По многим материалам книги выстраивается биография Александра Исаевича – подлинная и мифологизированная им самим. Отметим, помимо изначальной (до публикации «Ивана Денисовича») установки на западные публикации и мировое паблисити, и такой ее сюжет – вплоть до конца 1960-х (или даже до приземления на Западе) Солженицын позиционировал себя как либерала, сторонника общечеловеческих ценностей, может быть, немного с уклоном в традицию. Идейное смещение его в сторону консерватизма и монархизма, возрождения национального сознания состоялось позже, уже на Западе.
Ситуация забавно аукается без малого полвека спустя. Сегодняшние антигосударственники столь же идейно подвижны: от неолиберализма и трансгуманизма до разворота на 180 градусов к генералу Власову и «баварскому пиву без холокоста». Нашумевшие заявления писателя Дмитрия Быкова категорически не оригинальны – это же перепев солженицынских реплик «висел портрет с усами, повесили бы с усиками. Всего и делов!»; «ёлку придется наряжать не на Новый год, а на Рождество»; Власов как «настоящая фигура».
Едва ли Александр Исаевич желал своей главной книге и судьбе подобного фарсового эпилога.
Эмиграция неуловимых[16]
Две цитаты, актуализирующие принципиальное и болезненное для российского интеллигентского сознания понятие эмиграции. Как традиционной, внешней, так и «внутренней». Впрочем, по сегодняшним временам и внешнюю уместно забрать в кавычки.
Антон Красовский, журналист и блогер: «Увозите своих детей! Уезжайте сами! Не ходите блядь ни на какие выборы. Учите человеческие языки и валите. Тут надежды нет и не будет!» – реакция то ли на результаты единого дня голосования, то ли на крестный ход в Санкт-Петербурге в честь дня перенесения мощей святого князя Александра Невского.
Андрей Вознесенский, поэт: «Бегите – в себя, на Гаити, в костелы, в клозеты, в Египты – / Бегите!»
Между этими требованиями – пятьдесят лет исторической дистанции (стихотворение Вознесенского «Монолог битника» впервые опубликовано в 1967 году). Но панический императив, истерический напор (в первом случае – совершенно искренний, во втором – не без поэтического самоподзавода) – совершенно одинаковы.
Настроения неизменны; химера и соблазн эмиграции – постоянны. А вот с самим термином стоило бы вновь определиться. Выяснив, сохранилось ли его изначальное, почти сакральное значение, или мы, как водится, обозначаем одним словом глубоко разные явления.
Можно начать с дел давно минувших дней – бегства боярских семей в Литву при Иоанне Грозном или исхода казаков Игната Некрасова вследствие петровской приватизации области Войска Донского – под руку турецкого султана, на Кубань, а потом за Дунай. Но, дабы не растекаться, воспользуемся общепринятым счетом: волн русской эмиграции с 1917 года было три, а четвертой не бывать, поскольку третья иссякла вместе с советской властью. Дальше уезжали, конечно, и уезжали много, но «волновые» критерии размылись и поистратились.
Давайте их тезисно и фрагментарно обозначим.
Эмиграция, прежде всего – физическая невозможность вернуться или как минимум понимание, что состояние это «всерьез и надолго». Где принципиальнее именно «всерьез».
А в плане нематериальном, не постесняюсь даже сказать, духовном – создание особого культурного мифа, набора смыслов и символов. Эдакая гуманитарная лаборатория, которая со временем возвращается в метрополию, обогащая ее культурное поле.
Первая волна, послереволюционная – это белая даже не идея, а романтика, и – иссушающая, но очистительная тоска по родине.
С одной стороны – романс «Поручик Голицын», с другой – пронзительное признание о. Сергия Булгакова:
«Моя родина, носящая для меня имя Ливны, небольшой городок Орловской губернии, я умер бы от изнеможения блаженства, если бы сейчас увидел его… Там я не только родился, но и зародился в зерне, в самом своем существе, так что дальнейшая моя, такая ломаная и сложная жизнь, есть только ряд побегов на этом корне. Все мое оттуда…»
Советская массовая культура с опозданием, но не без изящества освоила эти патриотические смыслы и соединила оба направления, прежде всего в кинематографе «про разведчиков»; «Я в весеннем лесу пил березовый сок», рефлексии и песне Штирлица. Еще влиятельнее была тенденция, получившая название «возвращенные имена».
Вторая волна – люто антисоветская (первая, кстати, если не в большинстве, то в солидной своей части, антисоветской не была и вообще отличалась щедрым идейным разнообразием). И большинство антисоветских скрижалей, тезисов, цифр, комментариев, легенд, с самой перестройки и до сих пор имеющих хождение и некритично подчас воспринимаемых, восходят именно ко второй эмиграции.
Третья, по издевательской самохарактеристике, «колбасная», определенно брайтонская, тем не менее собрала солидный пул художников, поссорившихся с советской властью. Два нобелиата в качестве визитной карточки (при том, что Солженицын идейно принадлежал, скорее, второй волне – и ярлык «литературного власовца» оказался точен; а Бродский презирал Брайтон и вполне настороженно относился к Израилю). Пуританскую традицию взорвал панковский бунт анфантеррибля Лимонова. Культовый автор, состоявшийся именно в эмиграции, – Сергей Довлатов, сколько ни сочиняй ему задним числом доэмигрантскую литературную биографию. Забавно, что в конечном итоге и метафизическом смысле вернулись все, и теперь язык не поворачивается назвать тех же Бродского и Солженицына «эмигрантами». Скорее, эмиграция их может рассматриваться как расширение имперской экспансии.
Масскультовое значение Брайтона в том, что он поставил на конвейер продукт, в метрополии получивший название «русский шансон» и во многом запрограммировавший ее 1990-е.
Больше ничего не было, кроме панических и слабо отраженных в реальности разговоров об «утечке мозгов». Видимо, открытость границ уничтожает сам социокультурный феномен эмиграции, оставляя разрозненные кучки беженцев, туристов, рантье, меняющих корни на комфорт, и трудовых мигрантов.
В последние годы образовался жиденький ручеек «антипутинских» литераторов, экономистов и бизнесменов. Убегающих от реальных (уголовные дела) или мнимых преследований и как бы иллюстрирующих своим примером возвращение режима к прежним репрессивным практикам по политическим мотивам. Опорные пункты эвакуации – Киев и Лондон. Однако очевидно, что здесь в большинстве случаев мы имеем дело с туризмом и пиаром – ну какая, простите, физическая невозможность возвращения, не говоря о лишении гражданства… А главное, непримиримые противники режима живут в заграницах, в том или ином виде, исключительно на российские доходы – проценты с приватизации в самом широком смысле, продажи имен и мировоззрений.
…Где nostalgie, боль и очистительные слезы? Где производство и экспорт в Россию сильных, свежих и неожиданных смыслов (акунинский принцип сегрегации по избирательному праву не считается)?.. Где, наконец, интерес мировых медиа и чужих разведок?..
Возможно, в отношении этой публики работает лишь один критерий, которым Достоевский определял Герцена («Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами…»). Другое дело, что диагноз, звучавший отчасти пафосно во времена Федора Михайловича, сегодня напоминает анекдот о Неуловимом Джо.
Нет, четвертой не бывать.
Борьба со Сталиным как индустрия производства сталинистов[17]
Мариэтта Омаровна Чудакова, доктор филологических наук, писательница и общественный деятель, член президентского совета при Борисе Ельцине, одарила сетевую общественность долгожданной сенсацией.
«Я не мистик, – написала в фейсбуке Мариэтта Омаровна, – но люблю такие штуки, одну из которых приведу далее… Долгие годы и десятилетия неясно было – миф или правда решение Сталина о высылке ВСЕХ евреев из Москвы и других больших городов… И вот нашли наконец документы. Да – намечена была ДАТА ВЫСЫЛКИ! Внимание! Из серии – „Кто не верит – тот уверует…“ – 6 марта 1953 года, леди и джентльмены!..
…Защитил Господь избранный им народ…» (забавы с Caps Lock’ом – авторские).
Интернет – пространство строгое, в чем-то сродни социальным группам, где принято «отвечать за базар». Естественно, у большой ученой попросили предъявить найденные наконец документы, или хотя бы ссылки, или как минимум назвать местонахождение доказательств. Причем как сторонники депортационной версии, так и люди, полагающие неслучившуюся депортацию евреев историческим мифом.
Реакцией Мариэтты Чудаковой стало растерянное и в чем-то трогательное лукавство: сначала она попросила немножко подождать, дескать, документы вот-вот поднесут, а потом написала отдельный пост, чтобы больше не ждали:
«ПОЯСНЯЮ, ПОЧЕМУ НЕ ДАЮ ИСТОЧНИКОВ. МОЯ ПРОФЕССИЯ – ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ „СОВЕТСКОГО“ ВРЕМЕНИ. Последнее время я отодвинула долг профессиональный ради долга гражданского (мои близкие меня осуждают) – убедившись, что НИКТО не хочет объяснить подросткам фигуры Маркса-Ленина-Сталина и суть Октября (столетие его прошло под сурдинку!!), стала писать об истории России ХХ века. Но! Здесь у меня (в отличие от моей профессии) – задачи компилятивные: цитирую и пересказываю лучших историков. Заниматься источниковедением – не могу: вита больно бревис. Звиняйте, панове».
Тут удивляет разве что стремительный переезд «леди и джентльменов» на Украину или в Польшу. Всё остальное предсказуемо и привычно: «одна бабка сказала» – и, увы, здесь из расхожей идиомы исчезает всякая образность. Наверное, можно и реконструировать мотивы Мариэтты Омаровны при обнародовании сенсации: хотелось порадовать поклонников незатейливой календарной мистикой, а оппонентов подразнить (кстати, припомнили и Пурим и задались справедливым вопросом, почему Господь не остановил Гитлера в 1933-м, как Сталина в 1953-м…).