— Да ладно вам. Мы все знаем, что военным это слово не нравится. Но, Кэм, ты вообще минуешь эту стадию. Вместо традиционного тренинга ты пойдёшь по программе для офицеров, причём ускоренной. Раз-два — и ты в высшем составе!
— Род войск — на ваш выбор, — предлагает Бодекер.
— Тогда пусть будет морская пехота, — встревает Роберта и, уловив на себе взгляд Кэма, добавляет: — Ну... я думаю, ты именно это имел в виду... К тому же у них самая нарядная форма!
Сенатор рубит ладонью воздух:
— Словом так: ты быстренько проходишь программу для офицеров, в темпе учишься всему, что надо, и мы тебя делаем официальным общественным представителем армии со всеми вытекающими из этого положения привилегиями.
— Вы послужите примером для всей молодёжи, — вставляет Бодекер.
— И для таких, как ты сам, — добавляет Кобб.
— Таких, как я, больше нет! — вскидывается Кэм, и оба государственных мужа устремляют на Роберту вопросительные взгляды.
Та кладёт вилку и отвечает, осторожно подбирая слова:
— Кэм, ты как-то сравнил себя с концепт-каром. Наши дорогие сенатор и генерал подразумевают, что концепция им нравится.
— Понятно.
Прибывает основной заказ. Кэму приносят говяжью спинку — любимое блюдо какой-то части его мозга. Первый же кусочек напоминает ему о свадьбе сестры. Кэм не имеет понятия ни кто его сестра, ни где состоялась эта свадьба. У сестры были светлые волосы, но воспоминаний о её лице в его мозгу нет. Кэм задумывается: был ли у этого парнишки — у любого из составляющих его парнишек — шанс получить «нарядную» форму? Ответ, конечно же, «нет», и Кэм чувствует себя оскорблённым за своё «внутреннее общество».
Тормоза на мокрой дороге. На них надо нажать очень осторожно, не то эту беседу занесёт неизвестно куда.
— Это очень щедрое предложение, — молвит Кэм. — И я польщён вашим вниманием. — Он прочищает горло. — Я понимаю, что вы принимаете мои интересы близко к сердцу. — Он смотрит в глаза сначала генералу, затем сенатору. — И всё же это не та дорога, которую я бы выбрал на данном... — он подыскивает обтекаемое «вашингтонское» выражение, — этапе.
Сенатор, вперив в Кэма взгляд, произносит:
— Не то, чему бы ты хотел посвятить себя на данном этапе?.. — Недавняя оживлённость пропала из его голоса.
Роберта тут же вмешивается, предсказуемая, словно хронометр:
— Кэм хочет сказать, что ему требуется некоторое время на обдумывание.
— Помнится, Роберта, ты говорила, что дело в шляпе?
— Э... если бы вы подошли к вопросу несколько деликатней...
Генерал властно воздевает длань, призывая к молчанию:
— Похоже, вы не совсем в курсе, — веско говорит он. — Позвольте мне вам всё объяснить. — Он ждёт, пока Кэм положит вилку, и продолжает: — До прошлой недели вы считались собственностью «Граждан за прогресс». Но они продали свои права на вас за весьма значительную сумму. Вы теперь собственность армии Соединённых Штатов.
— Собственность? — переспрашивает Кэм. — Что вы хотите этим сказать — «собственность»?
— Ну-ну, Кэм, — говорит Роберта, пытаясь исправить положение, — это всего лишь фигура речи...
— Это не просто фигура речи! — взрывается Кэм. — Это вполне конкретное явление, которое, согласно эксперту по истории в левом полушарии моего мозга, было объявлено вне закона в 1865 году!
Сенатор начинает закипать, но генерал сохраняет хладнокровие.
— Это касается индивидуумов, каковым вы не являетесь. Вы — подборка из очень специфических кусков, каждый из которых имеет определённую денежную стоимость. Мы заплатили более чем стократ за тот уникальный способ, с помощью которого эти куски подогнаны друг к другу; но в конечном итоге, мистер Компри... — генерал делает паузу, — куски — это всего лишь куски.
— Ну что, получил? — ехидно вставляет сенатор. — Хочешь уйти? Валяй, уходи. Вот только эти самые куски оставь здесь.
Кэм не может контролировать своё дыхание. Десятки разных реакций внутри него соединяются в единую вспышку. Перевернуть бы стол, и пусть тарелки летят в морды этим господам!
Собственность!
Он для них просто собственность!
Самые худшие его опасения стали явью. Даже люди, восхищающиеся им, смотрят на него прежде всего как на предмет потребления. На вещь.
Роберта, увидев выражение лица Кэма, хватает его за руку:
— Смотри на меня, Кэм! — приказывает она.
Он подчиняется, в глубине своего существа понимая, что устроить сейчас скандал означает капитально навредить самому себе. Пусть Роберта успокоит его.
— Тридцать сребреников! — выпаливает он. — Брут! Розенберги[23]!
— Я не предательница! Я верна тебе, Кэм. Эта сделка была совершена за моей спиной. Я в такой же ярости, как и ты, но мы должны попробовать с честью выйти из положения.
У него всё плывёт перед глазами.
— Травяной холм[24]!
— Нет здесь никакого заговора! То есть, я знала о сделке, когда везла тебя сюда, но понимала также, что рассказать тебе о ней было бы ошибкой. — Роберта меряет сенатора и генерала гневным взглядом. — Потому что если бы ты избрал военную карьеру, то вопрос о собственности не всплыл бы вообще никогда!
— Шило из мешка! — Кэм заставляет себя дышать медленнее; пламя внутри постепенно превращается в тлеющие угли. — Закрыть конюшню! Лошади уже вырвались![25]
— Что это ещё за чёртова околесица? — рявкает сенатор.
— Тихо! — обрывает его Роберта. — Замолчите вы, оба!
Генерал с сенатором и вправду замолкают — и то, что Роберта парой слов затыкает им рот, ощущается как маленькая победа. Независимо от того, кто и чем владеет, эти двое здесь не главные. Во всяком случае, не на данном этапе.
Кэм знает, что если откроет рот, то из него опять посыплются метафоры — таким манером он разговаривал в первые дни после своего сплетения. Ну и пусть.
— Кот, — говорит он.
Генерал с сенатором оглядываются по сторонам: какой ещё к чёрту кот?!
— Нет. — Кэм суёт в рот кусочек говядины. Заставляет себя успокоиться и говорить нормальным языком. — Я имею в виду: неважно, сколько вы за меня заплатили. Если я не оправдаю ваших надежд, плакали ваши денежки.
Сенатор всё ещё в недоумении, но генерал кивает:
— Вы хотите сказать, что мы купили кота в мешке.
Кэм проглатывает очередной кусок.
— Золотую звезду генералу.
Сенатор и военный переглядываются и неловко ёрзают. Вот и хорошо. Именно этого ему и надо.
— Но если я буду делать то, что вы хотите, все получат желаемое.
— И мы опять там, с чего начали, — говорит Бодекер. Терпение его заметно истощается.
— Зато теперь мы по крайней мере понимаем друг друга.
Кэм обдумывает ситуацию. Бросает взгляд на Роберту — та едва руки не заламывает в ожидании его решения. Затем он поворачивается обратно к высоким чинам:
— Порвите ваш контракт с «Гражданами за прогресс». Аннулируйте его. А потом я подпишу свой собственный контракт, согласно которому буду делать всё, что вам от меня надо. Тогда получится, будто я это решил сам, а не вы меня купили.
Все трое, похоже, сбиты с толку.
— А это возможно? — спрашивает сенатор.
— Ну-у, чисто технически он пока ещё несовершеннолетний... — тянет Роберта.
— Чисто технически я вообще не существую, — напоминает ей Кэм. — Не так ли?
Нет ответа.
— Значит, — говорит Кэм, — сделайте так, чтобы я существовал на бумаге. И на той же самой бумаге я подпишусь и отдам свою жизнь в ваше распоряжение. Потому что это будет мой выбор.
Генерал смотрит на сенатора, но тот лишь пожимает плечами. Тогда Бодекер поворачивается к Кэму и произносит:
— Мы подумаем над этим и вернёмся к нашему разговору.
Кэм стоит в своей комнате в вашингтонской квартире, уставившись на закрытую дверь.
В этот таунхаус он возвращается после своих многочисленных встреч и конференций. Роберта называет это «возвращаться домой». Но у Кэма нет чувства, что это его родной дом. Усадьба на Молокаи — вот где дом, а он там не был уже несколько месяцев. Он подозревает, что вернуться туда ему не позволят. Это всё же были для него больше ясли, чем резиденция. Именно там его сплели. Именно там он узнал, кто он такой, и научился управлять своим «внутренним сообществом».
Генерал Бодекер при всей своей неприязни к слову «бёф», которым обзывают кадетов, в отношении Кэма не считает нужным прибегать к эвфемизмам и называет его «внутреннее сообщество» просто «кусками».
Кэм не знает, кого презирать больше: Бодекера за то, что купил его плоть; «Граждан за прогресс» за её продажу или Роберту, чья воля сделала возможным его, Кэма, существование. Кэм по-прежнему стоит и смотрит на закрытую дверь. На ней, то есть в стратегически точно рассчитанном месте, чья-то неизвестная рука развесила полную парадную форму морской пехоты — сияющие пуговицы, наглаженные стрелки... Нарядно, как сказала бы Роберта.
Что это — угроза или приманка?
Кэм ничего не говорит Роберте о форме, когда спускается вниз на ужин. Со времени встречи с сенатором и генералом на прошлой неделе они ужинают у себя в таунхаусе — так важные персоны наказывают их, выражая своё к ним безразличие.
В конце ужина экономка вносит серебряный чайный сервиз и помещает его на стол. Роберта, урождённая британка, не может жить без Эрл Грея.
За чаем Роберта и преподносит Кэму свою новость.
— Мне нужно тебе кое-что сообщить, — говорит она, пригубив чай. — Но обещай, что будешь держать себя в руках.
— Хорошенькое начало для разговора, — отзывается он. — Попробуй ещё раз. И чтобы с улыбками и звоном майских колокольчиков.
Роберта набирает побольше воздуха, ставит чашку на стол и произносит:
— Суд отклонил твоё прошение о праве собственноручной подписи на документах.
Кэм едва не выворачивает обратно всё, что съел, но овладевает собой.