Об истории замысла "Евгения Онегина" — страница 6 из 11

...»), Пушкин, снова обмакнув перо, выписывает, пока не высохли чернила, начало строфы XXIII (VI, 288):

*

Всегда  тиха,  всегда  послушнаВсегда [33][34]  как  утро простодушнаКак  поцелуй — милаУлыбка,  очи  голобые И  кудри                    льняныеДвиженья  <два  слова  густо  вычеркнуты>Все  походило  <нрзб.>  наро[35]Прочитанный *

В этом месте, опять обмакнув в чернильницу высохшее перо, Пушкин начал править написанное: «Как первый поцелуй — мила», «Как поцелуй любви мила, Глаза как небо голубые Улыбка локоны льняные Движенье[36] звонкий голосок». Но тривиальная романтическая блондинка явно не давалась его перу: слишком все и впрямь походило на «прочитанный роман». Начинается трудная работа — Пушкин торопливо перемарывает и снова перемарывает стих за стихом; постепенно мы видим, как складываются строки: «...но любой роман Откройте — и найдете верно Ее портрет — он очень мил <...> Но надоел он мне безмерно».

Правка строфы XXIII отличается от правки строфы XXIIб (о няне): как и там, почерк и здесь более мелкий, но он как бы летящий; отдельные буквы не стянуты, а вытянуты почти в линию. И точно таким же почерком нанесен второй слой правки строфы XXIIа — «Кто ж та была». Я думаю, что не ошибаюсь, считая второй слой правки строфы XXIIа одновременным с большой правкой строфы XXIII. Теперь впервые Ольга — «меньшая дочь — соседей бедных». Но строфа осталась недоделанной: от замысла гибели Ольги поэт еще не отказался, и над ее судьбой еще предстояло думать, перебирая разные варианты. Конец строфы XXIIа был оставлен до беловика, где она была сначала выписана полностью, потом переделывалась, затем, вместе с XXIIб, была вычеркнута.

Вернувшись к строфе XXIII, Пушкин дошел до окончательного суждения о портрете Ольги-блондинки («надоел он мне безмерно») и затем, опять уверенной рукой, дописал строфу до конца: «[37] И новый карандаш беру Чтоб описать ее сестру» — и начал следующую: «Ее сестра звалась... Наташа».

Наташа? Да, да, Наташа. Татьяны не было вовсе. И в плане не было. Протагонистами были Евгений и Ольга, и их конфликт должен был, очевидно, завязаться из-за ревности Поэта (Ленского), а роман, надо думать, кончился бы смертью Ольги, отвергающей Евгения как убийцу своего, хотя и нелюбимого, жениха. На наших глазах у тривиально-романтической Ольги возникла нетривиальная сестра Наташа. Для молодого Пушкина «Наталья» — еще характерное имя горничных и субреток{54}. По-видимому, имя требовалось простонародное (отсюда отточие, подчеркивающее неожиданность имени): эта говорящая по-французски (и, следовательно, имевшая «мамзель») уездная барышня будет представлять в романе положительные черты русского народного характера. С ходу, не обмакивая вновь пера, Пушкин пишет: «Мне жаль, что именем таким Страницы нашего романа <пробел> освятим» (строфа XXIV — ПД № 834, л. 35; VI, 298). Однако имя «Наталья» к тому времени уже привилось в литературе. Нужно было что-то более приметное. Да и рифма, видимо, не приходила. Пушкин поднял перо, чтобы вычеркнуть «Наташа» и написать «Татьяна»{55}. Так впервые появилась наша и Пушкина любимая героиня; затем началась последовательная, слово за словом, правка начального четверостишия, прежде чем написался конец строфы.

Перестройка с одной героини на другую шла постепенно и по разным линиям{56}. И хотя «опорный образец» был для Пушкина прежде всего образцом характерологическим, но, может быть, известную роль в решении «уволить» «Ольгу I» с амплуа главной героини в данном случае играло то, что ее портрет, нарисованный Пушкиным, не вязался со зрительным образом отправного «прототипа»: Ольга Пушкина не была розовой и золотистой блондинкой. Уже в первой строфе черновика после метаморфозы «Наташа — Татьяна» (гл. 2, строфа XXV; VI, 290) мы читаем: «Вы можете друзья мои Себе ее[38] представить сами Но только с черными очами» — именно эта примета обязательна. Но не поэтому, становясь главной героиней, Татьяна унаследовала Ольгу Пушкину как «опорный образец», а потому, что характерологически Ольга Сергеевна была гораздо более похожа на Татьяну, чем на Ольгу (как «I», так и «II»).

Теперь постараемся установить, какие опорные моменты сюжета должны были находиться в плане?

В своем минимальном виде пушкинский план крупного произведения фиксирует протагонистов, которые уже сами по себе дают исходные моменты сюжета, например будущий замысел «Скупого рыцаря» в Михайловском: «Жид и сын. Граф» (VII, 303). Более развитые планы отмечают и ключевые точки сюжета и некоторых дополнительных персонажей, стоящих в этих точках. В зависимости от надобности в плане могло быть больше или меньше подробностей, но очень подробные планы, кроме как в поздний период и особенно для драматических произведений, редки. Развернутый план трудно восстановить. Но следы импровизации во 2-й главе свидетельствуют в пользу того, что план романа (или тогда еще поэмы) был только очень конспективный. Мы можем реконструировать, исходя из типологии пушкинских планов и пользуясь «пережитками» в черновиках, тот минимум имен, сюжетных узлов и конфликтов, без которых не было бы положено начало развитию этого сюжета вообще. Описание Онегина в петербургском свете, хотя и являлось «просто быстрым введением», было важно для характеристики героя и, возможно, предусматривалось планом. Особенно существенна была деревня, действительно появляющаяся с самого начала романа. Упоминание имени «опорного образца» героя в связи с деревней избавляло бы не только от необходимости перечислять в плане черты его характера (как это сделали мы выше), но само по себе уже разъясняло бы и суть надвигающегося конфликта. Можно реконструировать примерно такую информацию: (= Раевский? Евгений?) неслужащий, в петербургском свете. Приезд в деревню. Поэт, Ольга, дочь соседей, его невеста. Ольга влюблена в . Котильон. Дуэль.

Нельзя, конечно, утверждать, что план был составлен именно в этих словах, но ясно, что мы здесь привели моменты, которые должны были быть в плане непременно (кроме разве котильона). Дальнейшее реконструировать труднее. Там, где до нас сохранилось несколько планов («Русский Пелам», «Капитанская дочка», «Роман на Кавказских водах» и др.), видно, что последовательно планировавшиеся развязки обычно несколько расходились, хотя сохраняли определенное единство сюжета. Высказывалось мнение, что Онегин должен был соблазнить героиню, но, по моему мнению, это противоречит всей идее романа. Вероятнее, в плане сообщалось, что герой влюбляется в Ольгу, она его отвергает и умирает. Все это, разумеется, чисто гадательно. Была ли введена Одесса и встреча там героя с Пушкиным? Одно несомненно: моральное превосходство героини над героем должно было быть заложено в самом замысле, иначе мы имели бы перед собой не этот, а другой роман. Как видим, есть достаточные основания предполагать, что образ героя был задуман и выполнялся как сатирический, сниженный. Лишь любовь героини несколько приподымает его к концу романа, но так ли это было и в замысле? Заметим, что по окончательном утверждении Татьяны в романе Ольга, после некоторого сопротивления, сходит на нет как героиня и остается лишь пружиной для дуэльного конфликта, навеки разорвавшего связи героя (Онегина) с героиней (теперь Татьяной). Подводя впоследствии в Болдине итоги своему роману (26 сентября 1830 г. — VI, 532), Пушкин выделяет три главы для трех героев: Онегина, Ленского и Татьяны. Четырех никогда и не было: пока Ольга («I») была героиней, не было Татьяны; когда явилась Татьяна, Ольга («II») очень скоро была вытеснена на положение совсем второстепенного персонажа, ибо даже и Ленский был не более как движителем сюжетного конфликта между протагонистами.

Замысел романа как современного понимался Пушкиным в самом буквальном смысле: начало действия отстояло всего на четыре года от начала работы над романом, и герои как бы жили параллельно с автором и его друзьями, встречались с ними, беседовали, спорили, и сам Пушкин был одним из персонажей. Отсюда тщательно соблюдаемая календарная приуроченность событий романа{57}. Надо думать, что дуэль героев должна была произойти, как и в окончательном варианте романа, в 1821 г. (или уже в 1820 г.), развязка же — тогда, пока еще длился заданный в нравоописании исторический момент, скорее всего к году начала работы над романом (1823 г.): ведь никто не переносит действие в будущее — разве что романа утопического.

Известно, что Пушкин придавал исключительное значение симметричности композиции{58}, и в его больших произведениях всегда легко можно найти поворотный пункт. В первоначальном «Онегине» центром задуманного повествования представляется не дуэль, дающая лишь толчок развитию главного конфликта героя и героини, и, конечно, не бал у Лариных, а скрещение его и ее линий. В литературе вопроса встречается указание на вероятную связь конечной сцены романа, где героиня отвергает Онегина, с «Принцессой Клевской» мадам де Лафайет, где героиня решает остаться верной памяти умершего мужа. Если это так, то аналогия относится скорее к «Ольге I», как бы «вдове» Ленского, чем к позднейшей Татьяне. Но разрыв невесты убитого с убийцей, даже если она его любила, требовал в героине меньше трагической решимости, чем поступок Татьяны, осудившей Онегина не за дуэль — дуэль соответствовала нравам эпохи, — а за недостойную слабость. Введение новой героини — Татьяны — и вызванное этим осложнение сюжета сначала не нарушали указанную выше симметрию композиции, ибо скрещение линий Онегина и Татьяны так или иначе происходило в 4-й главе (при получении Онегиным письма и объяснении); и это означает, что в тот момент (1824 г., первые месяцы в Михайловском) роман, вероятно, все еще мыслился в семи главах. После введения Татьяны сюжет должен был сравнительно мало отличаться от окончательного варианта. Однако в течение некоторого времени в романе (как, надо думать, и в плане) не были задуманы ни сон Татьяны, ни именины, ни изучение Татьяной библиотеки Онегина: в черновике 4-й главы (по-видимому, от января 1825 г.) мать отправляла ее в Москву по зимнему следу сразу после объяснения с Онегиным и до дуэли