Говорить-то Николай Степанович подобные вещи говорил, но далеко не всегда им следовал: пришло время – ушел на войну добровольцем, потом, в революционном Петрограде, учил стихосложению молодежь, среди которой преобладали пролетарии и солдаты.
«В девятнадцатом году Гумилев читал лекции на курсах Пролеткульта. Сидели перед ним матросы, гимназисты, рабочие. В первый раз взойдя на кафедру, он объявил: „Я синдик пуэзии“. В торжественных случаях он произносил: „пуэт“, „пуэзия“. Они поняли, что синдик – это некто весьма важный. С тех пор верили уже каждому его слову. И очень его любили. Когда он перебирался из Царского в Петроград, – с поездами перебои были, – так эти пролеткульты всю его мебель, столы, этажерки на руках перетаскали». (Из воспоминаний Корнея Чуковского).
Ироническую реплику Гумилева наша интеллигенция, преимущественно либеральная, восприняла со звериной серьезностью да еще невесть откуда унаследовала идеологему о том, что литература – храм, но ни в коем случае не мастерская. Соответствующий набор приличий прилагается. Согласно ему, выдавать в год по скучному, вторичному даже по отношению к самому себе роману – дело самое правильное и замечательное. Вполне допускается также массовое производство благонамеренных банальностей под видом «публицистики».
Но когда писатель уходит на войну за тех, кого полагает братьями и сестрами, создает политическую партию, потому что хочет сделать мир справедливым не только посредством слова, но и дела; допускает необходимые сегодня, но при том неполиткорректные высказывания, юродствует и проповедует и вообще устремляется в погоню за главной жизнью – такое нет, положительно недопустимо, ах, какой пассаж и конфуз, и пора, пожалуй, у возмутителя спокойствия на виртуальном партсобрании отобрать виртуальный же писательский билет…
Очень жаль, что Виктор Олегович Пелевин, настоящий русский писатель, загибавший когда-то такое, чего никто на свете не умел, стал рабом этой довольно тусклой, чадящей лампы в руках благонравных, интеллигентных мафусаилов. От звания «джинна» до производства литературной «джинсы» на тусовочную потребу путь весьма близкий, и он почти проделан.
Вот только «джинса» эта – продукт чрезвычайно скоропортящийся. Срок действия – ровно неделя осеннего литературного календаря.
Пионер Фенимор[25]
Юбилей – пусть и не самый круглый, 230-летний, – отличный повод вспомнить об этом любопытнейшем писателе, давно ушедшем за пределы собственно литературы. Превратившемся в мировой тренд, символический магнит. Достаточно произнести «Фенимор Купер» – и покатится колесо, доехавшее и в Москву, и в Казань, и в большинство мировых столиц… Не колесо, глобус, вброшенный, как мячик, а за ним – ворох ассоциаций, вечных уже мемов (один «Последний из могикан» имеет больший вес, чем десятки современных его создателю литературных имен), глобальных и бытовых сюжетов, мир этот причудливо отобразивших; поток дорогих сердцу картинок из детства, прямого отношения к писательству Купера вовсе не имеющих.
Родился будущий классик и основатель доселе разрастающейся вселенной в 1789 году, в Берлингтоне, штат Нью-Джерси. Отец, Уильям Купер – личность незаурядная, торговец, землевладелец, застройщик, добился и политических высот: избирался окружным судьей и – дважды – в Конгресс США. Вскоре после рождения Джеймса он покидает тесный квакерский Берлингтон и основывает городок Куперстаун близ Нью-Йорка. Сын его по окончании тамошней школы продолжил обучение в Йельском университете, но быстро всё это дело бросил, определившись на морскую, точнее «озерную», службу – состоял при постройке военных кораблей на Онтарио. Понятно, что будущий певец природы и ландшафтов Великих озер набирается впечатлений для литературы, но сам об этом не подозревает. Поскольку писателем становится случайно – молодецкая бравада. Жена зачитывалась мейстримовыми тогда английскими романами, а Д. Ф. Купер пошутил, что сумеет написать ничуть не хуже. И, пойманный на слове, написал роман «Предосторожность» из английской жизни. Однако подлинным и громким стартапом в литературе следует назвать роман «Шпион» 1821 года (сюжет и антураж – уже всецело американские, времен войн за независимость). Шумный успех по обе стороны океана.
Всего Джеймс Фенимор Купер, романист и сатирик-публицист, написал почти три десятка романов. Пять – эпопея о Кожаном Чулке; вдвое больше – «морских»: пираты, адмиралы, кораблекрушения; еще с дюжину – условно-исторических, интересно, что не только из американской, но и европейской истории. Десятки рассказов и памфлетов, мемуары, путевые очерки (в пяти томах!), нон-фикшн «История американского флота» была высоко оценена специалистами. Всё это – за тридцать лет писательской деятельности; достижения серьезнейшие, но именно литература Д. Ф. Купера – сейчас только повод говорить о куда более широком феномене.
«Фенимор» – звучание безошибочно дизайнерское, куда там лагерфельдам и армани. Мировое нарицательное. Забавно, что при жизни Джеймса Купера имя это – наследие квакерского рода со стороны матери – в обиходе почти не употреблялось. Однако именно его он передал, как почетную эстафету, наследникам и потомкам, среди которых несколько весьма заметных в американской культуре фигур. Со временем и в фамилии – довольно распространенной в англоязычном контексте – пропала нужда. В советском подростковом мини-сериале 1977 года, «Три веселых смены», о буднях пионерлагеря (популярнейшее в позднем СССР направление) действует загадочный Фенимор – существо почти инфернальное, приходит по ночам в белой маске с черными полосами, похожей на хоккейную, и рассказывает истории не только об индейцах, но и космических путешествиях. Серия называлась «Тайна Фенимора», а один из начальствующих персонажей задавался там вопросом: «Может быть, писатель Фенимор Купер встал из могилы и устраивает ночью читательские конференции?» Необходимый спойлер: Фенимором оказывается девочка Валя, председатель совета отряда… Занятная иллюстрация к тезису о сугубой идеологизированности внешкольной педагогики в СССР.
Сюжет аналогичного эффекта и аффекта – когда в советском фольклоре – анекдотах – индеец Чингачгук Большой Змей действует совместно с героями Гражданской войны в России – комдивом В. И. Чапаевым и его ординарцем Петькой…
Кажется, это первый, хоть и не уникальный в литературе случай, когда само имя писателя рождает совершенно параллельную его творчеству реальность. Вообще, здесь тоже удивительный феномен первенства: название романа «Пионеры» (первый по написанию роман цикла о Кожаном Чулке и Чингачгуке, на сегодняшний, да и на любой вкус, скучнейший, «приключенческим» считающийся по недоразумению, в силу инерции того же авторского имени) оказалось пророческим. Начать с того, что это, пожалуй, первый в мире «экологический» роман – и «Русский лес» Леонида Леонова, равно как «Прощание с Матёрой» Валентина Распутина – его отдаленные, но прямые наследники. Джеймс Фенимор первым в американской литературе приобрел европейскую, а следовательно, мировую известность. До него словесность молодого государства была делом сугубо внутренним: религиозные трактаты и гимны, колониальные очерки и антиколониальная публицистика, аболиционистские памфлеты; географические, этнографические (индейская тема) и краеведческие сочинения (здесь своеобразным предшественником Купера был Филип Френо). Вашингтон Ирвинг, современник Джеймса Фенимора, шумной известности не имел, а темная звезда Эдгара Аллана По зажглась позже… Купер же заставил признать себя, а значит, всю молодую американскую прозу, даже снобов-англичан, которые назвали его «американским Вальтером Скоттом». Энергичнее комплимента с британской стороны трудно было придумать.
Автор «Зверобоя» первым (во всяком случае, с такой художественной убедительностью) предложил литературе яркую пару персонажей: «благородный дикарь» (Чингачгук) и его пожизненный друг, белый первопроходец и умелый воин, большой души человек, страдающий от наступления цивилизации на дикую природу, патриархальные нравы туземцев, на мораль и быт пограничий (Кожаный Чулок, он же Соколиный Глаз, в цивилизованном миру – Натаниэль Бампо). Джеймсу Фенимору этого сюжетного мотора хватило на пять романов (разного, впрочем, качества), а его наследникам – на огромный корпус текстов. Майн Рид, Густав Эмар… Виннету и Верная Рука у Карла Мая. И уж вовсе не поддается никакому подсчету количество вестернов/истернов, с выгодой использовавших подобную схему (взять хотя бы отечественный блокбастер на все времена «Белое солнце пустыни»).
И вот кстати. Джеймс Фенимор Купер – один из безусловных чемпионов в литературе по экранизациям. Суммарное количество воплощений в кино трех романов: «Зверобой», «Последний из могикан», «Следопыт» (причем в образцах, о которых стоило бы сегодня говорить) – 15; причем все киноработы вышли под оригинальными, фенимор-куперовскими, названиями (непринципиальное исключение – экранизация «Зверобоя» под названием «Чингачгук – Большой змей», с Гойко Митичем, 1967 г., ГДР). Да, интересно, что в списке держав-производителей Голливуд, страны Западной и Восточной Европы, СССР.
Однако, что здесь любопытно и характерно. Среди экранизаций индейской эпопеи с ее популярнейшими персонажами мы не найдем пародий, хохмаческих интерпретаций и совсем оголтелых вариаций «по мотивам». Бережно относясь к первоисточнику, серьезные режиссеры позволяли себе отход от современной Куперу политико-колониальной морали («хорошие» индейцы за англичан, «плохие» – за французов) и щедро демонстрировали современные рефлексии гуманитарного плана. Такова экранизация «Зверобоя» Андрея Ростоцкого 1990 года и особенно – знаменитый фильм «Последний из могикан» Майкла Манна 1992-го, где, подчас заглушая авантюрный сюжет, мощно звучал комплекс вины белых американцев перед индейцами. Показательно: на роль Чингачгука Манн пригласил Рассела Минса, активиста движения за права североамериканских индейцев.
Наконец, надо немного подробнее сказать о русском варианте судьбы юбиляра. Купера в России переводили почти синхронно, не дожидаясь, так сказать, отстоя пены. «Шпион», например, был издан уже в 1825 году, затем пошли романы главной эпопеи и до тех пор, пока безвозвратно не переместились в категорию юношеского, а потом и детского чтения, имели в числе поклонников серьезных, а то и строгих людей. Так, «Открыватель следов» (более известный как «Следопыт, или На берегах Онтарио») печатался в «Отечественных записках», а Виссарион Белинский запальчиво утверждал, что это «шекспировская драма в форме романа».