Но справедливо ли столь часто слышимое утверждение, что всякая женщина обольщена быть может! - Без сомнения, так, как и всякого судью каким-нибудь образом подкупить можно; и как всякий человек при содействии и стечении внешних и внутренних обстоятельств способен к преступлению. Но значит ли это что-нибудь другое, как не то, что все мы люди? Рассудив при этом, сколь сильно на нежнейшие чувства женщин действуют искушение, прельщение, лесть, тщеславие, любопытство, темперамент; поразмыслив, что и малейшее пятно с сей стороны так легко замечается, потому, что не состоя ни в каких гражданских связях, они не могут забыть прежних своих ошибок, даже проявляя высшие добродетели. - Ах, кто нс захотел бы тогда терпеть и молчать? Но обратимся к высокому классу женщин - к женщинам ученым.
Признаюсь, что всегда чувствую некоторый род лихорадки, когда в каком-нибудь обществе приходится мне сидеть напротив или возле такой дамы, которая много занята своим bel esprit, или, что еще хуже, своею ученостью. О, если бы женщины хотели только подумать, сколь уважаемы и привлекательны те из них, которые? просто следуя природному своему назначению, отличаются между прочими строгим исполнением своих обязанностей! Какая им польза состязаться с мужчинами в том, что превышает их силы, о чем они по большей части не имеют даже первых понятий, которые мужчинам в детских летах уже вдалбливаются в голову? Правда, есть женщины, которые, имея семейные и общественные добродетели, всю высокую простоту характера, всю прелесть женской красоты глубокими познаниями, редкими дарованиями, философической проницательностью в суждениях, определенностью в выражении далеко за собою оставляют многих ученых, но как мало число таких женщин! И потому не обязаны ли мы женщин с посредственными дарованиями удерживать от бесполезного стремления по части собственного и нашего благополучия к той высоте, которую столь немногие достигают?
‘ Я не порицаю того, если женщина учением и чтением хороших книг старается усовершенствовать свой слог в письме и разговоре и приобрести некоторые познания; но она не должна делать из Словесности ремесла; не должна желать отличиться во всех отраслях учености. Кто не почувствует если не отвращения, то, по крайней мере, сожаления, слыша, как такие жалкие, тщеславные творения, едва имея понятие о чем говорят, за чайным столиком в решительных выражениях судят и рядят о важнейших вещах, в течение многих столетий бывших предметом неутомимых исследований великих мужей, которые вместе с тем со скромностью утверждали, что недостаточно ясно их понимали. Но несмотря на то, толпа вертопрахов и обожателей с громкими похвалами удивляется глубоким познаниям ученой дамы и тем еще более утверждает ее в несчастном заблуждении. Она почитает ничего не значащей безделкой попечение о хозяйстве, воспитание детей своих и уважение неученых своих сограждан; думает, что вправе свергнуть с себя иго владычества мужа; презирает всех других женщин;
наживает врагов себе и своему супругу; беспрестанно блуждает мыслями в идеальных мирах; воображение ее в нечистой связи со здравым рассудком; все в доме идет наизворот; кушанья ставятся на стол или холодными, или пригорелыми; долги делаются за долгами, а бедный муж между тем должен ходить в изодранных чулках. Он жаждет семейных радостей, а ученая жена мучит его Журнальными новостями или встречает его с каким-нибудь вестником, в котором напечатаны негодные ее стишки, и колко укоряет его, что он, недостойный, бесчувственный так мало ценит сокровище, которым обладает.
Надеюсь, что этого не сочтут преувеличением. Из сорока или пятидесяти сочинительниц, считаемых теперь в Германии, не включая легионов тех, которые бессмыслицы своей не печатают, едва ли найдется шесть, коим истинный гений дает право избрать поприще наук; но сии-то самые столь любезны и благородны, так мало пренебрегают при этом прочими своими обязанностями, так живо сами чувствуют, сколько посмеяния достойны полуученые их сестры, что верно не примут на свой счет моего изображения и нисколько оным не оскорбятся. Но не то же ли самое бывает и между писателями их мужчин? В огромной толпе их не столь же мало отличных гениев? Без сомнения! с той только разницей, что страсть к славе или корысти может их обольстить, а женщины не столь легко могут найти извинение, когда они с посредственными или менее, нежели посредственными, дарованиями и познаниями, отваживаются избрать путь, который не предназначен им ни природой, ни гражданскими постановлениями. •
Что же касается до обхождения с женщинами, мечтающими иметь право на литературную славу, то, разумеется, что обхождение с ними, если права их справедливы, весьма приятно и полезно; что же касается прочих, я ничего иного не могу присоветовать, как иметь терпение и, по крайней мере, не дерзать решительным суждениям их противопоставлять разумные доводы или пытаться преобразовать их вкус (хотя иной раз трудно удержаться от этого); впрочем, иначе можно унизиться до такой степени, что поневоле присоединишься к толпе их ласкателей.
Женский пол в гораздо большей степени, нежели мы, мужчины, имеет дар скрывать истинные свои мысли и ощущения; даже женщины недалекие нередко весьма опытны в искусстве притвортствовать. Бывают случаи, в коих искусство сие служит им щитом от волокитства мужчин. Обольститель уже достигнул своей цели, коль скоро заметит, что сердце или чувственность красавицы в его пользу потрясают правила ее. И потому не ставь женщинам в упрек, что они иногда кажутся не таковыми, каковы они на самом деле! Но не упускай сего из вида при обхождении с ними, не всегда верь, что они равнодушны к тому, с кем обходятся с заметною холодностью, или что они особенно интересуются тем, с кем явно дружески обращаются, или кого явно своим вниманием одаривают. Часто делают они это, чтобы лучше скрыть истинное свое расположение, если только не есть сие просто шутка, следствие причуд или упрямства. Чтобы совершенно их понять, необходимо глубокое познание женского сердца, многолетнее обращение с образованными женщинами, одним словом более того, нежели можно изложить в сих листках.
(20).
Умалчиваю об осторожности в обращении со старыми кокетками, с теми, которые думают, что права их на удивление и любовь, что могущество их красоты, подобно законным правам Юристов, тридцатилетнею давностью еще более утверждаются; которые в пять лет однажды празднуют день своего рождения, и которые, если бы сделали их Цензорами, прежде всего запретили бы календари. Умалчиваю о жеманницах, строгих, суровых и ханжах, которые, как говорят, с глазу на глаз бывают гораздо обходительнее, чем в обществе, и на которых ветреники клевещут, утверждая, что молчаливые и отважные мужчины бывают у них в милости. Умалчиваю о так называемых старых кумушках и тетушках, которые Христианскою считают для себя обязанностью время от времени выводить на "чистую воду" своих соседей и знакомых, и с которыми по этой причине худо идти на разрыв. - Умалчиваю о них, чтобы не раздражать таких почтенных и добрых дам против автора, который не имеет охоты принимать участие в подобной клевете.
Но еще несколько слов о приятностях обращения с разумными, благородными женщинами. Я уже сказал выше сего, что обязан им счастливейшими минутами моей жизни, и поистине сказано это от чистого сердца. Нежность их ощущений, их дар с такою быстротой все угадывать, все понимать, вникать в мысли; их внимание к небольшим, приятным угождениям; их очаровательная, легкая острота; их нередко остроумные, неожиданные, свободные суждения об ученых, принятых, до каких-либо систем принадлежащих мнениях; их неподражаемая, любезная веселость, занимательная даже в своей чрезмерности и причудах; их терпение в долговременных страданиях, хотя они в первое мгновение, когда постигает их несчастье, жалобами своими и увеличивают для других бремя; их ласковость, нежность в утешении, попечении, ожидании; кротость, пронизывающая все их действия; их безвредная болтливость и словоохотливость, оживляющие всякое общество, - все это я знаю, уважаю и умею ценить. Кто теперь и после того, что я должен был сказать невыгодного для женщин, обвинит меня в злословии или ненавистных намерениях?
ГЛАВА VI.
Об обращении между друзьями.
О).
Поскольку род обращения нашего с друзьями совершенно зависит от выбора их, то прежде всего я должен нечто сказать о сем предмете. Никакие дружеские связи не бывают столь прочны, как заключенные нами в самых молодых летах. Тогда мы не столь недоверчивы, не столь взыскательны в безделках; сердце откровеннее, более имеет склонности к общению, к приязни; характеры легче согласуются; с обеих сторон уступаем, принимаем одинаковое расположение; многое вместе испытываем; вспоминаем о беспечных, вместе проведенных счастливых днях юности; в равной степени приобретаем образованность и опыт. К тому присоединяется привычка и взаимная потребность друг в друге; если же рука смерти похищает одного из круга друзей, тем теснее делается союз оставшихся сотоварищей. - Не так в зрелом возрасте. Часто обманутые людьми и судьбою, мы
делаемся скрытными, недоверчивыми; сердце повинуется рассудку, который все взвешивает, старается найти поддержку прежде всего в самом себе, нежели обратится к другим. Тогда мы взыскательнее, разборчивее; не гонимся за новыми знакомствами, не так легко обманываемся блестящей наружностью; получаем лучшие понятия о совершенстве, прочных связях, о выгодности и невыгодности неограниченной преданности; характер становится тверже, правила приводятся в системы, под которые редко подходят теории и образ мыслей чуждого нам человека, от чего трудность иметь постоянное согласие возрастает; наконец, находимся мы в таком многообразии связей и занятий, что редко имеем время и охоту искать новых. И потому не пренебрегай друзьями своей юности, и хотя бы судьба, отлучки и другие обстоятельства и бросили тебя в водоворот событий и разлучили с твоими сотоварищами, несмотря на то, старайся сохранять старые связи, и ты редко будешь в том раскаиваться.