одарков и наследств; честолюбие их безмерно; духовная гордость, властолюбие и господствование неограничены. Ревность к Религии служит им покровом их страстей. Православие есть их лозунг; и слепая вера и слава Божия есть их оружие, когда они хотят до гроба преследовать невинного, кроткого гражданина, который, находя различие между Религией и Богословием, не льстит им и не делает для них пожертвований. Я по опыту знаю, сколь ужасно и ненасытно их мщение, сколь неумолима их злоба к тому, кто не хочет подвергнуться железному их скипетру или молчать об их злости. В тщеславии превосходят они самих женщин. Из одного только пустого любопытства входят они в дома, заводят связи с семействами, чтобы затевать происки, вмешиваться в ссоры и в смутных обстоятельствах чем-нибудь воспользоваться. Их проповеди, разговоры и взгляды суть извержения, осуждения и угрозы против иноверцев и всякого другого, кто имеет несчастие не верить тому, чему они, часто не веря сами, учат единственно потому, что получают за то деньги. Они наблюдают за проступками других людей, выставляют оные в преувеличенном виде или, если где и не смеют сделать сего явно, в таком случае действуют скрытно через других; или под покровом смиренномудрия, ханжества и ревности к благочестию и благо- нравию тихим голосом, жалобами и причитаниями стараются слабых преклонить на свою сторону, а потом в отношении благоразумнейших и лучших людей вызвать презрение народа.
(2) .
А так как встречаются духовные, которые имеют некоторые следы сих пороков (Читатель не забудет, что книга сия писана в Германии и для Германии), например, духовную гордость, нетерпимость иных исповеданий, приверженность к схемам, корыстолюбие, мщение и пр., то не бесполезно будет предложить некоторые правила предосторожности, которые в обращении со всеми людьми сего состояния без различия, соблюдать должно. Должно остерегаться подавать им повод подозревать вас в ереси; и поелику вообще благоразумный человек, будучи в обществе, удерживается от суждения о предметах, относящихся до Религии, то преимущественно удерживаться должно говорить в присутствии духовного что-нибудь такое, что может быть в худую сторону истолковано и может показаться порицанием какой-нибудь церковной системы или обряда Религии.
Будучи в обществе, никогда не насмехайся над духовным, хотя бы он и сам подавал к тому повод! Говори о них с осторожностью, потому что почтенное состояние сие заслуживает всякое снисхождение, которого по недостоинству только некоторых членов судить не должно; поступая же противным образом, легко можно против собственной воли возбудить равнодушие к Религии, которое, к сожалению! столько уже распространилось.
Надобно оказывать духовным всевозможное уважение, которого они по справедливости требовать могут. Не только никого ничем оскорблять не должно, надобно избегать самых даже малейших проступков, в которых бы всякий другой весьма легко извинить мог. Надобно быть вежливым.
(3) .
В Прелатурах и монастырях надобно перенимать тон Св. отцов, если хотим им понравиться. Здесь можно иногда заводить маловажные споры, предлагать Латинские задачи, заниматься школьною остротою, некоторыми рассказами из Истории церковной и Житий Св. отцов; оказывать уважение к Высокопреподобному Прелату, Приору или Игумену; выказывать удивление драгоценной утварью, строениями и заведениями; с особенною скромностью говорить о политике, войне и мире; осторожно судить о других духовных братствах, особенно об Иезуитах. Вот средство к тому, чтобы быть хорошо принятым в Прелатурах и монастырях и снискать уважение.
О взаимном обращении самих духовных я не говорю здесь ни слова. О сем предмете уже довольно много сказано хорошего и замечательного в письмах о монашестве и в бесчисленных других сочинениях.
ГЛАВА V.
Об обращении с учеными и художниками.
(D-
Если бы в нынешние времена название ученого не сделалось столь же обыкновенным, как и название gentlman в Англии, и если бы под сим названием всегда разумели бы только такого человека, который образовал ум свой истинно полезными познаниями, и сии познания употребил на облагораживание своего сердца; словом, которому науки и художества послужили средством сделаться человеком благоразумным, добрым и для блага своих сограждан деятельным, тоща бы я не писал здесь особенной главы об обращении с такими людьми. Нужны ли правила для обращения с умным и благородным человеком? Сидеть с ним и слушать наставления из уст его; смотреть на него и соотносить собственные свои поступки с примерами, которые он нам собою представляет; слышать от него истину и следовать оной - вот счастье! - пользоваться коим по правилам научиться нельзя. Но если в нынешние времена называется ученым всякий жалкий стихоплет, переписчик (Compilator), журналист, анекдотчик, переводчик, собиратель иностранных литературных произведений и вообще всякий, кто злоупотребляет снисхождением публики, дабы только напечатать целые тома, наполненные бессмыслицей, сумасбродством и тем, о чем уже давно гораздо лучше написано; если науки ценятся не по степени пользы их для общества, но по легкомысленному вкусу читающего люда; если умственные мечты называются мудростью, сумасбродный бред считают читательским порывом и энтузиазмом; если недоученный юноша, поместивший стихотворные или другого рода бредни свои в каком-нибудь периодическом издании, называется пиитом; если человек, который может произвести несколько неправильных тонов без связи, без выражения, почитается музыкантом, а кто умеет несколько каких-нибудь скачков сделать ногами, называется танцором, - в таком случае нужно сказать что-нибудь и о том, как поступать в обращении с такими людьми, если только не хотите, чтобы считали вас человеком без вкуса и познаний, и желаете уважать всякого по его достоинству.
(2).
Не должно судить о нравственном характере ученого по содержанию его сочинений. На бумаге часто человек представляется нам совершенно в другом виде, нежели каков он на самом деле. Однако же на это негодовать не должно. За письменным столиком, где можно избирать самое спокойное расположение духа, когда сильные страсти не нарушают оного, проявляются такие нравственные правила, которым в повседневной жизни, где соблазны, опрометчивость, разврат бросают нас непрестанно из одной крайности в другую, не очень легко следовать. Итак, не должно думать, чтобы человек, внушающий добродетель, только по этой причине был и образцом добродетели, но не должно забывать, что он всегда остается человеком [со всеми его слабостями ]. По крайней мере он достоин благодарности хотя бы за то, что предостерегает от проступков, не будучи настолько тверд, чтобы самому избежать оных; и не справедливо было бы посему считать его лицемером или же без всякого доказательства предполагать, что он делает вовсе противное тому, чему учит; или же, что слова его иначе понимать надлежит, нежели каков их настоящий смысл. С другой стороны, не должно также думать, что правила, внушаемые писателем другим людям, были его собственные. Не должно считать какого-нибудь человека злым, грубым или нелюдимым потому только, что пламенное, богатое воображение заставляет его иногда выставлять какой-нибудь вздорный характер с привлекательной стороны, или сладострастную сцену украшать живыми и яркими красками, или с колкостью шутить над проявлением дурачества. Конечно, лучше было бы, если он вовсе сего не касался, однако же по сему одному он еще не есть худой человек. Я знаю стихотворцев, которые пишут похвальные песни вину и чувственной любви, будучи самыми воздержанными и непорочными людьми; знаю и писателей, которые постыднейшие дела представляли в самом привлекательном виде.
Другая несправедливость против писателей и художников состоит в том, если требуют от них, чтобы они и в повседневной жизни ничего не говорили, кроме каких-нибудь суждений, и ничего не показывали, кроме мудрости и учености. Человек, который удивляет рассказами своими о художествах, не есть еще по сему самому основательный ученый художник. Не всегда приятно, а зачастую походит даже на педантство, когда мы непрестанно твердим о собственных наших любимых занятиях. В общество ходят для того, чтобы сколь нибудь развлечь себя и притом послушать также и других, а не себя одного. Не всякий имеет столько присутствия духа, чтобы в состоянии был в толпе любопытных людей с важностью и определенностью отвечать на все вопросы, даже о таких предметах, которые знает весьма хорошо. Более того, есть и общества, в которых люди совершенно другое имеют расположение и настрой, нежели каковы наши, и потому и на многие вещи смотрят по-иному, как бы с другой стороны, для нас может быть, совершенно неожиданной, так что совершенно невозможно, не поразмыслив о предлагаемом предмете, вдруг отвечать основательно. При этом ученый, так же, впрочем, как и всякий другой человек, имеет свои прихоти и свои слабости, и не всегда равно расположен к ученым и вообще размышления требующим разговорам; может быть и окружающие его люди ему не нравятся или кажутся не заслуживающими отличительного его внимания.
Некогда Аббат Рейналь был в странах, лежащих по Рейну, где пригласили меня с ним в один знатный дом в гости. В доме сем собралось довольное число любопытных людей обоего пола в намерении удивляться ему, а также обратить и его внимание на свою особу. Он показался не расположенным ни к тому, ни к другому, и, признаться, тон его обращения мне не понравился. Общество весьма не довольно было сим человеком, который столь обманул его ожидания, и сие неудовольствие простерлось до того, что все начали утверждать, что это был вовсе не Аббат Рейналь, или невозможно, чтобы из под пера Аббата Рейналя вышли такие прекрасные сочинения.
Весьма гнусная черта в характере нынешнего века, что столько стараются собирать предосудительные анекдоты о хороших сочинителях и вообще о достойных людях, снискавших хорошее о себе мнение, в намерении лишить их сколько нибудь общей славы, если уважаются их сочинения или, если дарования их обращают на них внимание благоразумных людей более, нежели на людей равного состояния. В некоторых местах презирают даже такого человека, которому удалось хорошими произведениями словесности сделать известным свое имя везде, а не только в кругу своих дядюшек и тетушек. Судя по действиям человеческим кажется очень естественно, если такого человека не отличают и даже заставляют терпеть нужду в собственном своем отечестве. Но из одной только зависти делать нравственный характер его подозрительным и при всем его смирении и скромности обходиться с ним грубо - это уж слишком жестоко, однако же часто случается, особенно в небольших городах.