Об Солженицына. Заметки о стране и литературе — страница 25 из 25

В дальнейшем, несмотря на Виссарионовы восторги, упомянутое перемещение случилось. Однако слава и влияние Купера в известной возрастной группе держались на стабильном уровне. Сюжет о том, как начитавшиеся Фенимора Купера и Майн Рида гимназисты бегут в Америку от скучной расейской действительности – один из самых распространенных в конце XIX века. И подозреваю, не только в литературе, но и в быту.

Однако всё это никак не могло сравниться с оглушительной популярностью Джеймса Фенимора в Советском Союзе, позднем по преимуществу. Объяснений тут может быть несколько. Фактор доступности – Купера, в противовес идеологически сомнительным коллегам по жанру, издавали у нас широко – и в «узорчатых» дефицитных сериях, и в провинциальных издательствах, не экономивших на тиражах. Американомания, практически всеобщая, замаскированная под любовь и сочувствие к индейскому народу и ненависть к его угнетателям. Пропавший «дух авантюризма», о чем так проникновенно говорил Ипполит в «Иронии судьбы» – дети, в отличие от взрослых, знали, где его сыскать – и дворы, образованные квадратами хрущевок, оглашались индейскими кличами, а штакетники растаскивали на стрелы и копья… Наконец, кинематограф, бесподобный Гойко Митич, и тут уже становилось всё равно: кто Чингачгук, а кто значительно более поздний Виннету, где леса Великих Озер, а где прерии Дикого Запада – территория ковбоев и апачей. А где вообще – родные джунгли промышленно-криминальных окраин. Как пел рокер Александр Чернецкий:

Стояло жаркое лето, где пять копеек – монета. И СССР – как планета, и втихаря сигарета.

Висит афиша, что где-то кино от студии «ДЕФА», Ты проскользнешь без билета, и Гойко Митич – forever!

И снова супербизоны в миражах Аризоны,

Сосед вернулся из зоны, совсем другой на резоны,

Как эти супербизоны! И Чингачгука патроны

Ложатся в пыль Аризоны. Потом опять гарнизоны!

Самое активное поколение из ныне живущих в России отлично помнит этот отчаянный микс чужой романтики, общей героики и собственной надежды. Может, соавтор этого пестрого мира, американский классик, в чем-то помог нашему поколению в наступившие затем времена выжить и сохранить себя.

Конечно, его перестали читать и вряд ли уже начнут. Но наследник суровых квакеров, джентльмен и работяга, авантюрист, не чуждый гуманизма, наверняка принял такой обмен – за участие в могучих социокультурных феноменах необходимо чем-то расплачиваться.