Меня захлестывает удушающей волной ревности. Такой сильной, что весь жар бросается прямиком в лицо.
— Она ушла, оставив на столе бумаги, согласно которым я теперь владею ее долей клуба. — Говорю я с горечью. — Марта все переписала на меня. Что это значит?
— Не знаю, — быстро произносит Ян. Парень даже не пытается скрыть отчаяния и внутренней борьбы, разрывающей его. — Это значит что-то плохое.
— Почему?
— Я всегда это чувствовал. Я ненавидел себя за то, что не могу помочь ей, понимаешь? Я даже не знал точно, что с ней происходит.
— Расскажи мне. — Теряя контроль над собой, я хватаю его за грудки. — Скажи мне все, что ты о ней знаешь!
— Что ты хочешь знать? — Ян сбрасывает мои руки с себя. — Что?!
— Кто ты ей? Что вас связывает? Что с ней, черт подери, происходит? Почему она такая?!
Психа пошатывает. Он хватается за голову.
— Если она тебе не говорила, то я тоже не могу…
— Скажи, Ян! — Я складываю ладони в молитвенный жест. Мне ничего другого не остается. Мне нужно это знать. — Кто ты ей? Вы… были вместе?
— Нет… — Коренев опускается на землю и садится на бордюр. — Нет… Она… Они… они были моей семьей.
— Кто «они»?!
— Они. — Его пальцы сжимаются в кулаки. — Она и Любовь. Люба… Как же она не любила, когда детдомовские звали ее Любкой… — Он разжимает кулаки и проводит ладонями по лицу. В его взгляде просто лавина боли, и слезы больше не удерживается на веках, они вырываются наружу и текут вниз тонкими дорожками, которые Ян тут же стирает запястьем. — Марта дружила с девушкой, которую я когда-то любил. Да и сейчас люблю, наверное. Даже Каринка знает, что у меня никак не получается ее забыть. Она, я и Марта — мы были бандой. — Он улыбается. — В спецучреждении дети часто сбиваются в стайки — так проще выживать.
— В спецучреждении? — Переспрашиваю я, опускаясь на корточки.
— Да. — Кивает он. — В детском доме-интернате. У нас там было сразу два крыла: одно для совсем крох, другое для тех, кто постарше. Вот туда я и попал. Уже в сознательном возрасте. Девчонки тоже жили там: Любовь с рождения, Марта около года. Они дружили. С пацанами я тоже нормально общался, но близко сдружился только с ними. Сначала ощущал что-то вроде потребности их защищать, а потом совсем крепко сроднились…
— Так Марта росла в детдоме?
— Да. — Ян поднимает на меня взгляд. — Она тебе не говорила?
— Нет. — Качаю головой.
— Ясно. — Он закусывает нижнюю губу изнутри и нервно дергает плечом. — Марта была сущим чертенком. — Парень усмехается, вспоминая. — Ей только рожек на голове не хватало. Шалила, воровала, таскала еду с кухни. Она же эта… беспризорница. — Он сглатывает. — Они хорошо с Любашей друг другу дополняли. Как огонь и вода.
— Тогда я не понимаю… — Прочистив горло, говорю я. — При чем тут Кауффманы? Они…
Ян облизывает пересохшие губы. Он делает глубокий вдох прежде, чем сказать:
— Ее удочерили, когда ей было тринадцать.
— Вот как…
— Да. Сначала от нас забрали Любовь. От нее почему-то долго не было ни слуху, ни духу. Я чувствовал, что произошло что-то нехорошее. Пытался искать ее, нашел адрес усыновителей, но там меня встретили так, что я месяц отлеживался в лазарете. Избили до смерти. Любашка умерла, поэтому от нее и не было новостей. — Сказав это, парень морщится, словно от зубной боли. — А потом, когда я пытался это пережить, удочерили и Марту.
— И?
Ян качает головой.
— И все. Наши пути разошлись. Несколько раз я пытался приходить в ее дом, но меня вышвыривали оттуда. Звонил — просили, чтобы больше не беспокоил. Однажды Марта сама взяла трубку. Сказала, что нам не стоит больше общаться. Я не поверил. — Он тяжело вздыхает. — Не поверил, понимаешь? Когда люди настолько близки, как были мы, всегда чувствуется подвох. Это был ее голос. Но не ее слова.
— Сколько вы не виделись?
Он пожимает плечами:
— Лет пять. — Ян забирает из моей руки ключ от байка и пристально разглядывает его. — Она пришла полгода назад. Сказала, чтобы не задавал ей вопросов. Хочешь честно? — Он переводит взгляд на меня. — Я не узнал ее. Щуплая девчонка с глазами старухи. Вот кем она стала. Я не знаю, что с ней происходило, но точно что-то было не так. Что-то такое, чем она не хочет делиться. Я тогда обижался на нее, не хотел разговаривать, требовал объяснений. Мне было обидно, что она мне не доверяет. Обидно, что бросила и не хотела общаться. А потом я снова посмотрел в ее глаза.
Коренев смотрит на меня. На его веках блестит влага.
— И что в них было?
— Боль. Сильнейшая боль, печаль, а еще мудрость, что ли. И тогда я понял, что это что-то очень страшное. Может, ее били. Может, еще что-то. Марта сказала, что я не должен ни о чем спрашивать ради своего же блага. Но я чувствую вину. Сначала не уберег Любовь, потом ее. Мне кажется, если я узнаю правду, то сдохну от чувства вины.
— Ты был ребенком, Ян.
Псих закрывает руками лицо и молчит.
— Что еще? — Спрашиваю я. — У меня никак не складывается картинка. Почему она со всеми попрощалась сегодня и ушла? Причем тут ее прошлое? Где ее искать? Ты знаешь?
— Нет. — Ян убирает ладони от лица. — Я ничего о ней не знаю. Я последняя сволочь. Она просила не лезть ей в душу, и я не лез. А нужно было спрашивать, нужно было выяснить все. Может… Может, она уже наложила на себя руки?
У меня внутри все обрывается.
— Нет. Нет… Что еще ты знаешь? Почему ты приехал сюда? Ты же почувствовал неладное?
— Она не брала трубку.
— Еще?
— Не знаю. Марта ничего не рассказывала о себе. Я только слышал пару дней назад, что ей звонил психолог. И это меня насторожило. Он спрашивал, почему она пропустила прием, и Марта сказала, что больше не придет. Я тогда спросил: типа, модное веяние? Богатые от нечего делать всегда ходят по мозгоправам. Она так посмотрела на меня…
— У меня все равно не вяжется. Мы что-то упускаем. — Трясу головой. Встаю. — Вставай, поехали.
— Куда?
— К ней. Мне больше негде ее искать.
35
Марта
Ну, что ж. Сейчас все будет кончено.
Я беру с дивана подушку и в полной темноте иду по коридору. Медленно приближаюсь к его комнате. Наверное, стоило бы выбрать нож. Так я смогла бы смотреть в его лицо, когда он будет истекать кровью. Но смогу ли я надавить на рукоять с достаточной силой, чтобы лезвие вошло в его грудь глубоко до самого сердца? Хватит ли у меня мужества и хладнокровия сделать это?
Я застываю у двери и дрожу, покрываясь холодным потом. Отрываю подушку от груди и смотрю на нее. Как я пойму, что Яков уже не дышит? Он же не будет дергаться. Мне придется проверять его пульс и дыхание. Что я почувствую, когда дотронусь до его остывшего тела? Тяжесть или облегчение?
Я прислоняюсь к стене. Мне незачем больше жить, если не сделаю того, что задумала. Нельзя допустить, чтобы он вернулся к обычной жизни. Чтобы сломал кого-то еще…
Я заставляю себя открыть дверь в его комнату и войти, но рука, обхватившая дверную ручку, предательски немеет. Мне не хватает воздуха. Нужно войти. Нужно убить его. Я не хочу, чтобы кто-то превратился в существо подобное мне — не способное ни на что, кроме того, как испытывать боль.
— Я хочу целовать только тебя, слышишь? Я люблю тебя. — Останавливает меня шепот Тима.
Мое сознание противится тому, чтобы я вошла в эту комнату. Из глаз текут слезы. Я должна. Должна!
— Я люблю тебя. Люблю тебя. — Настойчиво звенит в ушах.
Перестань!
Я отхожу от двери, швыряю подушку на пол и закрываю уши руками. Прекрати!
— Люблю.
С ожесточением бью кулаком в стену.
— И как мне дальше жить?! — Ору в темноту. — Как мне жить, если я не сделаю этого?!
Другого выхода нет.
Есть.
Нет.
— Я должна.
В памяти проносятся все угрозы приемного отца. Я снова вижу себя беспомощной. Распластанной поперек кровати с ножом у горла. Яков смеется. Он обещает убить всех, кто мне дорог. Он снова говорит, что деньги решают все, что всем на меня плевать.
— Я должна.
Громкая трель дверного звонка заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Кто-то пришел. Нужно спешить. Я ступаю босиком по холодному каменному полу в сторону холла. Нет. Неважно, кто там. Стас, Эдик, Наталья, Инна? Им меня уже не остановить. Я доведу дело до конца.
Возвращаюсь к двери, поднимаю с пола подушку и прижимаю ее к груди. Трель звонка заставляет меня ежиться, кровь толчками пульсирует по венам. Я слышу только удары своего сердца. Тук. Тук. Тук. Кто-то отчаянно барабанит в дверь.
Плевать.
— Марта! — Рвет тишину улицы многоголосье.
Я кладу ладонь на ручку двери, сжимаю на ней свои пальцы.
— Марта-а! — Откуда-то издалека.
Тихонько надавливаю.
— Марта-а-а!
Черт. Черт. Черт.
Подушка падает из моих рук прямо на пол.
Не выдержав, иду в холл. Входная дверь ходит ходуном, с такой силой в нее барабанят.
— Марта, открой! — Голос Яна.
— Открой! — А это Тим.
Поспешно смахиваю слезу, скатившуюся по щеке.
«Пожалуйста, уходите» — кричит мой разум.
— Марта! — эхом разносится по улице.
Сейчас они перебудят всех соседей.
— Уходите. — Прошу я.
И сама не узнаю свой голос.
— Марта?
Приникаю ухом к двери:
— Пожалуйста, уйдите.
— Если ты не откроешь, я вызову полицию!
Черт…
Стукнувшись лбом о дверное полотно несколько раз с досады, я отодвигаю засов и отхожу назад. Сердце мое обрушивается куда-то вниз, когда они входят.
— Эй, где здесь выключатель?
— Ты почему без света?
— Ты одна? — Руки Тима находят мои плечи, парень настойчиво прижимает меня к себе.
— Вам нужно уйти. Идите. Я уже спала.
Но бесполезно. Пальцы Тима уже на моем лице. Они чувствуют горячие слезы на моих щеках. Парень отстраняется и пытается рассмотреть меня:
— Что происходит?
— Да где здесь долбаный свет? — Бубнит Ян.