(29).
О способе обращения с меланхоликами, сумасшедшими и беснующимися по всей справедливости надлежало бы предоставить врачу-философу издать особенное творение. Ему надлежало бы отыскивать таких людей как в больницах, так и вне оных; делать над ними точнейшие наблюдения во всякое время года, при каждом изменении луны и по соображении над всеми таковыми замечаниями составить полную систему о сем предмете. Мне мало известно таких происшествий и мало имею медицинских познаний, и притом подробное рассуждение о сем предмете заняло бы слишком много места. Ибо я уже несколько страниц наполнил своими замечаниями об обращении с вольно бродящими безумцами и потому прибавлю здесь только несколько строк о сем предмете.
В обращении с больными сего рода с самого начала должно считать самою важнейшею обязанностью то, чтобы исследовать первоначальный источник их несчастья; узнать, произошло ли оно от повреждения какого-нибудь телесного органа или от душевного расположения сильных страстей или несчастных случаев. Наконец, должно обращать внимание на то, чем занимается фантазия их во время бешенства или помешательства, и к чему по миновании оного стремится воображение их. Тогда оказалось бы, что может быть для постепенного врачевания сих несчастных по большей части на одну точку надлежит действовать и с осторожностью стараться истребить или по крайней мере смягчить в них одну какую-нибудь господствующую мечту. Далее надлежало бы замечать влияние, какое имеют на болезнь их перемена погоды, годовых времен и изменение луны, чтобы избрать удобные минуты для их излечения. Я заметил, что заключение и жестокие с ними поступки всегда почти увеличивают несчастье их. Нельзя мне не упомянуть здесь о превосходных распоряжениях дома сумасшедших, учрежденного во Франкфурте-на-Майне, которые многократно имел я случай замечать. Там позволяется безумным, впрочем не слишком опасным, по крайней мере в такое время года, в которое, как известно, безумие их бывает не слишком сильно, без всякого почти присмотра прогуливаться в саду и по двору. Смотритель обходится с ними тихо и ласково; и многие по прошествии нескольких лет выходят совершенно здоровы, другие же больные остаются только в задумчивости и притом такой, которая не препятствует им заниматься разными рукоделиями; между тем, как во многих других больницах заключением и жестокостью смотрителей больные доведены были до высочайшей степени бешенства.
Но и слабых людей можно постепенно лишить разума, если пробуждать, питать и раздражать сильную, господствующую в них страсть, например, любовь, высокомерие, тщеславие. Я видел двух несчастных сего рода. Один из них носил шутовское платье при дворе владетельного Князя Н... Он в молодости был человек умный, острый и имел отличные дарования. В спокойные минуты еще сказывались в нем искры сих способностей. Ему надобно было продолжать науки в Университете, но он по лености своей ни в чем не преуспел и предался жизни распутной. Когда он возвратился в свое отечество, то обращались с ним как с невеждою и тунеядцем, и он сам почувствовал в себе сию слабость. Он был чрезмерно высокомерен и не совсем беден. Оставив свое семейство и людей одного с ним состояния, он свел знакомство с придворными служителями Князя... Острые шутки его обратили на него внимание самого Князя. Он в скором времени вошел в доверие у него и у всех придворных, что сначала казалось ему весьма лестным; но, естественно, все сие кончилось тем, что с ним начали поступать как с наемным шутом. Несмотря на то, сей род жизни был еще для него лестен, пока все пребывало в своих пределах и ему позволено было дружески обращаться со знатными людьми и говорить им иногда прямую правду. Но так как они не долга за сие были к нему снисходительны и не всегда были одинаково расположены к его шуткам, кои иногда перерождались в грубость, то он нередко претерпевал унижения, а иногда получал и побои; но возвратиться в прежнее свое состояние не мог потому, что все родственники и знакомые в городе встречали его с презрением, а небольшое его имение было уже прожито. И так он терялся постепенно и, наконец, сделался совершенно зависимым от двора. Князь приказал сшить ему пестрое платье, и всякий повар имел право требовать от него шуток или за рюмку водки давать ему щелчки сколько хотелось. Будучи приведен в отчаяние, он предался пьянству и если бывал когда трезв, то терзала его мысль о бедственном его положении, чувство недостойной, им играемой роли, забота о новых шутках и пробуждающееся высокомерие, до селе сокрытое в душе его; и предался разврату, совершенно расстроившему его тело. Он действительно сошел с ума и впал в такое бешенство, что целые полгода надлежало его держать на цепи. В то время, когда я его видел, он был уже старик, бродил в жалостнейшем положении; с ним обходились, как с сумасшедшим, и он был более предметом отвращения, нежели сожаления. Однако же и тогда бывали минуты, в которые открывались в нем следы необыкновенного остроумия и гения, и когда ему хотелось у кого-нибудь выпросить гульден, он столь вежливо умел льстить и тронуть людей за слабую их струнку, что, мне кажется, едва ли не более достойны сожаления были приведшие его в столь бедственное положение, нежели самое его расстройство.
Другой человек, о котором я хочу говорить, был некогда управителем знатного поместья и со временем отставлен с пенсионом. Поелику помещик не мог найти соответственного для него занятия, то начал над ним шутить, потому что он [управитель] был весьма глуп и вместе с тем весьма'высокомерен и самовлюблен. Его называли владетельным
Князем, дали ему орден, писали к нему подложные письма от Державных особ, в коих его уверяли, что он, собственно, происходит от знатного рода, но в младенчестве увезен; что Султан Турецкий, неправым образом завладевший его землями, умышляет на жизнь его; что в него влюбилась Греческая или Персидская Принцесса и пр. Забавные друзья, переодетые Посланниками, входили с ним в переговоры, словом, по прошествии нескольких лет бедняк сей действительно сошел с ума и верил всем сим дурачествам.
Я удерживаюсь от всех замечаний на сии два анекдота. Читатель и без моего наставления может сделать оные.
Конец первой части.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ВВЕДЕНИЕ.
Первая часть сей книги содержит в себе наставления, касающиеся обращения с людьми вообще, без различия частных соотношений их между собою. Но так как многообразие естественных, семейственных и гражданских связей требует различного применения правил обращения с людьми и новых наставлений для частных случаев, то во второй части я буду говорить о том, что должны мы соблюдать в общении, имея в виду особенности возраста и пола, а также родственные и семейственные связи, дружбу, любовь, признательность, приязнь и, наконец, различные положения, в коих могут находиться люди всех состояний. Третья часть будет содержать в себе изложение обязанностей, возлагаемых на нас званием, гражданскими связями, обычаями и множеством других отношений. В четвертой части будут предложены правила для обращения женщин с мужчинами.
ГЛАВА I.
Об обращении с людьми всякого возраста.
(1) .
Обращение с людьми одинакового возраста, по-видимому, имеет многие преимущества и приятности. Сходство образа мыслей и взаимное сообщение идей, с равной степенью возбуждающих внимание, связывают людей между собою. Каждому возрасту свойственны известные склонности и страсти. Впоследствии многое меняется; человек не столь быстро следует переменам вкуса и моды; сердце утрачивает прежний жар, не с такою легкостью склоняется ко всему новому; живость и воображение ослабевают; многие счастливые мечты рассеялись; многие предметы, некогда нам любезные, перестали нас занимать и не столь притягательны для наших взоров; товарищи счастливой юности или в отдалении от нас, или покоятся уже в земле; и только вежливый юноша внимает рассказам об удовольствиях былых времен нашей жизни.
Сходные опыты, а не приключения одного человека, совершенно чуждые другому, дают обильнейший источник для собеседования. - Все сие бесспорно; но несмотря на то, различие темперамента, воспитания, образа жизни и житейского опыта расширяет или ограничивает область взаимного общения. Многие люди некоторым образом всегда остаются младенцами, между тем как другие преждевременно стареют. Изможденный и телом, и душою юноша, до пресыщения насладившийся всеми земными удовольствиями, без сомнения, мало найдет удовольствия в кругу молодых невинных поселян, сердца коих отверзты еще тихим наслаждениям; а престарелый домосед, который от места своего рождения никогда не отлучался далее пяти миль в округе, в толпе опытных и пылких обитателей столицы равных с ним лет, столь же мало на своем месте, как и дряхлый Капуцин в обществе состарившихся ученых. Напротив того, многие склонности нередко весьма тесно связывают стариков, юношей и старух; однако исключение сие из общего замечания - что общение людей одного возраста многие имеет преимущества и потому более распространено, - не может умалить правила, предлагаемые мною относительно обращения между собою людей различных возрастов. К сему должен я добавить еще одно замечание: нехорошо, если каким-либо образом установившиеся весьма условные ограничения отделяют один возраст от другого, как, например, в Берне, где каждому Климатерическому году1 определен свой собственный, назначенный ему только круг в обществе, так что человек в сорок лет не может, не нарушая приличия, общаться с двадцатилетним юношей. Не трудно себе представить, сколь вредно сие обыкновение, со временем в закон обратившееся. Тон, принимаемый юношеством, когда оно всегда само себе предоставлено, обыкновенно бывает не самый нравственный; многое, о чем они говорят, должным образом следовало бы своевременно пресечь. Да и сами старики, не видя около себя никого, кроме тех, которые всегда одного с ними мнения, когда дело идет о том, чтобы превозносить все старое и унижать настоящее, которого они никогда не знают, утверждаются в самолюбовании и нетерпимости и делаются чрез то брюзгливыми отцами семейств.