мого Иисуса Христа, который повсюду может являться и представать перед нашим взором, более того, который всегда присутствует и теперь в этом собрании и всегда помогает призывающим [его], как делает [это] даже в сей миг? Воистину не природа, показанная тобою, которая есть ничто, но сам Бог, Творец природы, кому ты нанес оскорбление, через меня отвечает или приказывает мне ответить. Ибо очевидно, что все, что им предписано, свято“.
VIII. (1) Итак, что следует сказать? Добродетели тех названных [людей], которые либо Бога не хотели познать, либо его познанного не почитали, как должны были, следует числить не в добродетелях, но, чему ты больше удивишься, – в пороках. Разве иное высказывает Павел, когда громогласно возвещает: „А все, что не по вере, грех“[353], и в другом месте: „Праведный верою жив будет“[354] – и еще: „А без веры угодить Богу невозможно“[355]. Далее за верой следует надежда, как [сказано] в том же месте: „Ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть и ищущим Его воздает“[356]. (2) Где те, кто говорит, что добродетелей следует домогаться ради них [самих]? Даже Богу нельзя служить без надежды на вознаграждение. После веры и надежды третье место у любви – матери всех добродетелей, т. е. любви к Богу и ближнему. Кто ее не имеет, даже если все имущество свое раздаст беднякам, даже если тело свое отдаст для сожжения, ничто ему не поможет. Чтобы понял ты, что никакие добродетели при отсутствии в них веры, надежды и любви недостаточны, [и] если из них какой-либо одной недостает, то они не могут быть укреплены никакой добродетелью. Поэтому философы не должны похваляться звоном добродетелей, опираясь на которые они чванятся и которые настойчиво вдалбливают в наши уши. В самом деле, чтобы умолчать о прочем, какой добродетели или, скорее, какому безумию свойственно не надеяться ни на какой плод от трудов своих, однако трудиться и обманывать себя настоящими благами и считать, что блаженна жизнь в быке Фаларида?[357] Откуда тем же Павлом, неспособным лгать, так как сам на себе испытал, ясно произнесены те слова: „И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков“[358]. (3) Так вот, настолько более жалкими были бы философы (которые даже не надеются), если бы они делали то, что говорят. Ты можешь спросить, почему жалок Павел? Послушай свидетельство его самого: „Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти… в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних приключений у меня ежедневное стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?“[359] И многое другое, что является не высшим блаженством, но высшим несчастьем. Следовательно, то, что те назвали высшим благом, есть, без сомнения, высшее зло. Об этом в другом месте Павел заявляет более ясно, говоря и жалуясь: „Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?“[360]. И: „Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение“[361]. (4) Бороться с пороками – пытка и смерть. И эту жизнь философы называют блаженной? Из этого явствует, что не может быть в душе мудреца то спокойствие и безмятежность, каких желали сами философы, вечно лгущие, скоты, ленивые обжоры. Подобно тому как огонь чем сильнее пылает, тем стремительнее сжигает вещество, которое лижет, так сила и словно бы жар души чем больше действуют, тем сильнее изнуряют душу и тело и, как в пожаре, уничтожают. И это не только в осуществлении добродетелей, но также и в стремлении к прочим вещам. Также и Соломон свидетельствует: „…во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь“[362]. (5) Это показывает смерть Аристотеля, вызванная неистовой и черной желчью, как говорит Веджо. Об этом наряду с другими вспоминает Григорий Назианзин в книге „Против Юлиана“[363]. И напротив, что говорит тот же Соломон о наслаждении? „Разве не лучше есть и пить и услаждать душу свою от труда своего? Я увидел, что и это от руки Божией“[364]. И немного ниже: „Итак, увидел я, что нет ничего лучшего, как наслаждаться человеку делами своими, потому что это – доля его“[365]. (6) Поэтому, чтобы наконец вынести суждение, заявляю так: поскольку философы, учащие о нравственном, посчитали, что не существует никаких наград или существуют какие-то неясные и пустые после этой нашей жизни, и заключили высшее благо в высокой нравственности (добродетели)[366], а эпикурейцы в наслаждении, я, хотя и тех и других не одобряю, решаю дело в согласии с эпикурейцами (не согласно тебе, Веджо, и не против тебя, Катон, которые присягнули на верность другому войску) и против стоиков, которых осуждаю по двум причинам: одна в том, что они назвали высшим благом добродетель, другая – что лгали, поскольку следовали иной цели, нежели та, о которой заявили [эти] восхвалители добродетелей, охотники до наслаждении, и если не других, то, несомненно, славы, которой домогались руками и ногами. Если кто мне в этом не верит, пусть поверит нашим мудрецам, которые не сомневались, говоря „философ – животное, жаждущее славы“[367]. (7) И что удивительного, если это случилось с теми, кто был далек от истинной религии, когда даже с евреями, как видим, это случалось? В самом деле, думаю, что фарисеев[368] весьма уместно сравнить со стоиками; ведь фарисеи, словно стоики, иудеев охраняли или делали вид, что охраняют предписания закона иудеев, не ради справедливости, но ради славы, к примеру, ради первых мест на пирах или приветствий на площади и для того, чтобы называться рабби и делать вид, что соблюдают пост, и тому подобное. Кроме того, ради наживы. Ибо племя фарисеев очень алчно, как и стоиков; о фарисеях ясно. А относительно стоиков докажу одним примером; глава наших стоиков много наставлял в бедности, которую предписывал Диоген. Однако об этом учителе бедности Ювенал говорит: „Сады чрезвычайно богатого Сенеки“[369]. Об этом упоминал также Светоний Транквилл и Корнелий Тацит[370] и очень многие другие. Но не умолчу об эпикурейцах, которых тоже порицаю; как стоиков я сравниваю с фарисеями, так эпикурейцев с саддукеями[371], ибо саддукеи, словно они читали не Моисея, а Аристиппа, не только отрицали воскресение, но также ангела и Дух.
IX. (1) И если меня кто-то спросит, каковы были происхождение и причина той ложной нравственности и ложных добродетелей, то я, право, полагаю, что изначально существовали один способ служения божественным делам, другой – земным, первый назвали нравственностью и добродетелями, второй – пользой; затем после того, как произросли ложные религии и одержали верх пороки, способ служения божественному пришел в забвение или был низведен до немногих, остались только названия добродетелей, сохраняющие до сих пор нечто от древнего величия, хотя память о похвальных древних деяниях и высказываниях не всецело погибла, но, однако, они словно тень без тела. (2) Не зная, куда следует относить эти более поздние добродетели, одни, воодушевленные их сиянием, говорили, что к ним надо стремиться ради них самих, словно далекие от земных дел, каковыми они и были, и это главным образом стоики; другие же [считали], что ради пользы, помимо которой они ничего другого не видели, и это были прежде всего эпикурейцы, с ними согласна большая часть народа, считающая, что даже богов следует почитать вследствие той же пользы. Наша же добродетель, [т. е.] тех, которые являются христианами, есть та самая, которая, как я сказал, была ранее и прежде желательна не ради нее самой, как суровой, горестной, мучительной, и не ради пользы, которая является земной, она составляет ступеньку к тому блаженству, которым наслаждается дух или душа, освобожденная от смертных членов у создателя вещей, от которого она произошла. (3) Кто будет сомневаться или кто сможет лучше назвать это блаженство, нежели „наслаждение“, чьим именем я нахожу названные даже, например, в книге „Бытия“ „Рай наслаждения“[372] и в книге пророка Иезекииля „Плоды и древо наслаждения“[373] и подобное этому, когда говорится о божественных благах. И в „Псалмах“: „И из потока наслаждения ты напоишь их“[374], хотя у греков скорее delectationis (удовольствие) или deliciarum (веселье, отрада), чем voluptatis. Ибо не говорится: „Из потока“ χειμάρρουν sed: но τὸν χειμάρρουν τῆςσου ποτιεῖςαὺτούς что, собственно, есть delectatio, a также deliciae не от delecto, но от delector или от delectat. Поскольку одним способом он [автор Псалмов] обозначает действие, например exhortatio [побуждение], другим качество, например exultatio (веселость, ликование). И я не вижу, чем различаются voluptatem и delectationem, если не тем, что наслаждение означает, по крайней мере, пылкое удовольствие. Желая выразить это, латиняне, на мой взгляд, там, где понимали большее удовольствие, н