число небожителей. Сделай так, чтобы тебя желали добрые, злые трепетали, чтобы, куда бы ни пошел, тебя встречали рукоплескания и чуть ли не триумф, чтобы, наконец, [тебя], когда умрешь, причислили к богам, ежели ты печешься об этом. (15) Зачем, неистовый безумец, ты ввергаешь себя в это бедственное положение, когда должны внушать [тебе] страх наследники и родственники убитых, если не предпочтешь всех убить; когда не имеешь знакомых и друзей, если не пожелаешь ввести в курию тех пастухов и предпочесть прочим, хотя и им самим следовало бояться твоей жестокости и низости; когда днем и ночью тебя, грубого, несведущего, неопытного в столь важных делах, мучат заботы о царстве? По этим причинам, как я сказал, я осуждаю тебя, Гиг, не за твое бесчестие, но за твои неблагоразумие и несправедливость.
XXVII. (1) Добавим кое-что о менее важных вещах, которые те [противники] приводят. Ты нашел на земле деньги какого-нибудь прохожего: верни их человеку, если он не будет бесчестным и пропащим, хотя следует воздерживаться и от оскорбления бесчестных людей, чтобы из-за нанесенных им оскорблений не произошло вреда для добрых. Доброму же человеку ты возвратишь деньги не потому, что возвратить их добродетельно, но чтобы порадоваться его благу, его радости и расположению и вдобавок расположению других, чтобы снискать себе доверие. Однако здесь необходим совет: делать это не наедине и не скрытно от всех, так чтобы это известие не дошло до людей; т. е. делать ради пользы, а не ради добродетели, как я уже неоднократно говорил. (2) Если твой расчет в том, чтобы не причинить ущерба человеку, насколько же достойнее и целесообразнее мой – и ему и себе быть полезным; хотя я действую только в собственных интересах, но при этом хочу быть полезным другому, с тем чтобы равным образом быть полезным самому себе. Поэтому, если бы я не возвратил деньги прохожему, то был бы преступником по отношению к своему доброму имени. Кроме того, верно и то, что если бы деньги были нужны мне для сохранения жизни, то, даже по вашему мнению, я не должен возвращать [их]. Ибо если мы не можем иначе существовать, то для нас извинительно добывать пропитание кражей. Также и Ромул как с решительностью, так благоразумно и справедливо добился браков с соседними государствами, поскольку не мог их вымолить [выпросить][250]. (3) Ты можешь кого-то при заключении договоров обмануть, ввести в заблуждение, обойти; но ты сделай это так все же ловко и хитро, чтобы не казалось, что ты, ничего не сделав, имел желание обмануть, не имел [лишь] способности. Затем приучись дорожить больше, чем делом, другом, которого хотя ты и мог безнаказанно обмануть, однако за его доброжелательство, либо за услуги, либо за то и другое не захотел, и ты не посчитал бы должным [это] сделать, [даже] если бы дело было гораздо более значительным и важным; ибо ты захотел показать в отношении его только благоволение и доброе расположение. Ты об этом когда-нибудь скупо расскажешь, он же повсюду разгласит. (4) Трудно сказать, насколько это благодеяние будет полезным среди людей, до какой степени эта [услуга] тебе с лихвой оплатится. Не сведущие в таком расчете, те, кто обманывают, вводят в заблуждение, обходят из-за алчности, вредны и несправедливы потому, что оказываются сами себе врагами, так как не получают пользы от любви других и часто создают для себя гибельную опасность. Примеры их приводить излишне, так как это и слепым ясно, как говорится, и мы выше многое огласили, дабы понимать и всегда помнить, что нам следует остерегаться, как бы из-за какого-нибудь безрассудства не предпочесть меньшие блага большим. (5) Кажется, это хорошо понимал, как и все [прочее], Африканец Старший. Когда он овладел Картахеной в Испании и нашел среди прочих испанских заложников, данных картахенцами, одну молодую девушку, и рожденную в знатном роду, и наделенную исключительной красотой, он возвратил ее нетронутой человеку, с которым она была помолвлена. И чтобы было видно, что он осмотрительно воздержан не ради выкупа девушки, но из-за снискания благосклонности испанцев, он добавил к приданому девушки золото, которое принесли для выкупа[251]. Так этой двойной добродетелью, сначала воздержанности, затем щедрости, он, побеждая души кельтиберов, укрепил и собственную славу, и власть государства. (6) Если бы он поддался сладострастию, то усилил бы отвагу противников и вместе с тем на себя навлек глубочайшую ненависть. В этот порок наряду с многими другими [людьми] впал прежде всех Ксеркс[252], который, в то время как хотел увеличить собственную славу и власть, повсюду искал утехи, враждебные войне, предлагая награду тому, кто придумал бы некий новый вид наслаждения. Следствием этого было то, что он не только подорвал свою силу, но навсегда утратил ту грозную для народов славу, а также способность к прочим наслаждениям. И мы заслуженно подчас нападаем на людей, преисполненных наслаждения, презираем и ненавидим их.
XXVIII. (1) Надеюсь, что я сказал обо всем, чего требовала тема наслаждения. Однако я как будто вижу, что противники, побежденные, словно бы в бою и в честной борьбе, и обращенные в бегство, возвратились в лагеря и оттуда с вала кричат и ругают победителей, [заявляя], что у них остается созерцательная жизнь, у них – спокойствие духа и что эти блага принадлежат исключительно добродетели, и притом составляют у нее общее с бессмертными богами; мы же следуем-де презреннейшему наслаждению, переполненному с избытком позором, отвращением, раскаянием. Итак, одолеем этих непокорных врагов и даже изгоним их из самих их лагерей, которыми они называют два сокровенных блага души. (2) Посмотрим прежде всего на созерцание, относительно которого кое-что высказал Катон. Твой Аристотель считал, что желательны три блага. Он так говорит об этом (воспользуюсь лучше словами нашего друга Леонардо Аретино[253], который недавно перевел его «Этику» на латинский язык и перевел очень искусно и поистине на латынь): «К почету же, к наслаждению и ко всякому разуму, а также ко всякой добродетели мы стремимся как ради них самих, так и ради счастья». То же самое он выразил выше другими словами, определяя жизнь как исполненную наслаждений, гражданскую и созерцательную[254] и следуя в этом Платону, который установил три цели в государстве: знание, почести, доход[255] (что было взято из известного вымысла Гомера о трех богинях Юноне, Минерве, Венере). Но к делу это не имеет отношения. (3) Сделал он это ненаучно и нескладно, [говоря], что эти три вещи желанны и ради них самих, и ради счастья, словно счастье есть нечто отличное от этих трех. Ведь, добавляя «ради счастья», мы добавляем и «ради блаженства» и «ради достижения всех благ» или подобные вещи. Если не следует допускать установления излишних целей, зачем к трем добавлять эту четвертую, которая есть не что иное, как непосредственно эти три? У тебя нет оснований говорить, что Аристотель понимает стремление к ним ради них самих как частное, а стремление ради счастья как общее. Ибо если они суть виды рода, то нежелателен род сам по себе, потому что он ничто, как, например, дерево, которое само по себе только название, но состоит из видов и отдельностей, как лавр, олива или этот лавр, эта олива[256]. Так и добродетель не из-за рода похвальна, но из-за составляющих ее видов: справедливости, мужества, умеренности, но если отдельные части сами по себе без целого не имеют значения, как нога, рука, глаз без тела, то, следовательно, желательны не части, а целое; так и те вещи желательны не ради них самих, но ради счастья. Однако достаточно об этом. (4) Из трех же целей, установленных Аристотелем, две, а именно касающаяся наслаждения и гражданская или доставляющая почет, поскольку имеет некоторое отношение к славе, ничем, заметим, между собой не различаются, но вторая является разновидностью первой. Мне остается теперь равным образом рассмотреть также третью и свести ее также к наслаждению, чтобы стало ясно, что также и то благо, которого, как он говорит, все желают, свойственно самому истинному и совершенному счастью, к которому мы стремимся. Итак, Аристотель отдает пальму первенства созерцательной деятельности[257]. Но так как во многих местах он не скрывает, что в этой [созерцательной] жизни и в гражданской присутствует наслаждение[258] или, как яснее скажу я, что эта жизнь желанна потому, что она создает в душе наслаждение, я мог бы сразу же освободить себя от этого вопроса. (5) В самом деле, мы согласны с тем, что какой-то вид наслаждения похвален. Об этом прежде говорил Платон, полагая в душе два наслаждения, одно из которых желанно, а другого следует избегать[259]. Я согласен с ним, хотя, как я показал выше, всякое наслаждение благо. Да и Платон в книгах «О государстве» часто называет наслаждениями[260] те три цели, о которых я говорил. Но и сам Аристотель полагает два наслаждения, одно в чувствах и какое-то другое в душе[261]. Я все же не понимаю, раз у них одно и то же название, каким образом мы можем полагать разные вещи, тем более что всякое наслаждение не столько чувствуется телом, сколько душой, которая сдерживает тело, что, на мой взгляд, думает Эпикур. Или, наконец, кто сомневается, что наслаждения тела рождаются с помощью души и наслаждения души при поддержке тела? Ведь то, что мы обычно обдумываем, разве не является как бы телесным, т. е. [разве не существует] согласно тем вещам, которые мы увидели, услышали, восприняли каким-либо чувством? Откуда родилось созерцание? (6) Объясним же, что, собственно, представляет собой созерцание, и притом на основе свидетельства главы философов Пифагора