Этот мужчина в короткие сроки окружил меня заботой и вниманием, он живо интересовался моими школьными успехами, подолгу мог рассказывать о каждой книге из своей огромной домашней библиотеки, лично следил за моим распорядком дня и внешним видом — к слову, делал все, что надлежало делать заботливому отцу.
И поначалу мне это настолько нравилось, что я и не замечала, что его жена почему-то относится ко мне с отчуждением и даже неприязнью. Подумаешь, не ходит с нами на воскресные прогулки. Подумаешь, не составляет компанию во время походов в парк. Подумаешь, молчит за столом во время ужина. Мало ли, сдержанный человек, холодный?
Но очень скоро я поняла, что Инна терпит меня из-за своего мужа, а точнее из-за его маленьких пристрастий и необходимости дать им выход.
Все начиналось почти с невинных прикосновений. Так он готовил меня к будущему насилию. Крепче обнимал на прогулке или вдруг гладил по щеке, поощряя за хорошие оценки. Или внезапно дольше положенного держал свою ладонь на моей пояснице.
«Ты мне дорога» — с придыханием говорил он. Водил в парки на аттракционы, закармливал сладостями в кафе, баловал покупками в магазинах. А однажды предложил померить платье в магазине и заглянул в примерочную как раз в тот момент, когда я только сняла свою одежду. «Давай, надевай, — он и не собирался отводить взгляд, заметив мой испуг, — тебе очень пойдет».
А потом он «случайно» врывался ко мне в ванную несколько раз. «Не стесняйся, я же твой папа». За каждое прикосновение Яков вознаграждал меня походом в кино, шоколадом и деньгами. «У тебя будет все» — обещал он, улыбаясь. Дарил духи, косметику, вещи, даже купил мне телефон, с которого почему-то никак не получалось позвонить в интернат — добрый усыновитель установил на него ограничение связи.
Я чувствовала возрастающее напряжение и неприятие, но поговорить тогда мне было не с кем. Да и вряд ли бы кто-то поверил, что этот общительный, высокий, добрый мужчина, отлично ладящий с детьми, хочет от меня каких-то взрослых отношений. В то время, как его намеки становились все более непрозрачными.
— Ты уже была с мальчиками? — Спросил он как-то раз, когда вывез меня на рыбалку в свой охотничий домик на берегу реки.
— Что? — Помнится, я тогда покраснела, как помидор.
— Не бойся, можешь сказать мне. Ты спала с парнями?
— Нет…
Конечно, я слышала про всякие такие дела: девочки и мальчики в моем возрасте уже встречались друг с другом, но у меня и мыслей не было о чем-то подобном. Как он мог такое подозревать? Или что, собирался прочесть мне отеческую лекцию-наставление? Уберечь от ошибок? Не знаю, но мне тогда было жутко неловко.
— Тебе нужно набираться опыта с кем-то, кому ты доверяешь. — Серьезно сказал Яков, наклонившись ближе.
Мы сидели на берегу плечом друг к другу, и он помогал мне управляться с удочкой.
— Вот так. Да. Подтягивай на себя.
К вечеру я думала, что неловкий разговор уже забылся, но за ужином Яков вдруг сказал, внимательно глядя мне в глаза:
— Я люблю тебя, Марта. Нам нужно налаживать наши взаимоотношения. Я хочу быть тебе другом.
— Хорошо. — Ответила я, не зная, какую дружбу он подразумевает под этим.
И мужчина довольно улыбнулся.
А посреди ночи я вдруг проснулась от того, что кто-то тяжело дышит мне в ухо. Что случилось? Кто-то проник в домик? Здесь кто-то посторонний? Но, подскочив и резко повернувшись, я увидела лежащего рядом Якова.
— Тихо. Тс-с… — Прошептал он.
И тут в лунном свете, мягко рассеивавшем темноту комнаты, я увидела, что он делал: ласкал себя рукой, приспустив штаны.
— Все хорошо. Смотри. — Хрипло проговорил мужчина. — Я просто делаю себе приятно.
Я обмерла от ужаса. Была парализована от страха, стыда и онемения. О ненависти к нему тогда даже речи не шло. Я просто не понимала, что происходит, и как на это нужно реагировать.
— Смотри. Смотри. — Тихо повторял он. — Дай сюда свою руку. Потрогай его, не бойся.
Его нельзя было ослушаться. Он уже «прикормил» меня. Сделал все, чтобы я ему верила, чтобы была благодарна, чтобы любое его действие воспринимала как данность.
— Не бойся, положи ее сюда.
Охваченная чувством безысходности, я подчинилась.
Теперь наша «дружба» стала еще крепче.
Яков кружил вокруг меня голодным волком, а я лишь затихала при виде него и ужасно боялась оставаться с ним наедине. Инна все понимала, она все видела, но не задавала вопросов. Когда я, сославшись на плохое самочувствие, отказалась ехать в охотничий домик через неделю, она лишь с усмешкой фыркнула. «Знаю я тебя, потаскушка» — говорил ее взгляд.
— Свежий воздух лечит любые недомогания! — С этими словами Яков все-таки вывел меня из дома и усадил в машину.
Путь я провела, трясясь от страха. В таком же волнении проживала и всю рыбалку. С ужасом ждала того, что последует дальше. Да. Самым большим моим желанием было бы похоронить это навсегда в дебрях своей памяти, но я помню эту мерзость до сих пор.
«Если не я, то кто? Иди сюда, это не больно. — Его слова до сих пор звенят эхом в моей голове. — Ты никому не нужна, кроме меня. Ты без меня никто. Только я тебя люблю. Мы попробуем вот так, и тебе понравится».
«Нет, нет, нет» — шептала я, упорно натягивая трусики обратно.
Он не любил сопротивление.
Зажал мне рот рукой и по-хозяйски погладил между ног.
— Вот молодец. Кукла моя. Вот молодец. — Он даже в постели продолжал играть роль заботливого папочки. Очень старался и сопровождал весь процесс комментариями. — Оп, потерпи, сейчас будет хорошо.
А я чувствовала только омерзение, грязь, боль и отсутствие воли. В оцепенении, будто со стороны, наблюдала за всем происходящим.
— Если расскажешь кому-нибудь, вернешься в детский дом. — Предупредил он, вставая на утро.
А я только об этом и мечтала. Сбежать от человека, посягнувшего на мою невинность и чистоту, вернуться туда, где до меня никому и дела нет. Скрыться ото всех. Спрятаться. Забыться.
Но очень скоро я поняла, что это было только начало.
У него только разыгрывался аппетит. У Якова в запасе еще было много грязных фантазий, которые ему не терпелось испробовать на хрупком девичьем тельце. Он дарил мне новое белье и заставлял примерить, втихаря зажимал вечерами в ванной и больно тискал грудь, прижимался ширинкой к моей руке и часто дышал в ухо, стоило только его жене уйти в соседнюю комнату.
Я совсем замкнулась, не спала, не ела, а когда засыпала — мне снились кошмары. Боль все чаще находила выход в странных рисунках и образах, которые я неосознанно переносила на бумагу. Будто хотела поделиться с кем-нибудь, но напрямую сказать не могла. И никто из учителей этого не замечал.
— Ваш муж меня насилует. — Набравшись смелости, наконец, сказала я Инне. — Помогите мне, пожалуйста. Помогите, умоляю…
За что тут же получила от нее резкую пощечину.
— Ты сама виновата! — Орала она. — Крутила перед ним своей задницей! Ты его соблазнила, а теперь хочешь засадить в тюрьму? Наглая эгоистка! Шлюха!
Мне больше не с кем было поделиться, и я еще сильнее закрылась в себе. Страх, стыд, чувство вины, ощущение того, что ты бесконечно грязная, — все это еще сильнее подталкивало меня к мысли о суициде.
— Тебе никто не поможет, — нашептывал Яков, заявляясь в мою комнату посреди ночи. — Никто.
Он спокойно открывал дверь: я ее не запирала. Бесполезно было закрываться, ведь этот человек все равно бы вывез меня в охотничий домик и сделал бы там все, что ему хочется. Проще было не сопротивляться и дать то, зачем он пришел. Скорее закончит и уйдет обратно. Поэтому я молча следовала его указаниям: встать, раздеться, опуститься на колени, открыть рот, лечь, раздвинуть колени.
— А сегодня давай попробуем сзади. — Говорил он, не боясь, что в доме кто-то может его услышать.
И я покорно выполняла все его команды.
— Кукла моя. — Хвалил он, если ему нравилось. — Ты меня любишь?
— Да, люблю.
— Тебе нравится?
— Да, папочка.
Если вы спросите у жертв насилия, почему они не пытались что-то изменить в своем положении, то все они ответят вам по-разному. «Мне не поверят», «скажут, сама виновата», «мне страшно» и так далее. Общим будет одно — равнодушие. Всеобщее, мать его, равнодушие.
Многим матерям легче поверить в то, что ребенок наговаривает на отчима, отца или родственника, чем принять эту ситуацию, защитить свое дитя и остаться в итоге одной. Обществу легче поверить, что женщина сама напросилась на насилие, ведь она оделась вульгарно, чтобы казаться доступной. Общество найдет тысячи причин, чтобы не раскрывать глаза на такую простую истину.
Поэтому в тот момент я просто чувствовала, что моя жизнь кончена. Мне некому было довериться, некуда было бежать. Я мечтала научиться давать отпор и понимала, что недостойна теперь какого-нибудь хорошего парня, который, может быть, меня когда-нибудь полюбит. Нет, я не смирилась, я просто затаилась, ожидая, что это прекратится само собой, но… так ведь не бывает, правда?
Я пыталась позвонить в интернат со школьного телефона, но мне сказали, что Ян уже выпустился из учреждения. Больше мне не к кому было обратиться, поэтому я пошла прямиком к директору. Откровенный разговор со школьной директрисой не привел к желаемому результату. «Как так? Благодетель и меценат насилует ребенка! Ах, ты неблагодарная детдомовка!» — вот и весь разговор.
И никто так и не узнал, что Яков, уладив этот конфликт и забрав свою приемную дочь домой, жестоко избил ее тогда.
— Хочешь вернуться в детдом? Да я тебя там купил! Возвращайся, и тебя продадут кому похуже! Пустят по кругу! — Орал он, пиная меня в живот.
А уже через полчаса целовал, ласково просил раздвинуть ножки и засовывал в меня свои мерзкие пальцы.
— Садись сверху. Наклонись. Давай, кукла, работай, сделай приятное папочке.
Я так привыкла к его приказам, что уже сама заранее знала, что нужно делать, чтобы он остался доволен.
— Я буду любить тебя долго и верно, — обещал приемный папаша в душной темноте моей детской комнаты.