Хотя его урок о монолите государства и народа (живого и мертвого) до сих пор серьезно не усвоен.
Анна Ахматова. Сериал сероглазого королевства[8]
В слишком знаменитом двустишии из поэмы «Реквием» —
И если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне, —
может быть, впервые в столь декларативной форме появляется фразеологизм «эта страна», через много лет ставший визитной карточкой отечественных западников и прогрессистов, своего рода видовым признаком. Любопытно также, что об «этой стране» (впрочем, имея в виду США) говорит в «Крестном отце» Дон Корлеоне на историческом собрании глав мафиозных семейств.
В этой внезапной перекличке между отечественными либералами и родоначальником сицилийского клана – один из символических ключиков к феномену Анны Андреевны Ахматовой – замечательной поэтессы, черной мамбы русской литературы и главной ее страдалицы. Нечаянной рифмой – следующий эпизод: советский поэт Ахматова впервые попадает за границу в 1964-м именно в сицилийскую Таормину, для получения премии «ЭтнаТаормина», которая теперь называется Ахматовской. До этого она покидала пределы Российской империи в 1912 году; расстояние – более полувека, а с учетом исторических контекстов – марианская впадина времени.
Кстати, в Таормине сегодня есть памятник Ахматовой: бюст, шаль, тонкая рука, на заднем плане – цветущий сад.
Что же до «этой страны» (в границах СССР), памятников и мемориальных объектов задумано и воздвигнуто немало – и там, где она настоятельно рекомендовала (в Санкт-Петербурге, через Неву от следственного изолятора «Кресты»), и – вопреки ее рекомендациям:
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня…
В Одессе барельеф и мраморная скамейка; в Пушкине (б. Царское Село) – скульптурный монумент у входа в Царскосельскую гимназию искусств ее имени.
Однако в наше время торжества всплывающих окон, друг друга отражающих тэгов и со всех сторон движущихся картинок одних памятников для посмертной жизни художника кажется маловато. Национальный миф о Герое сегодня цементируется Сериалом. А если Герой/Героиня – великий русский писатель, сериальный формат как нельзя лучше соответствует представлениям современного населения о литературе и ее творцах. Щедро мифологизированная судьба (мужья, романы, расстрелы, войны, романы, гулаги, сталины-ждановы, романы, величие, скитания-страдания, ежедневно проживаемые мемуары онлайн, величие, трудные отношения с сыном, поэма без героя, но с Героиней и королевой сероглазого королевства, etc). И – собственно творчество – размытым и, в общем, необязательным фоном.
Как говорила сама Анна Андреевна, а повторял затем Иосиф Бродский, – сплетни и метафизика. О соотношениях того и другого поэты ничего не сказали, но характерно, что «сплетни» неизменно идут первым планом, даже вопреки алфавиту.
Говоря совсем грубо, Ахматова была замечательным и выдающимся, но не великим поэтом. При всех ее открытиях и достижениях в поэзии, она значительно проигрывала гениальным коллегам-современникам – талантом, уровнем осмысления, масштабом. Ну да, «нас четверо» – себя она уверенно плюсовала к Мандельштаму, Пастернаку, Цветаевой. Между тем, «нас четверо» – парафраз Бориса Леонидовича, и весьма знаковый. Пастернак писал в двадцатые годы: «Нас мало. Нас, может быть, трое» – и числил он в тройке себя, Маяковского и Цветаеву. Ахматова добавила себя и Мандельштама, а Маяковского вымарала – жест во многих отношениях сомнительный. А, извините, Есенин?
«Ее знаменитые любовные стихи, от которых все без ума, очень хороши, но и очень ограниченны. Только к концу жизни она стала великим поэтом, но этого почти никто не понимает», – Иосиф Бродский; он же в своем стихотворении-некрологе к столетию Ахматовой чеканит дефиницию «Великая душа». Куда более точную, чем снобистское «почти никто не понимает» – Бродский знал и воспринимал Анну Андреевну в статусе поэтического гуру, живого памятника, любое слово которого, слетев с уст, скоро застынет в камне. Однако учитель – это прежде всего популяризатор, странно требовать от преподавателя химии, чтобы он был Менделеевым или Лавуазье. Поэтому когда Ахматова объясняет молодому Бродскому, что для каждой большой вещи в поэзии необходимо придумать особый уникальный размер, она вовсе не собирается следовать собственным декларациям. Вот по-своему любопытный пример, для которого я взял стихи знаменитые и, что называется, продирающие (представляю, как мне может прилететь):
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным довеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
«Реквием» (1935–1940)
А вот стихотворный набросок «Победителям», 1944 г., Ташкент:
Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки – Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,—
Внуки, братики, сыновья!
Разительное сходство – интонационное и эмоциональное (корни в народных плачах и кликушестве), хотя посвящены стихотворения – как бы тут покорректнее выразиться? – разным историко-идеологическим дискурсам. В «Победителях» становится особенно заметно выгорание и амортизация метода, а где-то на третьем плане (как и в «Реквиеме») – холодноватое самолюбование. Чуткий Александр Фадеев, вообще-то, в те годы – заступник и лоббист Ахматовой, ходатай по ее делам, не только литературным, выдвинувший Анну Андреевну на Сталинскую премию в 1940-м, отрецензировал эти строки: «так барыня кличет своих дворовых». В чем-то предвосхищая несправедливые, политически гиперболизированные, но эстетически проницательные суждения тов. Жданова. Впрочем, Андрей Александрович, говоря о «блуде, смешанном с молитвой», просто хорошо помнил ранние стихи Ахматовой и сопровождавшую их критику – что само по себе любопытная черточка к портрету несгибаемого большевика…
«Волков: Она оскорбилась, когда узнала, что Маяковский ее „Сероглазого короля“ пел на мотив „Ехал на ярмарку ухарь-купец“.
Бродский: Обижаться на это не следовало бы, я думаю». (Соломон Волков «Диалоги с Иосифом Бродским»).
Вместе с тем Анна Ахматова была, безусловно, личностью интереснейшей и огромной – даже на фоне выпавшего ей невероятного века. И если сериальная команда хотя бы по минимуму сумела воспроизвести этот драматически-великолепный сюжет – скитаний хозяйки прекрасного и небольшого сероглазого королевства по пространствам и временам двух могущественных, жестоких и обреченных империй… Получилось бы не просто сильное кино, но прочная социокультурная и ролевая модель – впрочем, и сейчас повсеместно работающая.
«Я научила женщин говорить» – эта гордая констатация на сегодняшние деньги может быть прочитана и как ироническое прозрение. Модель и психология отношений, презентация дамского интимного дневника на самую широкую публику, уязвимость и победительность этой стратегии – все эти открытия Ахматовой спустя почти столетие гротескно отразились и проапгрейдились и в глянцевой медиаиндустрии (всеобщий Cosmopolitan), и женском лесби-роке а-ля Земфира и «Ночные снайперы». Да что там – и шоу-бизнес с его сонмом однообразно отюнингованных певичек ртом, никогда не слышавших об Анне Андреевне, эксплуатирует и воспроизводит, по сути, ее модель и технологию.
Впрочем, бывали и вовсе удивительные сюжеты. Давным-давно случилось мне как журналисту разоблачать одну руководящую даму. Депутата и гендиректора инфраструктурного предприятия, алчностью и некомпетентностью начальницы доведенного до впечатляющего развала, грозившего областному центру натуральной катастрофой (впоследствии и случившейся – треть почти миллионного города на неделю осталась без воды). Мои расследования были жесткими, но достаточно аргументированными, а вишенкой на этом коррупционном торте стало видео с корпоратива, где моя героиня шумно демонстрировала, насколько жизнь удалась: «Мало, что ли, мы здесь воруем?! Не наворуем еще на одно место депутатское?»
Дама-руководитель пыталась засудить вашего покорного слугу «по клевете»; на одно из заседаний ее адвокатесса – тоже дама, известная во многих отношениях, с богатым либерально-гайдаровским бэкграундом, принесла толстый том А. А. Ахматовой, с закладкой на стихотворении «Клевета» 1922 г.
Стихи в суде были зачитаны (замечательная, кстати, сериальная сцена), а мне пришлось объяснять, что «Клевета» – это поэтическая рефлексия на тройственный любовный союз Ахматовой, композитора и комиссара Артура Лурье и балерины Олечки Глебовой-Судейкиной (почему-то вдруг вспомнились Ксения Собчак с Анастасией Волочковой). Практика, надо сказать, для богемы Серебряного века и первых революционных лет довольно распространенная, но народ вокруг всё равно болтал разное. Ахматова же защищалась в стихах, через четверть века драматически отозвавшихся в ждановском докладе…
Словом, режиссеру будущего сериала в плане фактуры можно только позавидовать. Ахматовская биография легко может быть разбита на четыре сезона, и это минимум. А сколько открытий чудных готовит потенциальный кастинг, взять хоть мужские роли – от Гумилева до Бродского…
Самое, однако, интересное, что биографический сериал об Анне Андреевне был снят в 2007 году и назывался «Луна в зените». Имя украинского режиссера Дмитрия Томашпольского широкой публике мало что сообщает, несмотря на обильную фильмограф