й должно быть достоинство; однако побеждает большею частью выгода, ибо люди боятся, упустив выгоду, потерять и достоинство. (335) Потому–то у людей и бывают такие споры о том какое решение выгоднее, а если это ясно, то следовать ли выгоде или предпочесть ей достоинство. И так как выгода и достоинство, мы видим, часто противоречат друг другу, то отстаивающий выгоду будет перечислять все преимущества мира, богатства, могущества, доходов, военных сил и всего остального, о чем мы судим по приносимой им выгоде, а затем — все невыгоды противоположного; побуждающий к достоинству будет приводить примеры предков, стяжавших славу наперекор опасностям, и возвеличивать бессмертную память о них в потомстве; он будет отстаивать то, что выгода порождается славой и неразрывно соединена с достоинством. (336) Но и в том и в другом случае следует с особым вниманием следить, что возможно и что невозможно, что неизбежно и чего можно избежать. Ведь когда ясно, что иное невозможно, тогда всякое обсуждение сразу пресекается, а тот, кто об этом предупреждал[448], пока другие не догадывались, оказывается наиболее прозорливым. (337) Чтобы дать совет о делах государственных, главное — знать государственное устройство; для того же, чтобы говорить убедительно, надо знать настроение граждан, которое так часто меняется, что приходится постоянно менять и род речи. И хотя суть красноречия всегда неизменна, однако высочайшее достоинство народа, великая важность государственных дел, бурные страсти толпы заставляют нас говорить особенно величавым и блистательным слогом; при этом наибольшая часть речи должна быть направлена к возбуждению чувств: порой — увещанием или каким–нибудь напоминанием разжигать в людях то надежду, то страх, то желанье, то жажду славы, а зачастую — и удерживать их от безрассудства, гнева, надежды, несправедливости, озлобления и жестокости. 83. (338) И так как главной сценой для оратора является, пожалуй, народное собрание, то это, естественно, требует от нас более пышного слога. Такова уж сила многолюдства, что, подобно тому как флейтист[449] не может играть без флейты, так и оратор не может быть красноречив без многолюдного собрания слушателей. (339) Но во избежание многих и разнообразных столкновений с народом не следует доводить его до негодующих возгласов. А это бывает, во–первых, когда в речи что–то сказано неудачно и показалось или грубо, или заносчиво, или непристойно, или низко, или как–нибудь безнравственно; во–вторых, когда народ обижен или озлоблен на оратора или на дело по слухам и наговорам; в-третьих, если предмет речи людям не по вкусу; в-четвертых, если они взволнованы страстью или страхом. Против этих четырех причин имеется столько же лекарств: то выговор, если на него есть право; то увещание — род смягченного выговора; то обещание, что одобрят, если выслушают; то мольба — средство самое слабое, но иной раз полезное. (340) А более всего здесь помогает остроумие, находчивость и коротенькое словцо, произнесенное с достоинством и ловкостью; ведь ничего нет легче, чем отвлечь людей от мрачности, а часто и от злобы удачным, быстрым, метким и веселым словом.
84. Я по мере сил объяснил вам, чему я обычно следую, чего избегаю, к чему стремлюсь и вообще каким образом действую в речах судебных и совещательных. (341) Не труден и тот третий род, который я вначале исключил[450] из рассмотрения, — род речей хвалебных. Я отстранил его целиком только потому, что существует много видов речей и более важных, и более сложных, для которых никто почти не давал правил, а также потому, что у нас, римлян, такие хвалебные речи вообще не в ходу. Ведь сами греки обычно писали свои хвалебные речи больше для чтения и развлечения или для прославления какого–нибудь человека, чем для таких общественных надобностей, как у нас; таковы их произведения, в которых восхваляются Фемистокл, Аристид, Агесилай, Эпаминонд, Филипп, Александр и другие; а наши хвалебные речи, какими мы пользуемся на форуме, или представляют собой простые свидетельства[451], короткие и неприкрашенные, или же пишутся для произнесения на похоронах[452], где совсем не годится похваляться речью. Но тем не менее иногда и нам приходится пользоваться хвалебными речами, а порой даже писать их, как, например, Гай Лелий написал речь Квинту Туберону[453] для восхваления его дяди Африкана или как мы сами могли бы при желании написать о ком–нибудь восхваление на греческий лад; поэтому исследуем уж и эту область.
(342) Совершенно очевидно, что одному у человека можно лишь позавидовать, а другое следует восхвалять. Родовитость, красота, силы, средства, богатство, все сторонние или телесные дары судьбы сами по себе не заслуживают той истинной хвалы, достойной которой считается единственно доблесть; но, тем не менее, так как сама доблесть обнаруживается больше всего в разумном пользовании упомянутыми благами, то в хвалебных речах следует говорить и об этих дарах природы и судьбы. Высшей похвалы здесь заслуживает отсутствие надменности при власти, наглости при деньгах, заносчивости при удаче, так что становится очевидным, что могущество и состояние человека поспособствовали развитию не чванства и распущенности, но благожелательности и умеренности. (343) А истинная доблесть, которая сама по себе достойна хвалы и без которой ничто не может быть хвалимо, имеет, однако, много видов, из которых одни более пригодны для восхваления, а другие — менее. Одни доблести обнаруживаются в поведении людей, в их добрых делах и обходительности, другие — в умственной одаренности или в душевном величии и мощи. Так вот, о милосердии, беспристрастии, благожелательности, честности, храбрости в общей беде люди всегда слушают с удовольствием; ведь все эти доблести считаются благотворными не столько для тех, кто ими обладает, сколько для всего рода человеческого. (344) Напротив, мудрость, величие духа, презирающее все земные блага, подлинная сила ума и мысли, да и само красноречие, — все это вызывает не меньшее изумление, но меньшее удовольствие: ибо ясно, что здесь мы превозносим и чтим больше тех, кого мы восхваляем, чем тех, перед кем мы их восхваляем. Но тем не менее в похвальных речах следует говорить и о таких доблестях, ибо люди любят слушать похвалу не только тому, чем они наслаждаются, но и тому, чем они восхищаются.
85. (345) И так как у каждой из отдельных доблестей есть свой долг и свое дело и каждой доблести присуща особая хвала, то необходимо, например, восхваляя справедливость, показать, что именно совершил восхваляемый муж честно, справедливо, соблюдая свой долг. Также и в остальных случаях поступки должны соответствовать характеру, смыслу и наименованию каждой доблести. (346) Но наибольший успех имеет хвала людям мужественным, чьи дела оказываются предприняты без выгоды и награды; а если вдобавок для самих героев эти подвиги сопряжены с трудом и опасностью, то здесь для восхваления полное раздолье, потому что об этом можно и говорить великолепно и слушать с наслаждением; ибо главным отличием человека выдающегося является именно такая доблесть, какая другим благотворна, а ему самому очень трудна, или очень опасна, или же, во всяком случае, безвозмездна. Великой хвалы и всеобщего изумления удостаиваются также мудрое терпение в несчастиях, стойкость при ударах судьбы и достоинство, хранимое и в тяжких обстоятельствах. (347) Вместе с тем не могут не служить украшением герою и достигнутые почести, и доблестью заслуженные награды, и суждение людей, одобряющих содеянные подвиги, и даже промысел бессмертных богов, которому похвальная речь обычно приписывает счастье героя. А подвиги надо будет подбирать или выдающиеся по величию, или несравненные по новизне, или по самому своему характеру исключительные; ибо ни мелкие, ни обычные, ни заурядные дела обычно не представляются достойными изумления или вообще хвалы. (348) Отличным бывает в хвалебных речах также сравнение с другими выдающимися мужами.
Об этом роде красноречия мне захотелось сказать несколько подробнее, чем я обещался, не столько из–за пользы его в суде, которая для меня в моем рассказе важнее всего, сколько для того, чтобы вы убедились: если хвалебные речи являются уделом оратора (чего никто не отрицает), то оратору надо изучить все доблести человека, ибо без этого нельзя сочинить ни одной хвалебной речи. (349) А при порицаниях, понятным образом, приходится исходить из противоположных доблестям пороков; и совершенно очевидно, что как без знания доблестей невозможно восхвалять пристойно и красноречиво хорошего человека, так и без знания пороков невозможно достаточно резко и язвительно хулить негодяя. И этими источниками восхвалений и хулений нам часто приходится пользоваться в делах любого рода[454].
Память (350–360)
Вот теперь вам известно мое мнение о нахождении и расположении всего необходимого. Но я хочу еще сказать кое–что и о памяти, чтобы Крассу было легче и чтобы он мог рассуждать об украшении речи, ни на что не отвлекаясь.
86. — Пожалуйста, продолжай, — сказал Красс, — для меня, право, наслаждение видеть, как ты, наконец, скидываешь эти покровы твоего притворства и обнажаешь перед нами твою общепризнанную ученость. А за то, что ты оставляешь мне только немногое, я очень тебе благодарен, — мне это только на руку.
(351) — Это уж от тебя зависит, много или мало я тебе оставляю, — сказал Антоний, — если ты отнесешься к делу честно, то увидишь, что я оставляю тебе решительно все; если же попробуешь уклоняться, то посмотрим, что об этом скажут наши друзья. Но вернемся к делу! — продолжал он. — Сам я не так одарен, как Фемистокл[455]