и о том, как делать то, за что нам платят, как растить своих детей, что думать о тех людях, которых мы встречаем, чего мы можем достичь, чего мы хотели бы достичь и о бесконечном множестве других приземленных, но жизненно важных проблем.
Наш успех или неудача во всем, что мы делаем, и, следовательно, в жизни в целом, зависят от того, руководствуемся мы истиной или действуем по неведению и на основании лжи. Но они также существенным образом зависят и от того, разумеется, что мы делаем с этой истиной. А вот без истины мы проиграем, даже не начав.
Мы действительно не можем жить без истины. Истина нужна нам не только для того, чтобы понимать, как хорошо жить, но и для того, чтобы знать, как вообще выживать. Более того, она является тем, что мы просто не можем не замечать. Мы тем самым всегда уже признаем, пусть и неявно, что истина важна для нас; и, следовательно, мы всегда уже понимаем (пусть и снова неявным образом), что истина – это не просто свойство убеждения, к которому мы можем позволить себе быть равнодушными. Такое равнодушие было бы не просто результатом халатной небрежности – оно быстро оказалось бы для нас фатальным. Следовательно, в той мере, в какой мы ценим важность истины для нас, мы в принципе не можем позволить себе отказаться от желания знать истину о множестве самых разных вещей, либо от желания достичь ее.
III
Кто-то мог бы спросить: с каких пор для нас так важно быть разумными? Известно, что мы, люди, обладаем особым талантом игнорировать и не замечать требования рациональности, что часто и демонстрируем. Как в таком случае вообще можно полагать, что мы будем уважать рациональный императив, который предписывает нам серьезное отношение к истине, и подчиняться ему?
Прежде чем мы с легкостью махнем на себя рукой, позвольте мне сослаться на несколько весьма уместных (и, надеюсь, полезных) мыслей выдающегося португальско-голландско-еврейского философа XVII века: Баруха Спинозы. Спиноза утверждал, что независимо от того, нравится нам это или нет, чувствуем ли мы себя комфортно и заботимся ли о тех проявлениях рациональности, которые здесь обсуждаем, такого рода рациональность неизбежна для нас. Хотим мы того или нет, мы не можем не подчиняться ей. И принуждает нас к этому, по мнению Спинозы, любовь.
Спиноза следующим образом объясняет природу любви: «…любовь есть не что иное, как удовольствие (радость), сопровождаемое идеей внешней причины» (Этика, часть III, теорема 13, схолия). О значении слова «радость» он говорит следующее: это «…такое пассивное состояние, через которое … [человек] переходит к большему совершенству» (Этика, часть III, теорема 11, схолия).
Полагаю, многие читатели найдут эти туманные утверждения, скорее, непривлекательными. Они действительно кажутся чрезвычайно неясными. Но даже помимо такого препятствия для продуктивного использования мыслей Спинозы мы с полным на то правом могли бы усомниться в том, что он вообще может авторитетно высказываться о любви. В конце концов, у него не было детей, он не был женат и судя по всему у него никогда не было постоянной подруги.
Разумеется, эти детали его личной жизни затрагивают его авторитет лишь относительно романтической, супружеской и родительской любви. Однако то, о чем на самом деле думал Спиноза, когда писал о любви, ничем из перечисленного не является. По сути дела, он говорил не о какой-то особой разновидности любви, которая обычно имеет своим объектом какого-либо человека. Позвольте мне объяснить, что, как мне кажется, он на самом деле имел в виду.
Спиноза был убежден, что каждый человек обладает своей сущностной природой, которую он стремится на протяжении своей жизни осуществлять и поддерживать. Другими словами, он полагал, что в каждом человеке есть врожденный импульс становиться (или оставаться) тем, кем этот человек по своей сути является. Когда Спиноза писал о том пассивном состоянии, «через которое … [человек] переходит к большему совершенству», он имел в виду вызванное внешней причиной (отсюда и «пассивное состояние», т. е. изменение в человеке, которое вызвано не его собственными действиями; это изменение, по отношению к которому он, скорее, пассивен) усиление индивидуальных способностей к выживанию и к полноценному развитию своей сущностной природы. Всякий раз, когда способности человека для достижения этих целей усиливаются, увеличение сил человека к их достижению сопровождается чувством роста жизненной энергии. Человек осознает ничем более не сдерживаемую способность становиться и продолжать быть тем, кем он на самом деле является. Таким образом, он чувствует себя больше самим собой. Он чувствует себя живым.
Спиноза полагал (и, мне кажется, вполне справедливо), что такой опыт роста жизненной энергии – т. е. такое ощущение ничем не сдерживаемой способности осознавать и поддерживать свою истинную природу – сопровождается характерным чувством возбуждения. Такое возбуждение можно сравнить с возбуждением, которое человек чувствует во время бодрящих физических упражнений, когда легкие, сердце и мышцы работают более интенсивно, чем обычно. Во время энергичной работы люди часто чувствуют себя более уверенно и в большей степени живыми, чем до физических упражнений, когда они в меньшей степени и менее непосредственно осознавали свои способности, когда они в меньшей степени были полны ощущением своей собственной жизненной энергии. Я полагаю, что именно такое переживание Спиноза и имел в виду, когда говорил о «радости»; радость в его понимании, как мне кажется, – это ощущение прилива сил жить и продолжать жить в соответствии со своей подлинной природой.
Итак, если человек, испытывающий радость, осознает, что эта радость вызвана определенной внешней причиной, – т. е. если человек определяет кого-то или что-то как объект, которому он обязан своей радостью и от которого эта радость зависит, – то Спиноза полагает, что этот человек неизбежно любит этот объект. Именно так он и понимал любовь – как способ реагировать на то, что мы осознаем в качестве причины нашей радости. В таком случае, люди, по его мнению, не могут не любить то, что они осознают в качестве источника своей радости. Они неизменно любят то, что, как они полагают, помогает им продолжать жить и в еще большей степени становиться собой. Спиноза, как мне кажется, здесь на верном пути. Многие характерные случаи любви действительно так или иначе демонстрируют нам то, о чем он говорит: люди склонны любить то, что, как они чувствуют, помогает им «обретать себя», понимать, «кем они на самом деле являются», и смотреть жизни в лицо, не предавая и не искажая свою собственную природу.
К своему взгляду на истинную природу любви Спиноза добавляет еще одно очень точное наблюдение: «тот, кто любит, необходимо стремится иметь любимый предмет налицо и сохранять его» (Этика, часть III, теорема 11, схолия). Те вещи, которые человек любит, совершенно очевидно и необходимо ценны для него. От них зависит его жизнь, а также достижение им и сохранение своей собственной аутентичности. Поэтому он естественным образом стремится защитить их и быть уверенным, что они всегда непосредственно доступны для него.
Спиноза полагал, что из этого следует, что люди не могут не любить истину. Они не могут не любить ее, считал он, потому что они не могут не признавать того, что истина необходима им для того, чтобы оставаться в живых, понимать себя и жить в полном согласии со своей собственной природой. Без доступа к истине относительно их собственной индивидуальной природы, их конкретных способностей и потребностей, а также без наличия и правильного использования тех ресурсов, которые требуются им для того, чтобы выживать и процветать, люди столкнулись бы с очень серьезными проблемами в том, что касается их жизни. Они были бы даже не в состоянии сформулировать для себя подходящие цели, не говоря уже о том, чтобы успешно достигать их. На самом деле, они были бы совершенно беспомощными, чтобы вообще позаботиться о себе.