Об обращении с людьми — страница 4 из 70

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА 1       277

Об обращении вообще.

ГЛАВА II       278

О взаимном обращении обоих полов вообще

ГЛАВА III       278

Обращение мужчин с женщинами.

ще.

ГЛАВА V       282

Об особенностях обращения молодых женщин с мужчинами.

ГЛАВА VI       285

Продолжение прежнего.

ГЛАВА VII       288

Продолжение предыдущего.

ГЛАВА VIII       292

Обращение молодых женщин с женатыми муж­чинами.

ГЛАВА IX       296

О дружбе с мужчинами.

ГЛАВА X       298

Как обходиться с поклонниками, возлюбленны­ми и соперниками.

ГЛАВА XI       301

О некоторых ошибках в обращении с мужчина­ми.

ГЛАВА XII       305

Как вести себя непригожим женщинам.

ГЛАВА XIII       307

О супружеском обращении.

ГЛАВА XIV       309

Об особенностях супружеского обращения.

ГЛАВА XV       312

О влиянии супружеской любви на характер обо­их полов.

ми.

ГЛАВА XVII      317

Как вести себя молодым вдовам.

ГЛАВА XVIII       320

Как вести себя старым девам.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ       324

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ВВЕДЕНИЕ.

I.

Поступки самых благоразумных и рассудительных лю­дей в их обыкновенной жизни, по странности своей, нередко приводят нас в удивление. Часто самые тонкие, умозри­тельные знатоки человечества бывают жертвами грубого обмана. Даже самые опытные знатоки большого света в ежедневно встречающихся случаях избирают средства вовсе несообразные с предполагаемою ими целью. Действия их на других людей не только остаются безуспешными, но и сами они принуждены бывают при всем благоразумии своем за­висеть от прихотей и самолюбия слабейших. Часто они при­нуждены бывают руководствоваться нездравомыслящими и даже ни малейшего сравнения с ними не заслуживающими людьми; между тем как нередко слабые и мало образован­ные весьма удачно выполняют такие намерения, на которые самый мудрец едва ли отважится простирать свои желания.

Многие люди самых честных правил остаются в совер­шенном пренебрежении.

Часто видим мы, что самые образованные и острые умы играют весьма незанимательную роль даже и в таком обще­стве, где все внимание на них обращено, и где каждый с жадностью ловит слова их. Мы видим, что они или вовсе молчат, или говорят обыкновенное; между тем, как другой самый пустой человек умеет столь искусно пользоваться малым количеством понятий, кое-где им собранных, что привлекает на себя внимание всех, даже и людей просве­щенных. Часто и самые блистательные красоты не везде нравятся; и, напротив того, многие с меньшими наружными приятностями всех почти занимают собою.

Словом, ежедневные опыты удостоверяют нас, что иног- да и самые ученые, искуснейшие люди, если не вовсе быва­ют неспособны к делам житейским, то по крайней мере по недостатку известной ловкости редко умеют нравиться и блистать внутренними и внешними преимуществами.

Многие думают, что самые сии преимущественные каче­ства дают им право презирать мелочные общественные обыкновения и правила, требуемые приличием, учтивостью или благоразумием; но это нс справедливо. Правда, людям с великими достоинствами извинительны и великие проступ­ки, потому что они имеют сильные страсти. Но в то время, когда утихает страсть, великий человек должен поступать тем благоразумнее, чем он более своими качествами пре­восходит людей обыкновенных. Неблагоразумно было бы, живя и действуя в определенном кругу известных людей, презирать их обыкновения.

Впрочем, я не говорю здесь о добровольном пожертвова­нии мудреца одобрением знатной и низкой черни; не гово­рю о том, что человек, превосходными качествами одаренный, перестает говорить в таком случае, когда его не понимают; что остроумный и образованный в кругу глупцов не принимает на себя шутовской роли; что какой-нибудь достопочтенный муж, имея благородную гордость в своем характере, не захочет поблажать всякому малозначащему для него обществу и перенимать тон и различные приемы, которым молодые ветреники его отечества научились во время путешествий по чужим краям, или которые по прихо­ти какой-нибудь фаворитной кокетки сделались употреби­тельны в обхождении домашнем и общественном. Что молодому человеку гораздо приличнее скромность, вежли­вость и некоторая застенчивость, нежели по примеру боль­шей части нынешней молодежи своевольство и болтливость; что благородный человек должен быть тем учтивее, скром­нее и недоверчивее к своим познаниям, чем более сознает он собственное свое достоинство, и, следовательно, тем ме­нее будет стараться о средствах выставлять себя с блестя­щей стороны, подобно тому, как истинная красота презирает всякое приманчивое, низкое для нее кокетство, посредством коего многие стараются обратить на себя вни­мание. Все это столь естественно, что и упоминать о нем, кажется, излишним.

Не говорю также об оскорбленном тщеславии того неу- довлетворимого честолюбца, который беспрестанно требует лести и предпочтения, а в противном случае начинает хму­риться; ни об уязвленном высокомерии кичливого Педанта, когда его не в слух признают благодетельным, всеозаряю- щим светом, и что не всякой прибегает к оному для возжже­ния своего светильника. Если такой человек бывает когда-либо в столице или другом каком-нибудь городе, где по несчастью едва ли известно его имя; если в образованном обществе некоторые им пренебрегают, или какой-нибудь незнакомец сочтет его камердинером, сколь же он должен тогда огорчиться? Или если ученый, занимающийся в ти­шине кабинета, без познаний света и людей, оставляет ког­да-либо свои книги, то с какою заботливостью старается он о своем уборе. Одетый в пестрый, за тридцать лет для свадь­бы сшитый кафтан, сидит он, не принимая никакого уча­стия в разговорах, и не находит ничего такого, что было бы по его мыслям.

Столь же мало говорю я о грубом Цинике, презирающем по своей системе все правила, предписываемые приличием и взаимными угождениями в гражданской жизни; и о том высокомерном мудреце, который думает, что он один имеет особое право пренебрегать обыкновениями, благопристой­ностью и самим даже разумом.

Но когда я говорю, что часто и самые искуснейшие, бла­горазумнейшие люди по неловкости в обращении, в приоб­ретении внешнего уважения, гражданских и других выгод не достигают желаемой цели и не находят своего счастья, то я не отрицаю, чтобы незавидная участь не преследовала иногда людей достойных, или какая-нибудь несчастная страсть, либо суровый нрав не помрачали превосходные их качества.

Нет! мое замечание касается только тех, которые при всех своих преимуществах и при всем усилии, соединенном с благими намерениями и честностью на поприще света, у других ищут своего счастья, но, не зная средств ни к тому, ни к другому, ничего не находят. Какая сему причина? Чего не достает оным всеми преимуществами одаренным людям? И чем особенным, напротив того, обладают те, кои без вся­ких существенных отличий достигают всех возможных сте­пеней земного счастья? Им недостает того, что французы называют: esprit de conduite, то есть искусства обращаться с людьми; искусства, которое поверхностные умы иногда и не учась гораздо лучше соблюдают, нежели самый ученый, рассудительный и осторожный человек; искусства выстав­лять блистательные свои качества, привлекать на себя внимание и заслуживать одобрение, не подвергаясь ни ма­лейшей зависти; искусства применяться к темпераментам, намерениям и склонностям различных людей без всякого, впрочем, лицемерия; соображаться с духом всякого обще­ства, не теряя ничего из собственного характера и не уни­жаясь до подлого ласкательства. Тот, кому природа отказа­ла в сем счастливом расположении, должен наперед познать человека, снискать некоторую гибкость, любовь к обще­ству, уступчивость, терпение, в некоторых обстоятельствах и пожертвование собой, власть над сильным действием сво­их страстей, благоразумие и всегдашнюю веселость харак­тера, - и тогда он будет обладать сим искусством в полной мере.

Однако нс должно смешивать сего благородного искусст­ва с вредною и низкою угодливостью пресмыкающегося ра­ба, который жертвует собою каждому, извивается пред каким-нибудь бездельником из одного только дарового сто­ла и в надежде получить какую-либо выгоду одобряет его несправедливости, помогает ему в обманах и боготворит са­мые его нелепости.

Но говоря о сем Esprit de conduite, долженствующем ру­ководить нами в обращении с людьми всякого рода, я не имею намерения издать целой книги, наполненной прави­лами вежливости. Я только хочу извлечь некоторые следст­вия из опытов, собранных мною в течении многих лет, проведенных в кругу людей разного звания. Не полную сис­тему предлагаю здесь читателю, но только отрывки и может быть материалы, заслуживающие дальнейшего размышле­ния.

II.

Итак, сколько требуется стараний, искусства, чтобы уметь соображаться с одним только местом, временем и прочими обстоятельствами и избегать закоренелых обыча­ев!

Люди, довольные своим отечеством, когда ни праздно­сть, ни разврат, ни вынужденная деятельность, ни страсть к анекдотам или какое-нибудь излишнее любопытство нс по­буждают их толпами бежать из своей родины; тогда, гово­рю, люди бывают страстно привязаны ко всему отечественному. Для них даже маловажные годовые празд­ники и другие торжества всегда представляют нечто новое, нечто блистательное и достойное внимания. Счастливое не­ведение! - Не иметь понятия об отвращении, ощущаемом теми людьми, которые в течении своей жизни везде почти пережили, многое испытали, многое видели и после всех та­ковых опытов ни в чем более уже не находят удовольствия, становятся ко всему равнодушными и на все смотрят с доса­дой и отвращением.

Но привязанность ко всему отечественному в обращении с людьми различных состояний и воспитания гораздо еще приметнее. Кто не испытал >же многократно в жизни своей, в какое можно придти замешательство, и сколь велика ску­ка, объемлющая нас, или причиняемая нами другим, когда случай заводит нас в такое общество, коего тон для нас вов­се непонятен; где и самые пламенные разговоры не прони­кают в глубину нашего сердца; если ход всей беседы, все приемы и обороты присутствующих слишком далеки от на­шего образа мыслей и нисколько несообразны с нашими обыкновениями; где даже минуты кажутся нам целыми днями; где, наконец, принужденность и бремя мучитель­нейшего положения бывают ясно изображены на лице на­шем?