селости и в неделю по крайней мере посвящать несколько часов позволенным удовольствиям.
Но излишне веселое расположение и слишком вольная острота весьма легко может переродиться в сатиру. Что может доставить нам обильнейшую материю для смеха, как не бесчисленное множество глупостей человеческих? И сии глупости тем живее представляются глазам нашим тогда, когда мы представляем себе мысленно оригиналов оных. Но, осмеивая глупость, мы необходимо должны смеяться и над глупцами, и в таком случае смех сей может иметь жестокие, гибельные следствия. Далее, если насмешки наши одобряются, то мы всегда стараемся изощрять свое остроумие и собственным примером заставляем других, может быть не имеющих материй к веселым разговорам, гораздо большее обращать внимание на недостатки своих ближних. Что из сего могут произойти неприятные последствия, то это само собою разумеется, некоторые же [последствия] упомянуты мною в главе первой сей книги. И потому я считаю долгом соблюдать осторожность в обращении с людьми насмешливыми. Не потому, что надобно самому бояться острого их языка или пера (ибо сие бы действительно показывало высочайшую степень внутреннего сознания собственных недостатков), но потому, чтобы не сделаться ругателем самому, чтобы тем не повредить себе и другим людям и не лишаться снисходительности. Итак, не надобно насмешникам оказывать слишком явного одобрения, не надобно приучать их шутить насчет других и смеяться с ними, когда они кого-нибудь ругают или поносят.
Я говорю, вовсе нет причины бояться насмешников. Ибо если они люди благоразумные, то осмеивая самые глупости, пощадят характер честного человека; но если они злонамеренные насмешники, то гораздо более будут вредить себе, нежели другим. Такой насмешник на человека истинных достоинств по крайней мере вторично нападать не отважится.
(25) .
Пьяниц, грубых сластолюбцев и всех других порочных людей должно избегать по справедливости и обращения с ними также избегать всеми мерами. Если же сие невозможно, то не нужно и напоминать, что всячески остерегаться надобно того, чтобы в сообществе их не сделаться самому порочным. - Но сего не достаточно. На все порочные деяния, даже прелестными красками прикрытые, не должно смотреть равнодушно, и где благоразумие дозволяет, показывать явное к оным омерзение и не принимать одобрительного участия в отвратительных их разговорах. В большом свете так называемые agreables debauches* играют по большей части блистательную роль. Во многих обществах, особенно между мужчинами, разговор часто перерождается в срамные шутки, двусмысленности, коими распаляется воображение молодых людей, наполняется сладострастными картинами, и таким образом распространяется разврат. К сей всеобщей порче нравов, к подавлению и, может быть, совершенному презрению целомудрия, трезвости, воздержания и стыдливости, благонравный человек ни коим образом содействовать не должен. Он обязан, напротив того, дать заметить свое негодование, не взирая ни на какое ли-
•распутники с приятными манерами (фр.) цо, и, если не в состоянии исправить порочных людей дружеским увещанием и обращением их деятельности на предметы достойнейшие, - то он обязан по крайней мере показать, что не потерял еще чувства к непорочности и добродетели, и что в присутствии его должна быть уважаема невинность.
(26) .
Энтузиасты, слишком напряженные и напыщенные люди, романтики и высокопарные умы заслуживают особенную главу. Они живут и дышат в царстве фантазий, как рыба в воде, и суть явные враги холодного рассудка. Модное чтение, романы, театры, тайные общества, поверхностное образование в науках и праздность располагают к сему большую часть нынешней молодежи, однако же встречаются и седовласые сумасброды. Они беспрестанно стремятся к чему-нибудь чрезвычайному и сверхестественному; презирают добро, пред глазами их находящееся, ради призраков, мелькающих в их воображении; жертвуют необходимым и полезным ради воображаемого наслаждения; остаются праздными, когда надлежало бы им действовать, и вмешиваются в дела вовсе до них не касающиеся; преобразовывают мир, а не радеют о домашних делах своих; самое важнейшее им кажется ничтожным, а самое отвратительное возвышенным; они не понимают очевидного, а проповедо- вают непонятное. Тщетно будет представлять им основания, почерпнутые из здравого рассудка! Они станут презирать тебя как человека обыкновенного, без всякого вкуса и не имеющего чувства к высокому и величественному; жалеть о твоем благоразумии и охотнее будут обращаться с подобными им дураками, приверженными к таким же грезам. Итак, если тебе желательно разуверить в чем- нибудь такого сумасброда или хотя малейшее заслужить его уважение, то разговоры твои должны быть пламенны и с таким же энтузиазмом обращены к здравому рассудку, с каковым он защищает дело своей глупости. Но вообще редко удается вывести таких людей из сего жалкого состояния, и лучшего в таком случае не остается средства, как предоставить излечение их времени. К несчастью же, сумасбродство прилипчиво как насморк; а кто имеет весьма пылкое воображение и не надеется всегда с постоянною строгостью следовать внушениям рассудка, - тому бы я советовал в обращении со всяким энтузиастом быть осторожнее. В нынешнем веке, когда страсть к тайным связям, которые все почти основаны на подобных грезах, сделалась столь всеобщею, что нашли даже средство выстраивать в систему всякого рода богословские, философские, набожные, теософические, химические, политические и другие бесчисленные бредни. Я не берусь решить, какие из сих бредней самые опаснейшие; однако же мне кажется, что те из них, кои относятся к политическим, фантастическим и иезуитским планам к преобразованию света, принадлежат по крайней мере к не совсем безвредному вздору. Я так думаю, и мнение мое подтверждается тем, что сии самые сумасбродные системы могут произвести весьма много смуты в государстве и обыкновенно имеют приятную наружность, между тем как прочие наводят скуку и для одних только пустых и посредственных умов могут служить продолжительным занятием. И по сему в обращении с такими реформаторами надобно привыкать драгоценные для каждого благомыслящего человека понятия: счастье народов, свобода, равенство, права человечества, образование, всеобщее просвещение, космополитизм и т. п. принимать за ни что иное, как за приманку или, лучше сказать, за благовидные, пустые слова, коими они играют точно так, как ученик Риторики фигурами и тропами в школьной своей задаче. Высокопарных и напыщенных людей должно оставлять в покое, пока они еще не приобрели места в доме безумных. Земля наша обилует сумасбродными головами.
(27) .
Скажем еще несколько слов о так называемых святошах или пустосвятах, ханжах и суеверах\
В чьем сердце посеяны семена Веры и благочестия; кто исполнен любви, страха и почтения ко Всевышнему; кто с чистосердечием признает все догматы своей церкви и строго соблюдает обряды своего исповедания, - тот имеет неоспоримое право на наше уважение; хотя бы он, впрочем, всю сущность Религии полагал в одном токмо чувствовании, не присоединяя к тому ни мало глубокомыслия; хотя бы, по нашему мнению, с его понятием смешивалось пламенное воображение; хотя бы он даже был слишком привязан ко всем внешним знакам Богослужения; но когда он при всем том человек честных правил и истинный Христианин, то в полной мерс заслуживает от нас не только терпения и снисхождения, но даже самую искреннейшую братскую любовь. Гораздо презреннее должен быть в глазах наших тот нечестивый лицемер, который под видом святости, кротости и набожности скрывает сладострастного обольстителя, коварного клеветника, возмутителя тишины и мстительного изверга или сумасбродного гонителя. Различить одного от другого не трудно. Истинный Богопочитатель откровенен, миролюбив и весел, не слишком вежлив, предупредителен или покорен; но любезен, кроток и доверчив во всех своих поступках. Он чувствителен, приветлив, обходителен; говорит мало и то токмо с истинными друзьями о предметах Религии. Напротив того, в обращении и речах лицемера видна одна лесть. Он низок душою и раб сильнейших. Он предан всегда господствующей партии и есть всегдашний друг одних счастливцев, но никогда не может почесться защитником слабых и угнетенных. Говорит беспрестанно о правде и вере, щедрою рукой сыплет милостыню и наружными знаками своего благочестия старается токмо обратить на себя внимание, дышит яростью и местью к безбожникам и несчастным жертвам преступления. Если же извиняет чужие слабости, то тем самым стократно оные увеличивает. Страшись каким-либо случаем попасть в сети сего мнимого Христианина, касаться его и раздражать; убегай его, если сколько- нибудь дорожишь своим спокойствием.
Суеверных людей, приверженных к детским рассказам о разных страшилищах, приведениях и пр. нельзя выводить из заблуждения философскими и умственными доводами, а еще менее убеждениями, насмешками и гневом. В сем случае не остается другого средства, как только противоречить им не прежде, как пока вместе не исследуешь строго и хладнокровно самого дела, и они собственными глазами не убедятся в своем обмане или неосновательности; хотя, впрочем, весьма несправедливо не требовать доказательств от того, кто утверждает какое-нибудь явление сверхестест- вснное, а возлагать оное на того, кто защищает права рассудка.
(28) .
Едва ли снисходительнее пустосвятов бывают противоположные им деисты, вольнодумцы и ненавистники религии. - Человек, который к несчастью своему не может удостовериться в истине, святости и необходимости христианской Религии, достоин сожаления, ибо он лишается существеннейшего счастья и сильнейшей отрады в жизни и по смерти своей. Он заслуживает еще более: он заслуживает любовь и уважение, если только в точности выполняет все обязанности как человек и гражданин и никого не соблазняет своими мнениями. Но если кто из внутренней злобы или по разврату ума или сердца сделался презрителем Религии, настоящим или только притворным; если он старается везде искать себе сообщников и вялым своим острословием или вытверженными Волтеровыми бреднями явно издевается над учением, на коем другие люди основывают единственную свою надежду, временное и вечное блаженство; если он всякого преследует, ругает, презирает, называет лицемером или тайным Иезуитом единственно за то, что мыслит с ним различно, - то таковой нечестивец достоин всеобщего презрения, хотя бы он был обладателем высшей степени достоинств и почестей, и если почитаешь тщетным трудом бредням его противополагать убедительные доводы, - в таком случае, по крайней мере сколько можно, надобно стараться заставить его молчать.