ом, знаю щедрость твоего рода. И поскольку она была похищена, ты честно и мужественно, с оружием, потребовал ее назад, и у Париса, который не захотел разделить с тобой то, чего вполне хватило бы вам обоим, отнял все.
ХLII. (1) Если дела обстоят так, что мужья преследуют прелюбодеев, скажешь ты, разве не удержит тебя страх перед наказанием или вражда мужей? Соглашаюсь и потому проявлю равным образом благоразумие и сдержанность и не допущу, чтобы я подвергся риску утратить верное и несомненное ради неопределенного и неизвестного, как [это] хорошо поняла деревенская мышь у Эзопа и Горация[125], которая, познав опасность, предпочла сельскую жизнь городской, подобно тому как и делают также и в прочих вещах те, кто обладает некоторым благоразумием. Я не буду наедаться до отвала, так чтобы получить несварение желудка, или не буду перегружаться вином, так чтобы не быть в состоянии двигаться, когда надо делать дела, откуда пошло имя мотов, которые возвращаются полумертвые с трапезы, словно из сражения, не на своих ногах, а на чужих руках[126]. И Эпикур заслуженно хвалил умеренность, с помощью которой мы испытываем от еды более сильное чувство наслаждения, и он же сказал, что наилучшая приправа для еды – голод, для питья – жажда[127]. Но не всегда мы можем избегнуть опасности, [скажешь ты], поскольку иной раз прелюбодеев уличают. Почему ты не советуешь того же остальным людям? Полководцу не набирать войска, чтобы не потерпеть поражения в войне? Мореплавателю – не выходить в море, чтобы не потерпеть кораблекрушения? Даже вам самим, которые ради стремления к достоинству, славе и, если вы правду говорите, к высокой нравственности подвергаете себя многим смертельным опасностям, так что гораздо больше [людей] погибло из-за этих вещей, о которых я упомянул, чем из-за наслаждения? Это явствует как из вашего признания, когда вы говорите, что многие из-за добродетелей сделались несчастными, так и из [исторических] свидетельств. В самом деле, если римляне предпринимали столько войн из-за высокой нравственности, смотри, сколько несчастий [бедствий] она вызвала, добродетель. (3) А если кто-то, застигнутый в прелюбодеянии врасплох, карается смертью или другим наказанием? – Он несет наказание за неблагоразумие, а не за блуд, подобно тому, как иной раз полководец попадает в плен по неблагоразумию и мореплаватель разбивается о скалу. Я их не оправдываю, напротив, скорее обвиняю в глупости. Но одно – погибнуть из-за глупости, другое – обвинить прелюбодея. Наконец, в приобретении прочих наслаждений, описанных мной, не следует страшиться тех опасностей, которые ты показываешь; не следует их страшиться также и в отношениях с женщинами, за исключением тех, кто окружен валом и рвом, чтобы нельзя было к ним так легко подойти, и в конце концов более расчетливые находят бесконечное число других. (4) Замечаю, что долго говорю не по делу. К чему, в самом деле, спорить об опасности, которая является доводом в нашу пользу? Ведь каждый, кто подвергает себя опасности, должен быть осужден не вами, кто следует добродетели, а нами, преследующими пользу. Разъясним [это] тебе обстоятельнее. Ты скажешь: но наслаждение очень часто является причиной бед. Из-за него ведь мы часто заболеваем, из-за него не можем поправиться, из-за него можем даже умереть.
(5) – Ты заблуждаешься, поверь мне, заблуждаешься. Больному лихорадкой вредит не наслаждение, которое ощущается, например, при питье холодной воды, но качество воды, которая и без лихорадки принесла бы вред. Действительно, я помню, что пил [иногда] без всякого наслаждения, ибо, случается иной раз, вода невкусная, и что сладчайшая вода, выпитая и для утоления [жажды], и с большим удовольствием, вопреки предписанию врача при жаре лихорадки послужила к спасению. Поэтому ничего нельзя вменить в вину сладости воды. Выходит, любое наслаждение – благое.
XLIII. (1) Навряд ли в конце концов для меня [эти соображения] будут важны, и пока я буду следовать наслаждению, я решительно не оглянусь на другое, так что не убоюсь даже жриц и благочестивых женщин, которых и сам Овидий не посмел запятнать словом, когда он наставлял в том, как завоевать также замужних женщин. Ибо он говорит:
Удалитесь, тонкие повязки, знак стыдливости,
И ты, длинная оборка, скрывающая ноги почти до пят[128].
Но меня не интересует, почему он [так] сказал, хотя мне думается, он сказал иначе, чем думал.
(2) Я же (смотри, с какой свободой и вольностью отвечаю) так считаю: тот, кто первым изобрел [институт] благочестивых дев, ввел в обществе обычай отвратительный и достойный изгнания на край света, пусть и прилагают они [к нему] имя религии, которая является скорее суеверием, пусть и называют этих дев жрицами и благочестивыми, пусть и приводят в оправдание этого деяния авторитет Пифагора, чья дочь, по свидетельству Тимея, стояла во главе сонма дев, и пусть достойны восхищения за [свое] целомудрие пять дочерей Диодора Сократика[129], как сообщил в „Истории“ Филон, учитель Карнеада. Скажу, однако, то, что думаю: больше заслуг перед родом человеческим у распутниц и публичных женщин, чем у благочестивых и воздержных девственниц.
XLIV. (1) Суеверие, о котором я говорю, как случается во многих вещах, ведет [свое] происхождение от нас, а не от женщин. Они бы этого никогда не сделали, ибо во многом мудрее мужчин, чего нам следует стыдиться, и лучше судят. Сами они всегда это отвергали, и действительно, это делается по отношению к ним несправедливо. Полагаю, что были некие старцы, у которых кровь не была уже такой живой, и слабые силы в теле заледенели, или были другие [люди], холодные по природе, или, что ближе всего к истине, [люди] бедные либо алчные, которые, поскольку не могли или не хотели дать приданого, измыслили этот призрак [бесплотность] и выдумали некую богиню, которая стояла во главе дев: одни Минерву или Диану, наши Весту[130]. Насколько лучше бы руководили Венера и Купидон! Догадываюсь, что этот обычай изобретен не нашими предками, но заимствован из чужеземных обрядов. Мы ведь охотно перенимаем те обычаи, которые служат нашим выгодам, так что справедливо можно повторить известное высказывание Теренция:
Что значит жадность![131]
XLV. (1) А потому мне, словно защитнику женщин, не старух, впрочем, а молодого возраста, хочется выбранить [отчитать] и осудить наших предков (ибо не всё они делали безупречно). Но сделаю я это не как адвокат, а как бы одна из них, которая против воли посвящается в жрицы и в Платоновом сенате, где присутствуют мужчины и женщины, говорит так: „В чем смысл, отцы сенаторы, столь тяжкой в отношении нас, несчастнейших девушек, суровости, что вы вынуждаете нас влачить жизнь вопреки природе всех живых существ и даже самих богов? Нет в делах человеческих пытки более непереносимой, чем девственность. О, если бы природа позволила, чтобы вы испытали [на себе] полгода, оставшись здоровыми и невредимыми, сколь тяжело это! Теперь поверьте нам в силу вашей снисходительности. И более того, вопросите этих приписанных [к сенату] матерей и ваших жен, помнят ли они, как должно быть, свою девственность. (2) Я от имени всех девушек и [как] знающая их молю, прошу и требую: что угодно другое предпишите, наложите, умножьте, и мы повинуемся. [Все] легко будет, легко – землю копать, легко – по морю носиться, переносить военную службу. Любой труд, любая опасность, любая битва за ничто почтутся. Мы должны оберегать девственность, имея глаза, уши, прочие чувства, в покое, в бездействии, в самом молчании, наконец, и в уединении; дни и ночи душой и телом мы выносим мучения. (3) Добавь, что если однажды мы поддаемся соблазну, то всякое усилие, и прошлое и будущее, тщетно, хотя я, жалкая, не могу говорить о будущем без трепета и страха; такое ужасное и достойное проклятия наказание нам, несчастным, угрожает! О тяжкое положение [женского] пола! Мужья безнаказанно имеют наложниц; женам, даже обиженным и угнетенным, не позволено иметь поклонника. Мужья могут пренебрегать женами, бедные жены не могут отвергать мужей. (4) И справедливо, даже слишком справедливо то, что, как я слышала, часто говорится со слезами среди женщин:
Воронов мненье щадит, голубок оно наказует[132].
Однако, как бы то ни было, это можно терпеть. Ведь и та, кто страдает из-за наложницы, получает иногда супружеские радости; и та, которую отвергают, видит в будущем для себя новый брак. [Но] вот чего не следует терпеть, вот что плачевно, вот что превосходит всякую жестокость: нас вынуждаете к девственности, мужчин – к браку. (5) Почему, в самом деле, вы приказываете, чтобы тот, кто жил до старости в безбрачии, не был защищен даже уважением к сединам от того, чтобы его деньги не передавались в государственную казну, а если бы он осмеливался вследствие этого жаловаться на что-либо, то платил бы двойной штраф с прибавлением [для него] законных оснований: точно так же, как природа предписывает вам закон рождения, так она предписывает вам и закон произведения на свет [потомства], и родители, кормя вас, связали вас долгом, если есть [у вас] совесть, кормления потомков? Идите теперь и оплачивайте обязательный денежный взнос на пользу потомству. Почему, спрашивается, отцы сенаторы, этот святой обычай не перенести на женщин? Разве случайно – только одни вы, мужчины, люди? Мы, так же как и мужчины, способны к произведению на свет смертных людей. Разве вы не видите, мудрейшие мужи, если бы все были такими, как я, сколь великое несчастье произошло бы с человеческим родом? Надо думать, кончился бы род людской. (6) И вы не должны предоставлять самой богине то, чего она не требует; поистине что менее сообразно: в то время как сама богиня всегда пылает, ее жрицы всегда мерзнут? Вы хотите постоянно сохранять почитание и культ богини? Избирайте замужних жриц, особенно тех, чьи мужья жрецы! Не наносите им оскорблений, словно они не достойны совершать священные обряды Весте; и это тем легче [сделать], что мы охотно предоставляем им эту честь. (7) И если вас волнует почитание богов и [их] величие, во имя богов и людей посмотрите на самих богов. Вы увидите, что все наполнено брачными радостями: Юпитера с Юноной, Нептуна с Салакией, Плутона с Прозерпиной, Вакха с Ариадной, Геракла с Гебой, Вулкана с Венерой. Молчу, что Юпитер, насколько это [было] в его власти, не терпел, чтобы были девственницы. Одна Минерва называется девой, но и ее другие боги пристроили к Вулкану. Эта надменная и разборчивая [особа], поскольку была дочерью Юпитера, отвергла его, тем более кузнеца, да и хромого, и в негодовании, словно никто из богов недостоин такой супруги, упорно сохраняла девственность. (8) Но поистине что более справедливое могли бы устанавливать и вершить боги, равно и люди, как не чинить препятствий той, кто хочет быть девой, [и] не принуждать ту, кто не хочет. Ничто не делается справедливо, если недобровольно. Но вы скажете: никто не захочет быть девой. Следовательно, вы узнаете, сколь велико то зло, которого все избегают; и я, клянусь Кастором